Кассиан с легким отвращением вспомнил об обеих дочерях старухи. У одной женщины двадцати с небольшим не было во рту ни одного зуба, зато фигурой она напоминала военный корабль, другая, несколько моложе, была худая, как палка, и ее искривленные губы никогда не посещала улыбка.

– Сейчас мне нужно пойти наверх, – неопределенно ответил Кассиан. – Я должен срочно вымыться и постирать себе одежду, позже мы еще увидимся.

– Я пошлю к вам одну из моих дочерей с ведром горячей воды.

– Спасибо, – пробормотал Кассиан, затем прошмыгнул по узкой деревянной лестнице на второй этаж.

Перед дверью комнаты он мгновение помедлил, затем решительно ее распахнул, а войдя, он прислонился к стене, закрыл глаза и полностью предался своему горю.

В комнате еще витал запах Катрин. Ему казалось, что здесь еще находится ее дух. Он медленно открыл глаза и обвел взглядом комнату. На шатком столе все еще стояли цветы в кувшине, головки их повисли, и лепесточки облетели. На постели все еще можно было увидеть вмятину от его тела. Кусочек сала, облепленного мухами, лежал на крошечной тарелочке.

«Цветы поставила Катрин, – подумал Кассиан, – от сала она отрезала небольшой кусочек и дала его мне с куском хлеба. Она взбила подушку, и вот там еще стоят остатки ее бальзама из календулы».

Все в этой крошечной комнате напоминало о былом присутствии Катрин. Его сердце болезненно сжалось. Он боролся со слезами, затем с силой оторвался от стены так, что даже зашатался, рванул дверь, выскочил из комнаты и побежал вниз по лестнице, не глядя на дочь хозяйки, которая, задыхаясь, с ведром шла по коридору.

Он бежал по переулкам так, как будто за ним гнались все чудовища ада, но бежал он не от них, а от воспоминаний о счастливых, полных надежды часах и днях, которые он провел с Катрин.

Он все еще не мог поверить в то, что она ушла с его заклятым врагом сэром Болдуином, но постепенно он начал ее понимать. Какую жизнь он мог ей предложить: тяжелую работу, мало еды, никаких платьев, никаких удовольствий и вдобавок еще чума в городе. Разве это было непонятно, что Катрин использовала первую попавшуюся возможность, чтобы избавиться от такой нужды.

Нет, все-таки он не мог понять, ведь они принадлежали друг другу, они не могли существовать друг без друга. Она предала все, что было для нее раньше так важно. Любовь должна быть сильнее смерти, должна быть самой главной и важной на свете, самой жизнью. Катрин хорошо понимала значение этих слов, но она пренебрегла любовью, пренебрегла им.

– Если бы только ты дала нам еще один шанс, – прошептал Кассиан как бы для себя самого. – Вероятно, мне бы удалось, нет, нам вместе удалось бы вести свою собственную, пусть скромную, но честную жизнь, но у тебя не хватило сил, терпения, веры, ты бросила меня, Катрин Журдан, в минуту, когда ты была мне нужнее всего. Ты бросила меня, когда мне было чрезвычайно плохо, ты предала меня и мои чувства к тебе. Я презираю тебя, но я все еще тебя люблю. Я должен убить любовь в моем сердце, даже если мне это будет стоить жизни.

Кассиан произнес эту длинную речь для самого себя, но когда он наконец выговорил все слова, которые разрывали его изнутри, он почувствовал себя лучше, по крайней мере, немножко лучше, но разочарование и отчаяние, ощущение покинутости глубоко проникли в его сердце. Он стоял в одном из переулков, посреди большого города, у него не было ни одного пенни в кармане, он был грязным, голодным и замерзшим, и он не знал, куда ему сейчас идти. Внезапно он спросил себя: стоит ли ему вообще жить, передвигать ногами, стоит ли ему дышать, его жизнь подошла к концу, жизнь без Катрин не была больше жизнью.

– Лучше бы я умер, – пробормотал он сам себе. – Зачем только меня пощадила чума.

Он упал от истощения и безнадежности на колени, сложил руки перед грудью, устремил взгляд в небо и спросил так громко, как он только мог:

– Господи, Господи, зачем ты меня покинул, зачем ты позволяешь умирать счастливым людям, которые привязаны к жизни, а меня ты, проклиная, заставляешь жить дальше, хотя для меня больше не остается никакого смысла жить на земле?

Он, должно быть, кричал, потому что внезапно открылось окно одной из хижин и оттуда выглянула женщина.

– Идите в церковь, если вы хотите помолиться, – крикнула она. – Здесь, в доме, спят больные.

Затем она со стуком захлопнула ставни, и Кассиан удивленно огляделся, как будто только что пробудился от глубокого сна.

Он оглядел переулок, и действительно в самом конце его находилась крошечная церквушка. Устало он поднялся и пошел к ней.

К мессе собралось только несколько человек. Большинство из них были одеты в черные траурные одежды и даже в божьем доме не снимали со рта и носов повязок, наполненных корнями, чтобы не заразиться чумой. Священник, толстый мужчина с красным носом и глубоко посаженными маленькими глазками, проповедовал громовым голосом об испорченности и греховности людей.

– Бог послал чуму как наказание – закричал он и так сильно стукнул по кафедре, что та угрожающе зашаталась. – Покайтесь, вы, грешники, осознайте свои грехи и покайтесь. – Он указал вытянутой рукой на ящик для подаяний у выхода из церкви. – Там, в этом ящике, вы можете погасить свои долги, подходите туда и жертвуйте, потому что каждый из вас не без греха.

Кассиан сидел в последнем ряду, слушал священника вполуха и смотрел на других верующих, собравшихся здесь. Он видел старых женщин, которые были уже слишком слабы, чтобы совершать крупные грехи, видел матерей с маленькими детьми, которые, по всей вероятности, не имели для грехов времени, и он видел больных, которым бы страстно хотелось загладить свои грехи еще при жизни, но у них не могло быть денег для ящика с подаяниями, и он видел священника, прижавшего свой толстый живот к кафедре и чей красный нос свидетельствовал о пристрастии к вину.

«Изолгавшаяся банда, – подумал Кассиан, – где вы бываете, когда вы нужны, Бог есть Бог живых, а не мертвых, почему он оставил меня?»

В тот же миг с одной из передних скамей поднялся мужчина. Высокий, худой, он выглядел почти аскетом. На нем была простая, но ладно скроенная одежда. Он возвышался над другими посетителями мессы. Он протянул руку, и мгновенно наступила тишина. Священник забыл, о чем говорил, все взгляды устремились на незнакомца.

– Одно слово, священник, – крикнул он, и его голос прозвучал как удар грома посреди высоких церковных сводов. – Ты призываешь к раскаянию, ты требуешь при помощи звонких монет превратить вину в невиновность, а я спрашиваю тебя: ты не стыдишься ежегодно принимать триста фунтов за то, что ты проповедуешь слово Божие? Ты не стыдишься вытаскивать у самых бедных последний пенни из кармана? Ведь Божью любовь и божье прощение невозможно купить даже за все золото этого мира. Ты же, священник, должен спросить себя – действительно ли ты заработал триста фунтов?

Тихий ропот прекратился, некоторые из присутствующих одобрительно кивнули, одна женщина даже захлопала.

Было неслыханно обращаться к священнику на «ты», только квакеры позволяли себе это. Посетители тихо переговаривались:

– Это Джордж Фокс, он один из квакеров, они не признают церковной власти, каждый верующий, говорят они, может проповедовать слово Божие. Они обращаются на «ты» к каждому, даже к королю. Конечно же, говорящий – это Джордж Фокс.

В их словах сквозило удивление.

– Он говорит правду, – слышался шепот. – Действительно, пришло время, чтобы кто-нибудь указал священникам на их лицемерие.

– Тише, – выдохнул толстый священник. Его лицо во время речи аскета покраснело, на лбу у него от гнева вздулась жила в палец толщиной. – Тише, – крикнул он еще раз и взмахнул руками.

Постепенно воцарилась тишина.

Священник наклонился над кафедрой, угрожающе сверкнул маленькими поросячьими глазками на незнакомца и с высокомерным презрением сказал:

– Ну, если вы лучше понимаете слово Божие, выходите сюда и служите мессу вместо меня, вы получите за это целый фунт. – Рука священника исчезла в складках его одеяния, когда она снова показалась, он держал монету. Он высоко поднял ее, чтобы каждый мог ее видеть, затем бросил с кафедры вниз незнакомцу под ноги. – Вот вам деньги, возьмите их и выходите проповедовать на мое место.

Аскет не позволил сбить себя с толку и прошел, не проронив ни звука, мимо монеты, лежавшей у его ног. Он даже не взглянул на нее.

– Я пришел сюда не для того, чтобы поддержать твой храм с идолами. Ты не можешь опираться на меня, священник. Это место не святее любого другого. Божий свет горит в человеке, или же он потушен. В тебе, священник, я не вижу горящего света. – Затем он обратился к людям и сказал: – Если вы хотите знать, что я собираюсь вам сказать, если вы хотите знать, где живут Божий дух и его свет, то я покажу вам дорогу, идя по которой, вы сможете узнать это, но я хочу говорить с вами не здесь, в храме, а снаружи, перед церковью.

После этих слов он спокойно, с высоко поднятой головой, прошел по проходу между скамьями к дверям церкви.

Когда священник увидел, что первые люди намереваются последовать за ним, он в поисках помощи взглянул на церковных служек, затем торопливо и без внутреннего убеждения произнес благословение и заторопился так быстро, как только могло двигаться его грузное тело, спустился с кафедры, потом бросился на своих толстых ногах к месту, где недавно стоял аскет, опустился на колени и со счастливым лицом поднял свою монету.

Тем временем остальные посетители поднялись со своих мест, заполнили проходы и двинулись на улицу. Кассиан также встал, чтобы послушать, о чем будет говорить незнакомец, которому он поверил с первого взгляда.

Внезапно кто-то потянул его за рукав. Он обернулся и увидел старуху, которая сгорбилась от возраста и от тяжелой жизни.

– Я вас знаю? – спросил Кассиан с удивлением. Старуха кивнула.

– О да, я Меган, знахарка. Одна женщина звала меня к вам, когда вы страдали от гангрены. Я только хотела узнать, как идут ваши дела.