Вновь посуровев, Огастес продолжал:

— Вот почему его вчерашняя выходка особенно возмутила меня. Едва я проникся к нему доверием, даже начал им гордиться, как он устроил в доме дебош! Говорю тебе: это возмутительно!

Двойная дверь библиотеки отворилась, и дворецкий Сирил, уже многие годы кравший кларет из винного погреба Огастеса, объявил:

— Мистер Виктор.

Две пары глаз устремились на вошедшего молодого человека — свежего, чисто выбритого, одетого в свой лучший синий костюм. Под глазом еще темнел синяк, хотя опухоль на губе несколько спала.

— Виктор! — воскликнула Элис. — Слава Богу… Где ты пропадал?

— В Бруклине, — ответил он, подходя к ней, чтобы поцеловать в щеку.

— Но почему ты ничего нам не сказал? Я так беспокоилась…

— Извините, мама, но после вчерашнего вечера мне надо было кое-что обдумать.

Повернувшись к приемному отцу, он вытащил из кармана пиджака чек и подошел с ним к Огастесу.

— Сэр, вот чек на сто долларов. Надеюсь, этого хватит, чтобы возместить ущерб, который я нанес вам вчера. Я искренне прошу вас простить меня за драку. Я вел себя опрометчиво и…

До сих пор Огастес молчал, сцепив руки за спиной. Теперь же быстро поднял правую руку и сильно ударил Виктора по лицу. Молодой человек вздрогнул, а Элис вскрикнула:

— Огастес!

— Я не нуждаюсь в его лицемерных извинениях, — сказал банкир и пристально посмотрел на приемного сына. — Вчера вечером ты опозорил этот дом, выставил нас на посмешище всему городу. И теперь еще имеешь наглость предлагать мне чек?

Он выхватил у Виктора чек и поднес его к глазам.

— Откуда у тебя сто долларов? Ты их украл?

— Огастес, прекрати! — опять воскликнула Элис.

— У него не может быть столько денег!

— Я их занял, — произнес Виктор ровным голосом, — у своих итальянских друзей из Бруклина. Я буду выплачивать долг по десять долларов в месяц плюс четыре процента. Если ста долларов мало, я займу еще. Так как, этого хватит?

— Более чем, — ответила Элис. — Огастес, верни ему чек, я сама заплачу за разбитую посуду…

— И не подумаю, — сказал банкир, кладя чек в бумажник, а бумажник в карман сюртука. — Этой суммы достаточно, — продолжал он, обращаясь к Виктору. — Я принимаю твои извинения, потому что у меня нет выбора. Но если подобное позорное происшествие повторится…

— Не повторится, — пообещал Виктор, — потому что сегодня я перееду от вас.

На лице Огастеса появилось удивленное выражение.

— Что ты сказал?

Молодой человек сделал шаг назад, чтобы обратиться одновременно к обоим супругам.

— Я слишком долго, — произнес он спокойно, — пользовался вашим кровом и… гостеприимством, за которое от души благодарен, но мне уже двадцать два года, и даже если бы я был вам родным сыном, мне пора было бы начать самостоятельную жизнь. Это тем более необходимо сделать, поскольку я приемный сын и стал… гм… причиной некоторой напряженности в доме.

— Но куда же ты пойдешь? — спросила Элис.

— Людей, одолживших мне деньги, зовут Риччоне. Они владеют небольшим рестораном на Томсон-стрит, где я иногда обедал перед занятиями в вечерней школе. У них есть друг, доктор Марио Диффата, владелец большого дома в Бруклине; доктор приехал в Америку больше двадцати лет назад, практикует в основном среди итальянцев, которых теперь немало в Бруклине. У доктора Диффаты есть свободная комната, и он сдаст ее мне за двадцать долларов в месяц, включая оплату завтраков. Сегодня в ресторанчике мы с ним познакомились, и он мне понравился. Я переезжаю в его дом сегодня же вечером, он живет всего в нескольких кварталах от Бруклинского моста, и я смогу поездом ездить оттуда на работу, если, конечно, я все еще нужен в банке.

Воцарилось долгое молчание. Потом Элис, с лица которой не сходило напряженное выражение, взяла Виктора за руку:

— Конечно, нужен, не правда ли, Огастес?

Ее муж прочистил горло и согласился:

— Разумеется. У меня нет основания жаловаться на твою работу. Ты прекрасно справляешься со своими обязанностями кассира.

— Вот видишь? — Элис заставила себя улыбнуться. — И с обязанностями сына ты прекрасно справился. Помни, здесь всегда рады тебя видеть, что бы ни случилось. Как мне ни горько, что ты покинешь этот дом, я прекрасно понимаю твои чувства и думаю, что ты поступаешь правильно. Но обещай всегда помнить о нас, заходить к нам… ко мне. Ты мне очень дорог, знай это.

Глаза Виктора наполнились слезами. Он наклонился и обнял приемную мать.

— Я никогда вас не забуду, — сказал он, — никогда, сколько буду жив. И, конечно, буду навещать вас. Один раз в неделю обязательно… Могу и чаще, если хотите.

Элис взяла в ладони его лицо.

— О, сын мой, — прошептала она, — я так тебя люблю!

Она улыбалась, но в глазах ее тоже стояли слезы. И тут Огастес удивил их обоих.

— Ты уверен, что хочешь переехать? — спросил он тихо и добавил: — Мне тоже будет тебя не хватать.

Не веря своим ушам, Виктор взглянул на него, вспоминая недавнюю пощечину и десять лет враждебности Огастеса.

— Я уверен, — ответил молодой человек.


Солнце на чистом зимнем небе опустилось уже довольно низко, когда Виктор, расплатившись, вышел из кеба и оказался перед жилищем доктора Диффаты. Этот белый дом с башенками стоял на холме на берегу Ист-ривер, по ту сторону которой виднелся берег Манхэттена; с юго-западной стороны открывался великолепный вид на Гавенорз-айленд и канал. Дом окружали широкая терраса с балюстрадой и красивый двор. Вокруг росли рододендроны, поразившие Виктора своими размерами. Начав терять из-за холодов листву, рододендроны стояли с прогнувшимися под двухдюймовым слоем свежевыпавшего снега ветвями.

Подойдя ко входу, молодой человек позвонил в колокольчик и ждал, с любопытством заглядывая в выложенное стеклянными ромбиками окошко в двери.

Виктору открыл молодой толстяк с прыщавым лицом.

— Ты наш новый постоялец? — спросил он по-итальянски. — Я Джанни Диффата, сын доктора. Единственный сын. И достаточно взрослый — мой старик уже и не пытается приглядывать за мной. — Толстяк хихикнул.

Пожав ему руку, Виктор оглядел темный вестибюль. Даже если бы это помещение не пропахло соусом к спагетти, то и тогда нетрудно было бы догадаться, что владелец дома — итальянец.

Одну из стен, оклеенных красно-белыми обоями, украшали огромный портрет Виктора Эммануила II (над ним были укреплены два итальянских флажка), портреты Гарибальди и Верди, висевшие вплотную к большому пейзажу, изображавшему Неапольский залив; в углу под лестницей на высокой подставке стоял бюст Данте.

— Старик тебя ждет, — сказал Джанни, провожая Виктора в гостиную.

Расположенная внутри башни, эта большая круглая комната была полна пальм и массивной мебели, на фоне кружевных занавесей возвышалась большая мраморная статуя обнаженной девушки, застенчиво закрывавшей руками в ямочках грудь и библейское место.

— Почему ты решил поселиться у нас? — задал вопрос Джанни, обходя покрытый ажурной скатертью круглый столик на ножке в виде лапы, заставленный семейными фотографиями. На нем также стояла слащавая статуэтка, изображавшая мальчика, который проливал слезы над своей погибшей собакой. — Старик сказал, что ты живешь на Пятой авеню, где полным-полно миллионеров.

— На Медисон-авеню. Будем считать, что я соскучился по Италии.

— По землякам, да? — Джанни ухмыльнулся и хлопнул Виктора по спине: — Отлично! А у тебя есть девчонка? Моя может привести подружку — настоящую красотку, бьюсь об заклад, ты ей понравишься. Но она не позволит тебе даже поцелуя, воспитывалась в монастыре. Если хочешь большего, то я знаю несколько еврейских девушек в Вильямсбурге, они-то ради гроша никому не откажут. Эти чертовы кайки[19] заполонили весь Вильямсбург.

— Ты, видно, недолюбливаешь евреев?

— Недолюбливаю? Да я их ненавижу!

Джанни провел Виктора через неосвещенную столовую в большую белую кухню, где полная женщина в фартуке мешала что-то в большом горшке, стоявшем на топившейся углем плите.

— Миссис Лукарелли, познакомьтесь, пожалуйста, с нашим новым постояльцем. Это наша экономка. Она заботится о нас с отцом с тех пор, как умерла мама. Миссис Лукарелли сказочно вкусно готовит. Относись к ней хорошо и станешь таким же толстым, как мы все.

Миссис Лукарелли вытерла руки передником, пожала руку Виктору и, лучезарно улыбаясь, сказала: «Добро пожаловать!», после чего Джанни повел молодого сицилийца к задней двери, откуда деревянная лестница вела в цокольный этаж.

— Мой старик у себя в кабинете. По воскресеньям у него выходной, но зоб миссис Джамбелли не может ждать. А на вызовы он отправляется только в экстренных случаях… Ты учишься в колледже?

— Я ходил в вечернюю школу. А ты как?

— А меня на семестр выставили из Нью-Йоркского университета, когда застали с одной малышкой у меня в комнате. Мой старик чуть не удавил меня… Береги голову, здесь балка.

Они спустились по лестнице в бетонный подвал, Джанни подвел Виктора к двери и сказал:

— Подожди здесь, посмотрю, ушла ли миссис Джамбелли.

На мгновение он скрылся за дверью, потом появился вновь и поманил Виктора. Тот вошел в кабинет доктора Диффаты — просторное, хорошо освещенное помещение с отдельным выходом на улицу. В углу весело покачивал костями скелет. Там были еще высокие медицинские шкафы, наполненные диковинными бутылочками, таблица для определения остроты зрения с красивыми готическими буквами, большая белая ширма и, наконец, огромное черное бюро, за которым на вращающемся стуле восседал доктор Диффата. Это был громадный толстяк, несколько его подбородков каскадом переваливались через стоячий воротничок. Доктор с трудом поднялся и пожал Виктору руку.