Фред Стюарт - Век

Филлипо Пьери молча кивнул. Он словно очнулся от кошмарного сна.

1890–1892

Двенадцатого ноября 1890 года Виктор Декстер, когда-то носивший имя Витторио Спада, постучав, вошел в кабинет своего приемного отца в «Декстер-банке».

— Вы хотели меня видеть, сэр? — спросил он.

Благодаря десяти годам жизни в Нью-Йорке и занятиям в вечерней школе, он говорил по-английски бегло и образно. В двадцать два года Виктор был высоким, худощавым и необыкновенно привлекательным. Его неродной кузен Родни Эллиот все еще звал его «вопом», и Виктор, со своими темными вьющимися волосами, безусловно, выглядел обитателем Средиземноморья. Но говорил он, как настоящий американец.

Здорово прибавивший в весе к пятидесяти двум годам Огастес оторвался от бумаг:

— А-а, Виктор! Садись, пожалуйста.

Виктор занял место перед его столом. Хотя враждебность приемного отца прошла с годами благодаря тому, что Элис неустанно превозносила достоинства Виктора, тем не менее Виктор и Огастес все еще сохраняли подчеркнуто официальные отношения.

Огастес снял пенсне и протер стекла платком.

— Как тебе известно, десятого декабря мы с женой даем рождественский бал для молодых Эллиотов. Хотя здоровье Элис оставляет желать лучшего, она настояла на этом, так как у нас есть бальный зал, а у Эллиотов нет. Но она сообщила мне, что ты не хочешь быть там. Могу я узнать почему?

— У меня занятия в вечерней школе.

— Да, конечно. Я знаю. Ты очень много работаешь, я очень доволен твоими успехами в школе и здесь, в банке, за последние два года. Но ведь говорят: умеешь работать — умей и отдыхать.

— Я знаю эту поговорку, сэр.

— В самом деле? — Огастес не переставал удивляться великолепному английскому Виктора, который поколебал уверенность банкира, что ни один иммигрант не сможет научиться говорить, как настоящий американец. — Послушай, мы с Элис думаем, что, хотя ты делаешь исключительные успехи — действительно исключительные, — твоя жизнь в обществе не… — Он замолчал, потом посмотрел Виктору прямо в глаза и продолжил: — Впрочем, нет, черт возьми, не так. Ты наш приемный сын. Тебе нужно появляться в обществе. Ты красивый юноша и мог бы принести немало пользы семье. Ты меня понимаешь?

Огастес говорил, как всегда, довольно резко, но Виктор почувствовал в его тоне новую, просительную нотку.

— Я понимаю вас, сэр.

— Тебя интересуют женщины?

При мысли о мучениях, которые доставляло ему отсутствие сексуальной жизни, Виктор едва не рассмеялся в ответ.

— Да, сэр, но у меня нет возможности с ними встречаться.

— Допускаю, что в этом частично виноват и я. Моя жена… — Засмеявшись, он с видимым усилием впервые на памяти Виктора произнес: — Твоя мать… пыталась уговорить меня купить тебе все необходимое из одежды, а затем послать учиться танцам и так далее, но я противился ей. Теперь я вижу, что ошибался. Твоя мать хочет, чтобы ты научился танцевать, Виктор, и… — Декстер, словно превозмогая боль, глубоко вздохнул, — и я тоже этого хочу. Ты согласен?

Виктор был слишком поражен услышанным, чтобы ответить сразу. Он прожил у Декстеров десять лет на положении почти слуги, и, хотя Огастес скрепя сердце шесть лет назад усыновил его, полноправным членом семьи молодой сицилиец так и не стал. Поэтому слова банкира оказались для него полной неожиданностью.

— Знаю, — продолжал Огастес, — что у тебя нет подходящего платья. По моей просьбе «Братья Брук» снабдят тебя всем необходимым, записав на мой счет.

Еще одно чудо!

— Я жду ответа, Виктор.

Изумленный молодой человек очнулся и сказал:

— Да, сэр. Буду рад научиться танцевать. Спасибо за одежду.

Напряжение отпустило Огастеса.

— Хорошо. Это все, что я хотел тебе сказать, Виктор.

Молодой человек встал, не в силах до конца поверить в услышанное.

— Нет, погоди минутку, еще не все. Присядь.

Виктор повиновался. Огастес опять заговорил так, словно это давалось ему нелегко:

— Думаю, тебе следует знать, что твоя… мать серьезно больна туберкулезом. По словам доктора Комптона, ее болезнь обострилась и вскоре, возможно, придется послать Элис туда, где потеплее. В прошлом наши отношения оставляли желать лучшего, и Элис из-за этого очень страдала. Я надеюсь — ради нее и ради себя самого, — что они улучшатся. — Он помолчал и добавил: — Откровенно говоря, не такого сына я мечтал иметь, но другого у меня нет.

Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза.

— Можешь идти, — закончил Огастес.

Виктор вышел. Огастес уделил ему крупицу тепла, но молодой человек понимал, что его приемный отец был искренен в лучшем случае лишь наполовину.

— Отнеси, пожалуйста, наверх чай для миссис Декстер, — сказала толстая кухарка Огастеса, ирландка Эмма Флинн. — Вот так. Хороший кусочек лимона не помешает. Не забудь, если миссис Декстер спит, будить ее надо осторожно. Бедняжка так страдает от этих холодов.

— Да, миссис Флинн, — ответила Морин О'Кейси с таким же сильным, как у кухарки, ирландским акцентом.

Несмотря на нелюбовь Огастеса к иммигрантам, пятеро из шести его слуг были ирландцами (исключение составлял дворецкий Сирил, приехавший из Англии), потому что они брали за работу меньше других. Двадцатилетняя Морин, только четыре месяца назад сошедшая с корабля, взяла серебряный поднос и направилась к черной лестнице, по которой предстояло взобраться на третий этаж. Дом Декстеров на Медисон-авеню в последние десять лет подвергся некоторым преобразованиям: в него провели электричество и телефон, однако никто не позаботился хоть немного облегчить труд слуг, которым по-прежнему приходилось таскать тяжелые подносы вверх по крутым лестницам. «Но все же это по крайней мере постоянная работа», — думала Морин.

На втором этаже располагались бальный зал, бильярдная, а также небольшая библиотека, на третьем — четыре спальни, под самой крышей — комнаты слуг. Поднявшись по черной лестнице на третий этаж, Морин увидела, что по телефону разговаривает молодой господин Виктор. Далеко не красавица, но аппетитная на вид, Морин за три недели службы у Декстеров не раз пыталась привлечь к себе внимание Виктора. Увидев его у телефона, она спряталась в тень, чтобы подслушать разговор.

— Люсиль? — услышала Морин взволнованный голос молодого человека. — Это Виктор. Как поживаешь? — Пауза. — Прекрасно. Я хотел узнать, будет ли тебя кто-то сопровождать на бал, который состоится у нас в следующем месяце? Да, как ни трудно в это поверить, я собираюсь принять участие. Почту за честь тебя сопровождать… — Долгая пауза. — О-о…

Морин подавила смешок: тон молодого человека не оставлял сомнения в ответе Люсиль.

— Ты идешь с Биллом Уортоном, понимаю. Надеюсь, оставишь мне танец: До свидания.

Он повесил трубку. Морин вышла из своего укрытия и направилась в спальню Элис. Когда девушка поравнялась с Виктором, все еще стоявшим у телефона, он взглянул на нее. Лицо его было бесстрастно.

Морин улыбнулась:

— Она сказала «нет», не так ли?

Виктор пожал плечами:

— Не могла поверить, что я обратился к ней с такой просьбой.

— Уверена, многие девушки были бы счастливы пойти с вами на танцы.

— Но не мисс Эллиот.

— А вам она пришлась по нраву, верно?

Виктор не ответил. Засунув руки в карманы, он прошел по коридору в свою маленькую спальню в задней части дома. Морин посмотрела ему вслед и подумала: «А он, бедняга, просто сохнет по этой Люсиль. Хотела бы я оказаться на ее месте…»

Вздохнув, она постучала в дверь спальни Элис и внесла туда поднос.

Далеко не самый большой в Нью-Йорке, бальный зал Декстеров тем не менее составлял предмет гордости Огастеса. Площадью пятьдесят на сорок футов, с потолком высотой двадцать футов, зал занимал значительную часть второго этажа и имел три пары французских окон, сквозь которые шестьдесят гостей, собравшиеся у Декстеров тем снежным декабрьским вечером, могли видеть, как на Медисон-авеню их кучера в шелковых шляпах и пальто до лодыжек грелись возле угольных жаровен, принесенных слугами Декстера, чтобы скрасить им ожидание. Как и все остальные помещения в доме, бальный зал, обшитый тяжелыми панелями в мавританском стиле, имел довольно мрачный вид, только несколько больших английских пейзажей на стенах да две хрустальные люстры, искрившиеся светом, немного оживляли картину. В углах стояли огромные китайские вазы с густыми пальмами, вдоль стен — ряды позолоченных, как в оперном театре, стульев, а за массивным черным роялем фирмы «Стейнвей» находилась великолепная индийская ширма — самый красивый предмет обстановки. Ровно в девять часов маленький оркестрик мистера Фейдли заиграл веселую польку, и Билл Уортон повел Люсиль танцевать.

— Ты шикарно выглядишь, — сказал Билл, гордившийся тем, что всегда первым подхватывал новые словечки. Еще он гордился своей внешностью, деньгами родителей и тем, что был капитаном футбольной команды в Йеле.

«Люсиль сказочно хороша», — подумал Виктор, наблюдая за этой парой из угла зала. Вопреки ожиданиям настроение у молодого человека вконец испортилось. Он бы никогда в жизни не решился разочаровать настоявшую на его приходе Элис, особенно сейчас, когда она настолько ослабела, что не смогла присутствовать даже на собственном вечере, тем не менее ему очень хотелось уйти с бала куда глаза глядят. Он не имел ничего общего с этой золотой молодежью Нью-Йорка. В глазах знакомых он был всего лишь взятым Декстерами в дом каприза ради иммигрантом, который ходил в вечернюю школу на Двадцать третьей улице, одновременно работая кассиром в банке своего приемного отца. Виктор совершенно не умел вести светские разговоры. Что касается танцев, то он купил самоучитель и учился по нему танцевать у себя в комнате, но ни разу не танцевал с девушкой. Мысль о том, что, танцуя в зале перед всеми этими людьми, он выставит себя дураком, заставила его покрыться холодным потом, хотя ничего на свете он не желал так, как потанцевать с Люсиль Эллиот. Люсиль, Люсиль! Как она прекрасна, когда в белом бальном платье кружится по паркету! Рыжие волосы, зачесанные вверх, лежат крупными завитками, длинную шею обвивает жемчужное ожерелье, огромные голубые глаза смотрят в глаза Билла. Быть с Люсиль — единственное желание Виктора. Но он так далек от нее, словно живет на планете Нептун.