Называйте это гордыней, инстинктом самосохранения, как хотите, но я не сдаюсь. Не важно, как сильно хочу этого.

Так что теперь я сосредоточилась на работе. И это совсем не наказание.

Сегодняшний концерт жаркий, неистовый и энергичный. Парни играют с энтузиазмом и воодушевлением. Клянусь, в воздухе витает магия. Я пробираюсь и суечусь вокруг их движущихся тел, делая захватывающие снимки. Киллиан в воздухе, с гитарой в одной руке, пинает ногами воздух. Джакс склонился над своим гибсоном, его мускулистые предплечья напряглись, обнаженная грудь блестит в красном свете ламп. Рай стоит на массивном усилителе, выпятив бедра и закусив нижнюю губу. И Уип: руки парят, мокрые от пота волосы липнут к лицу, когда он выбивает дерьмо из своих барабанов.

Я снимаю столько, сколько могу — маленькие кусочки жизни, навеки запечатленные в снимках. Чистые, честные и хорошие моменты, которые никогда не повторятся. Меня наполняет гордость за то, что я их сохранила.

И когда Киллиан поет Hombre Al Agua песня Soda Stereo, испанской рок-группы девяностых годов, толпа становится абсолютно безумной.

Вот какой властью обладает «Килл-Джон» в этот момент, удерживая тысячи людей в абсолютном плену. Это красиво. Я настолько захвачена, что опускаю объектив и просто улыбаюсь, пританцовывая. Чувствую взгляд Габриэля, что неизбежно, и поднимаю глаза.

Наши взгляды встречаются — двойной удар в сердце и живот. Он никогда не улыбается на работе, никогда не показывает эмоций. Но сегодня я почти теряю равновесие, потому что он делает это. Он еще как это делает!

Его зубы сверкают белизной на загорелом, совершенном лице, на одной стороне появляется маленькая ямочка. Черт возьми, я не могу дышать.

Габриэль спрятан в тени. Он так красиво сложен, что выглядит неприкасаемым. Скала. И эта улыбка — моя погибель. В ней вся радость толпы. Она отражает мои трепет и волнение. Он знает, что я чувствую. Он знает, потому что — невероятно — он тоже это чувствует.

Я понимаю, что он любит эту часть жизни, просто никогда не показывает. Теперь он позволяет мне это увидеть. Этот мужчина за кулисами.

Они его неправильно понимают. Габриэль не холодный и бесчувственный. Он просто прячется. Я хочу выпустить на свободу всю мощь и бурлящие эмоции, которые он скрывает.

Однажды я получу их. К черту гордость, я буду давить и дразнить. Это единственный известный мне путь, чтобы разрушить его стены. И если он, в конце концов, меня не захочет, я найду возможность пережить потерю.

Рабочий сцены встает между нами, торопясь подготовить следующую гитару Джакса. К тому времени, как он проходит, Габриэль удаляется, прогуливаясь по краю сцены, его орлиный взгляд блуждает в поисках потенциальных проблем. Его перехватывает музыкальный продюсер, и они останавливаются поговорить.

Киллиан играет жесткий рифф, и я вырываюсь из тумана, возвращаясь к концерту. Время летит в вихре звуков и красок.

К моменту окончания концерта во мне бурлит энергия. Обычно я уставшая, но не сегодня. Ребята говорят о походе в клуб, и я обеими руками за. После прохладного душа, в котором так нуждалась, переодеваюсь и рвусь в бой. Наношу красную помаду и покидаю ванную, чтобы обнаружить ждущего меня Габриэля.

Я никогда не привыкну видеть его. Этот мужчина слишком красив. Он прислонился к двери в ванную, руки в карманах отлично сидящих джинсов. Белая футболка плотно обтягивает его широкие плечи и натягивается на бицепсах.

Если бы в мире существовала хоть какая-то справедливость, без костюма он выглядел бы нелепо. Однако любая одежда на нем сидит хорошо. Осматривая меня, он искривляет уголок рта.

— Я думал, что обнаружу тебя в пижаме.

Слова звучат почти расстроенно.

— Хочешь установить для меня комендантский час, Солнышко?

Взяв со столика маленький клатч, забрасываю в него помаду и ключ от комнаты.

— Ты будешь его придерживаться?

— А ты как думаешь?

Он недолго смеется низким смехом.

— Думаю, тогда мне придется спать с одним открытым глазом.

Боже, не напоминай, что мы спим вместе. Не сейчас, когда только я могу видеть его таким в уединении нашей комнаты. Когда он наблюдает за тем, как я собираюсь, как будто имеет на это право.

Мне становится все труднее и труднее не наброситься на него.

Вместо этого я долго-долго его оглядываю, и не потому что в этом есть необходимость, а потому что вид уж слишком хорош.

— Никогда бы не догадалась, что у тебя есть джинсы.

— Таскал их с десяти до двадцати одного года, — легко отвечает он.

— Пока не стал «Мужчиной в костюме».

— «Мужчина в костюме» сегодня отсутствует. — Он следит взглядом за моими движениями. — Куда собираешься?

— Парни хотят потусоваться по клубам.

— Я такое слышал.

— Думала к ним присоединиться. Ты тоже идешь?

— Нет. У меня другие планы. — Он отталкивается от двери и выпрямляется. — Пойдем со мной.

Звучит как приказ, но с мягким, словно масло, напором, скрытым за требованием.

— А куда ты собрался?

Это тактика затягивания, потому что, ну кого я обманываю? Пойду с ним, куда бы он ни направлялся. Однако я не хочу, чтобы он это знал.

Габриэль сверкает еще одной редкой полноценной улыбкой, еще сильнее разрушая мою решимость.

— Это секрет. Чтобы узнать, ты должна пойти.

Драматическим жестом я кладу руку на сердце.

— Черт с тобой, Солнышко, ты использовал против меня мою же слабость.

— Любопытство сгубило кошку. Да, я знаю. Это означает, что сопротивляться ты не можешь. — Он кивает на дверь. — Идем, Болтушка. Вся ночь впереди.

Сейчас два часа ночи, но Мадрид только разогревается. Я собираюсь застегнуть крошечные пряжки босоножек на высоких каблуках, но останавливаюсь.

— Они подходят для того места, куда ты меня ведешь, о, таинственный?

Скользнув взглядом по моим голым ногам к месту, где небесно-голубой сарафан прикрывает бедра, он слегка прикрывает веки и делает непроницаемое выражение лица.

— Ты красавица.

О, этот голос, такой рокочущий и грубый, глубокий и богатый, как горячее какао и намазанный маслом тост! Одному мужчине не стоит обладать такой властью. Два слова не должны заставлять мои бедра сжиматься, а кожу — становиться чувствительной.

Может, именно это заставляет мои ступни подняться на носочки, чтобы представить ноги в наилучшем свете?

— Уверен?

Провожу рукой по бедрам, приподнимая подол, чтобы показать немного больше кожи.

Ноздри Габриэля трепещут. Широкая мускулистая грудная клетка расширяется и медленно сужается, когда он выдыхает. Столь явная попытка успокоиться посылает через меня поток чистого тепла, а колени почти подгибаются.

— Софи, — произносит он тихо и натянуто.

— Да?

Черт, слова звучат с таким придыханием!

— Кончай валять дурака.

Я широко улыбаюсь. Попался. Пожимаю плечами и позволяю подолу опуститься на ноги прежде, чем направиться в сторону двери, немного сильнее покачивая бедрами.

Он идет следом с ворчанием, которое может означать как раздражение, так и веселье, трудно сказать. Но я знаю одно: этого человека нужно дразнить и бросать ему вызов больше, чем кому-либо из моих знакомых. Иногда я спрашиваю себя, не ждал ли он этого, не сходил ли с ума от скуки?

Или ждала только я? Теперь все ощущается странным и вовсе не таким, как было раньше. До того, как я начала двигаться по жизни. Теперь я осознаю каждый шаг. Я ощущаю его руку, зависшую над моей поясницей, когда он идет рядом, и ровное дыхание, когда мы спускаемся в лифте.

Предвкушение пронзает меня, и это не потому, что мы выходим вечером, это потому, что я с ним.

Молча мы спускаемся по лестнице и идем к арендованной машине. Не важно. Это комфортная тишина, такая, какая бывает с человеком, которого знаешь вечность. Полагаю, совместный сон сделал происходящее таким.

Он привозит нас в клуб с длинной очередью снаружи. Не удивляюсь, когда подъезжаем прямо к входу, и кто-то проводит нас внутрь к огромному негодованию людей в очереди.

Внутри клуб забит. Красивые женщины, практически раздетые, извиваются и раскачиваются в такт музыке. И с явным интересом наблюдают за передвижением Габриэля. Несколько рук протягивается, чтобы погладить, пробегая по его плечам и рукам. Одна смелая дама даже умудряется схватить его за задницу.

Я даже не осознаю, что шиплю на нее, словно кошка, пока Габриэль не берет меня за локоть и не уводит оттуда.

— Спрячь когти, Болтушка. Моя честь в безопасности.

— Я почти уверена, что называть женщин кошками — это сексизм, — отзываюсь я, не обращая внимания на то, что сама секунду назад думала о себе так же.

Он не удостаивает меня взглядом.

— Сдам свою карту феминиста по возвращении домой.

Домой. Нет, не буду слишком сильно наслаждаться этим словом. Это временно. Все это временно. И если буду повторять достаточное количество раз, в конце концов, сама в это поверю.

Габриэль прокладывает дорогу в бар, а я осматриваю сцену, пока делает заказ. Затем возвращается с двумя холодными коктейлями.

— Черный мохито, — произносит, передавая мне один. — Очевидно, фирменный.

Видеть его выпивающим — настолько редкое событие, что, когда он это делает, я замечаю:

— Ты не увлекаешься выпивкой, потому что твой отец...

— Был алкоголиком? — подсказывает он сухо. — Частично. И мне не нравится терять контроль.

— Нет. Я и не предполагала, что ты станешь.

Хотя я бы хотела это увидеть. Не в уродливом виде, а становится ли Габриэль в постели неконтролируемым? Вся эта ледяная сила, превращающаяся в пороховую бочку тепла и желания.

В этот момент своими голубыми глазами он рассматривают мое лицо.

— Почему ты зарделась?

— Не зарделась. Мне жарко, вот и все.

Делаю большой глоток напитка. Боже, он хорош. И опасен. Не могу напиться с Габриэлем. Боюсь, мой рот будет извергать всевозможные непристойные предложения.