— Прошу, — тянет она. — Если бы я не любила секс, ты бы даже не появилась...

— Ла, ла, ла... Я тебя не слышу!

Габриэль хихикает так тихо, что слышно только мне. Но для меня этот звук должен быть под запретом, так как посылает покалывание туда, где я в нем не нуждаюсь.

— На свет! — решительно заканчивает мама.

— Мам.

— Не скули, Софи. Это некрасиво.

Слышится щелчок, и затем в разговор врывается голос отца.

— Моя деточка не скулит.

— Видишь? Папа знает, — вставляю я, усмехаясь. Это наша с ними старая игра, и кого волнует, что мне двадцать пять лет; здорово продолжать вести себя как ребенок. Безопасность и комфорт.

Вот так, сижу на сцене, собираясь отправиться в тур по Европе с самой известной в мире группой. Но на несколько минут я могу быть просто Софи Дарлинг, единственной дочерью Джека и Маргарет Дарлинг.

— Ты ее испортишь, Джек, — говорит мама. — Я должна противостоять дурному влиянию дозой твердого реализма.

По сути, я — это моя мать, только моложе и с меняющими цвет волосами. Мне приходится прервать родителей до того, как они смогут продолжить это. Препираться они могут хоть вечность, а у меня тут обед с сексуальным и любознательным боссом — сама мысль об этом наполняет меня острым предвкушением.

— Послушайте, мой обеденный перерыв почти закончился. Давайте перезвоню вам завтра, когда мы остановимся на денек.

— Ладно, сладкая, — говорит папа. — Просто помни, мужчины любят тех женщин, которые играют жестко. Тех, которых сложно заполучить.

Мне не нужно бросать взгляд на Габриэля, чтобы знать, что он закатил глаза.

— И, тем не менее, у вас с мамой всё началось с секса на одну ночь...

— Черт побери, Маргарет. Ты слишком много ей рассказываешь.

Всё еще смеясь, мы прощаемся, и как только я кладу трубку, Габриэль начинает говорить:

— Ну, теперь твои слегка сумасшедшие словесные атаки становятся более понятными.

— Подсушивать невежливо, ты же знаешь...

— Мне пришлось бы закрыть уши, чтобы не слышать этого трещания. — Он смотрит на меня с ясно читаемым весельем в глазах. — Они болтают так же громко, как и ты.

— Разве правильно сказать не наоборот?

— Детали.

Я улыбаюсь, хоть и хотела бы сдержаться, и толкаю его плечо своим. И это подобно толканию плечом кирпичной стены.

Габриэль снова берет мой сэндвич, и так как я чувствую себя щедрой, то оставляю его ему, вместо этого принимаясь за вторую половину. Он приканчивает свой кусок за два укуса, затем вытирает рот салфеткой.

— У тебя милые родители, Болтушка.

Тепло наполняет мою грудь.

— Спасибо. Я по ним скучаю.

Он сочувствующе кивает.

— Не получается с ними часто видеться? Ты говорила раньше, что выживала на лапше быстрого приготовления...

— Я люблю своих родителей, — перебиваю я. — И вижусь с ними так часто, как могу. Но есть предел тому, что я могу у них взять. Они... немного слишком усердствуют, пытаясь присмотреть за мной.

Я поднимаю телефон и прокручиваю фото, пока не нахожу нужный снимок. Это мое давнее фото, на нем я широко и болезненно улыбаюсь, сидя между родителями на диване. Передаю мобильный Габриэлю.

Он долго разглядывает снимок.

— Ты немного похожа на них обоих.

— Да.

Мне это отлично известно. У меня темно-карие глаза мамы, наглая улыбка и курносый нос. От папы мне достались структура тела и волнистые русые волосы. Я опускаю взгляд на маму — ее карамельные окрашенные волосы ниспадают прямыми локонами. Мне тоже всегда хотелось такие волосы.

— Это мое фото на вечеринке в честь выпускного из колледжа.

Мужчина хмурит брови, ожидая услышать пояснения.

Я качаю головой и кривлю губы.

— Это была вечеринка с пивом в бочонках. И они оказались там единственными родителями.

От него исходит краткий шокированный смешок, а затем Габриэль сглатывает.

— Это объясняет твое кривое выражение лица.

— Ха. Это выражение того, кто строит планы долгой и мучительной смерти своих родителей.

Он издает веселый звук.

— Они всегда были такими — вникающими во всё-всё. Мама наполовину филиппинка, наполовину из норвежских американцев. Она обычно готовила мне пакеты с перекусами: яичные рулеты и копченную лосятину.

— Яичные рулеты?

— Филиппинские спринг-ролы, в основном. Очень вкусные. Но добавь к ним копченной лосятины? И уже не очень, — я кривлюсь. — А еще и папа. Этот большой и чокнутый, наполовину шотландский американец, наполовину армянин, профессор социологии. Он обычно дразнил меня, называя уникальной малышкой и объясняя мою запутанную родословную умирающим от скуки друзьям, — я вздыхаю. — Так что общение с ними лучше дозировать.

— Тебя любили, — произносит он нежно. — Это замечательно.

— Так и есть. — Я обвожу взглядом огромный стадион, наблюдая, как дорожная команда пакует инструменты, пока «Килл-Джон» сворачиваются. — И это тоже было проблемой. Я не хотела, чтобы они узнали, что их дочь потерпела неудачу. Или что я не могу себя прокормить. Я не лгала, когда сказала, что стыдилась своей работы. Лишь в прошлом году я снова стала хотеть их увидеть, понимаешь?

Он медленно кивает, неодобрительно кривя губы.

— Теперь я не стыжусь. Рада, что мама почти поклонник «Килл-Джона».

— Может мне стоит отправить твоей маме подписанное фото группы? — в его глазах вспыхивают мерцающие огоньки.

— Боже, не поощряй ее. А то не успеешь моргнуть, как она окажется здесь, и ты сойдешь с ума.

— Звучит, как нечто очень стоящее.

— Я натравлю ее на тебя, — предупреждаю я. — Ты намного красивее всех парней. Она будет ходить за тобой по пятам, кормить и щипать за зад, когда ты не видишь.

— Она же замужем, — говорит он так, будто это важно.

— И у нее слабость к красивым мужчинам. Просто вообрази себе, — уверяю я.

Он корчит рожицу.

— Мужчины не бывают красивыми.

— Существует множество видов красоты, Солнышко, — я перечисляю их на пальцах. — Красивые девочки — такие милые и симпатичные. Красивые женщины, которые редко становятся проститутками с золотым сердцем, несмотря на то, что нам показывают в фильмах. Красивые мальчики — привлекательные, но в основном тебе просто хочется ущипнуть их за щечки. И красивые мужчины, — я многозначительно смотрю на него. — Знаешь, такой вид мужчин, который часто путают с известными по всему миру моделями...

Чертов ублюдок сует мне в рот сэндвич.

— Будь хорошей болтушкой и поешь.

Я сердито кусаю и медленно жую, мой многообещающий взгляд грозит возмездием. Но глубоко внутри моя кровь кажется шампанским, что течет по венам, пузырясь и шипя счастьем. Мне весело. Слишком, потому что не хочется, чтобы всё это заканчивалось.

Возможно, он чувствует то же самое, потому что удовольствие на лице Габриэля нарастает. Он сидит со мной в тишине, пока я не доедаю обед и не выпиваю всю воду. Когда заканчиваю, Габриэль передает мне салфетку и убирает мусор в пакет, который принес с собой. Всё так просто, аккуратно и молча. Ничего не могло бы привлечь внимание к этому его действию. Словно этот мужчина всегда заботился обо мне — здесь ничего такого, просто часть его работы.

И всё же это ложь. Габриэль Скотт может знать всё о каждом из его подчиненных, но для них он лишь неприступная тень в углу комнаты. Ему так нравится. Тот факт, что он заботится обо мне, вызывает тепло у меня в груди.

И до того, как парень успевает уйти, я наклоняюсь и нежно целую его в щеку. Он вздрагивает, но смотрит на меня из-под полуопущенных век, пока отстраняюсь.

— Спасибо за обед, Габриэль. Теперь мне значительно лучше.

Его взгляд перемещается к моим губам, и они приоткрываются, будто он облизал их. Глубоко вдохнув, он медленно выдыхает и кончиком большого пальца касается уголка моих губ. Прикосновение отдается напряжением в самом центре моего естества. Все интимные места моего тела сжимаются, распаляются и сладостно ноют.

— У тебя на лице остаток яйца, — у него хриплый голос с ноткой веселья. Габриэль на секунду зло усмехается мне, а его палец задерживается на мгновение, прежде чем он убирает его и быстро спрыгивает со сцены. — Возвращайся к работе, Дарлинг.

Я улыбаюсь наигранно весело, хотя мое тело буквально превратилось в сплошной горящий, дрожащий ком плоти.

— Да, дорогой.

Пара работников сцены поднимает головы, услышав, как я назвала великого Скотти дорогим, и смотрит на меня в ужасе. А это значит, что я единственная, кто замечает, как Габриэль спотыкается. Он быстро приходит в себя, но этого достаточно, чтобы я могла улыбаться до конца дня.

Глава 6

Габриэль

Время от времени я играю сам с собой в игру, откладывая удовольствие на потом. Если хочу чего-то по настоящему, то стараюсь отсрочить момент получения желаемого. Свою первую хорошую машину я ждал год, говоря себе, что не важно, есть у меня авто или нет; моя жизнь не стала бы лучше или хуже от покупки транспортного средства. Время от времени я разглядывал фото Астон Мартина DB9 и тем самым подкармливал свою потребность. Я позволил себе выбрать цвет — стальной серый с красными тормозными колодками — а затем, наконец, когда уже минул год, я купил ее. К тому времени мое возбуждение ослабло, а потребность в машине не была ощутима. Я победил собственное желание.

И так я поступаю по жизни с каждой несущественной потребностью: машины, дома, маленькая картина Сингера Серджента, которую так желал купить. И мне это было на руку. Когда ничего не желаешь, ничто не может тебя погубить. И я прекрасно понимаю, что эта игра берет начало в потере моей матери в раннем возрасте. Мне не нужно часами сидеть на диване для понимания того, что я использую контроль для самозащиты. И мне плевать на то, что обо мне говорят. Это работает, конец истории.