Все еще продолжая сердиться, как будто в его плачевном положении была в какой-то степени виновата Кэрри, Джош остановил повозку возле дома и спрыгнул вниз. Теперь, при ближайшем рассмотрении, домишко показался Кэрри еще более ветхим и убогим, чем на расстоянии. Крыша во многих местах прохудилась, и Кэрри подумала, что во время дождя дом, должно быть, заливает водой. Входная дверь болталась на одной петле, что придавало дому обшарпанный вид. Крыльцо как таковое отсутствовало. Вместо него красовалась большая грязная лужа.

Джош, который, казалось, теперь будет не способен когда-нибудь прийти в нормальное расположение духа, обошел, продолжая хмуриться, повозку и ссадил Кэрри вниз. Но теперь его руки не задержались надолго на ее талии. Он вообще старался не смотреть на нее. Отпустив ее, он направился к багажному фургону.

Еще раз бросив взгляд на дом, Кэрри тоже подошла к фургону и попросила возницу подать ей два небольших саквояжа, лежавших на самом верху. В одном были ее туалетные принадлежности, а в другом — подарки для детей.

— Дети сейчас в доме? — спросила она Джоша.

— Да, в доме. Сидят в потемках и мерзнут. И, я абсолютно уверен, умирают от голода. — В его словах слышалось столько горечи и злости, как будто на совести Кэрри лежала ответственность за эту ситуацию.

Кэрри больше ничего не сказала ему, а просто повернулась и пошла к дому. Не так уж ей было легко плестись с двумя сумками в руках и Чу-Чу под мышкой, однако Джош вовсе не собирался помогать ей. Он отдавал распоряжения вознице багажного фургона относительно выгрузки чемоданов Кэрри, и по выражению его лица можно было понять, что он думает о Кэрри и ее багаже. Попасть в дом через скособоченную дверь был практически невозможно, и когда Кэрри все-таки умудрилась открыть ее, створка едва не заехала ей по лицу. Но борьба была не напрасной. В схватке с дверью Кэрри одержала-таки победу над ней и приоткрыла ее настолько, что сумела просунуться внутрь крошечной хибарки.

Хотя Кэрри уже полюбовалась домом снаружи, от того, что она увидела внутри, ей едва не стало плохо. Кошмар, подумала она. Мрачное, безрадостное, даже немного жутковатое место — вполне достаточное для того, чтобы убить в его обитателях всякий интерес к жизни. Стены были сколочены из плохо обструганных досок, потемневших от копоти и местами обуглившихся, — похоже, они выстояли в нескольких пожарах. Посреди комнаты стоял грязный круглый стол, вокруг которого теснились четыре стула, совершенно разномастные, один из которых к тому же был колченогим.

Темный закуток в этой единственной комнате был отведен под «кухню». Там стоял шкафчик, на нем грудой были свалены щербатые тарелки, которые не мылись так давно, что их поверхность с остатками засохшей еды была еще покрыта толстым слоем пыли.

Когда сломанная дверь осталась у Кэрри за спиной, ее внимание было настолько поглощено созерцанием жалкого внутреннего убранства домика, что она поначалу даже не заметила детей. Они стояли в дверях того помещения, которое Кэрри сочла спальней, стояли тихонько, выжидая, что же будет дальше.

Это были просто очаровательные дети. В жизни они оказались еще более хорошенькими, чем на фотографии. Мальчик обещал вырасти даже более привлекательным мужчиной, чем его отец, да и девочка в недалеком будущем должна была стать удивительной красавицей.

Несмотря на славные мордочки, дети выглядели так же жалко, как этот дом. Их волосы были всклокочены, словно расческа не касалась их не то что несколько дней, а, по крайней мере, целый месяц. Несмотря на то что оба малыша, похоже, совсем недавно умывались, их одежда была грязной и потрепанной, а уж вылинявшей настолько, насколько ее могла довести до подобного состояния по меньшей мере сотня стирок.

Достаточно было одного взгляда, брошенного на этих детей, чтобы Кэрри уверилась в том, что с самого начала была права: она нужна этой семье.

— Привет, — сказала Кэрри, стараясь, чтобы это прозвучало как можно веселее. — Я ваша новая мама. Дети переглянулись, а затем уставились на Кэрри расширившимися от изумления глазами.

Кэрри подошла к столу и поставила на него сумки, сразу отметив, что засаленная поверхность нуждается в том, чтобы ее основательно почистили. Чу-Чу путался под ногами у Кэрри, делая отчаянные попытки освободиться, и когда Кэрри отпустила поводок, он немедленно помчался к детям. Они во все глаза смотрели на собачку, но не осмеливались протянуть руку и коснуться ее.

Открыв одну из сумок, Кэрри достала оттуда куклу с фарфоровой головкой. Эта изящная, сплошь разодетая в шелка игрушка была сделана во Франции.

— Это тебе, — сказала она и протянула куклу девочке. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем девочка несмело приблизилась, чтобы взять подарок; она как будто боялась дотронуться до красавицы куклы.

Затем Кэрри вытащила из сумки игрушечный кораблик.

— А это для тебя, — Кэрри поманила к себе мальчика.

По его глазам она видела, что ему страшно хочется взять игрушку, он даже сделал шаг вперед, но тут же отступил обратно и отрицательно замотал головой.

— Я купила это специально для тебя, — Кэрри решила попробовать уговорить мальчика. — На таких кораблях мои братья путешествуют по всему миру. Этот кораблик выглядит точь-в-точь как настоящий. Я бы так хотела, чтобы ты его взял.

По лицу мальчика было видно, какая внутренняя борьба происходит в нем: словно одна частичка его существа отчаянно хотела иметь эту игрушку, а другая твердила, что ему ни в коем случае нельзя брать ее.

В конце концов мальчик насупился — теперь он стал просто вылитый отец — и осведомился таким тоном, что сразу стало ясно: победила враждебная Кэрри половинка:

— А где папа?

— Думаю, он помогает выгружать мой багаж.

Мальчик коротко кивнул и быстро выскочил из дома, так ловко справившись с дверью-калекой, что даже не подверг свою жизнь смертельной опасности.

— Ну, — начала Кэрри, примостившись на одном из относительно целых стульев, — мне кажется, он на меня сердится. Ты случайно не знаешь, за что?

— Папа сказал, что вы наверняка будете страшилищем, но мы не должны обращать на это внимания. Он сказал, что на свете есть много очень противных вещей, но с этим ничего нельзя поделать. — Девочка склонила набок головку и изучающе оглядела Кэрри. — Но вы вовсе не похожи на страшилище.

Кэрри улыбнулась девчушке. В свои от силы пять лет она была очень развитым ребенком.

— Я считаю, что немножко нечестно сердиться на кого-то только потому, что он не урод.

— Моя мама очень красивая.

— О, тогда мне все ясно. — И ей действительно все стало ясно..

Если бы ее собственная красавица мать умерла, а ее отец женился бы на другой красивой женщине, Кэрри тоже не пришла бы от этого в восторг. Если бы ее отец задумал жениться вторично, она бы скорее предпочла безобразную мачеху. Очень, очень безобразную.

— А ты тоже имеешь что-нибудь против того, что я не похожа на чучело? Тогда ты только скажи, и я сразу стану уродиной. Вот такой. — Кэрри начала корчить рожи, оттягивая указательными пальцами нижние веки, а большими делая из носа «пятачок».

Девочка прыснула.

— Как ты думаешь, Темми больше понравится, если я стану такой?

Девочка кивнула и опять хихикнула.

— А теперь иди-ка сюда. Я буду тебя причесывать, а ты расскажешь мне, как собираешься назвать куклу.

Девочка колебалась, как бы размышляя, какую форму поведения в данной ситуации одобрил бы ее отец. В это время Кэрри достала из сумки блестящую серебряную расческу. Восхищенно ахнув при виде такой красивой вещи, девочка сразу оказалась рядом с Кэрри, пристроилась у нее между колен и позволила ей заняться своими волосами.

— Значит, тебя зовут Даллас? — спросила Кэрри, осторожно водя расческой по мягким, густым волосам девочки. — Какое необычное имя.

— Мама говорила, так называется место, где меня сделали.

— Как на фабрике? — произнесла Кэрри не подумав и, — сконфузившись, закашлялась. Хорошо, что девочка стояла к ней спиной и не видела, как ее лицо залила краска смущения. — Да, конечно. А как тебя называют домашние? Дэлли?

Девочка на несколько секунд погрузилась в размышления:

— Если хотите, можете называть меня Дэлли.

Кэрри украдкой улыбнулась:

— Это так здорово, что я буду звать тебя таким именем, которым тебя больше никто не зовет.

— А его как зовут? — Дэлли показала на Чу-Чу.

Кэрри ответила.

— Это потому, что он страшно расчихался в тот день, когда мой брат подарил его мне. Но после этого он, по-моему, вообще ни разу не чихнул, представляешь?

Однако Даллас даже не улыбнулась в ответ, только важно кивнула, и Кэрри почувствовала, как у нее защемило сердце. Как это несправедливо, что девочка так серьезна не по летам.

— Ну вот, — сказала Кэрри. — Твои волосы в порядке и выглядят просто замечательно. Хочешь взглянуть? — Кэрри вынула зеркальце в серебряной оправе, и девочка принялась разглядывать свое отражение. — Ты очень хорошенькая, — поспешила уверить се Кэрри.

Дэлли кивнула.

— Но не красавица. Не такая, как моя мама. — Она вернула зеркальце Кэрри.

Странно было слышать подобные слова в устах маленькой девочки. Кэрри еще раз оглядела мрачную, сырую комнату.

— Кстати, как насчет обеда? В этом доме есть что-нибудь съедобное?

— Папа сказал, что теперь вы будете готовить обед. Он сказал, что вы умеете готовить все кушанья на свете и нам больше никогда не придется сидеть голодными.

Кэрри улыбнулась:

— Именно об этом я и собираюсь сейчас позаботиться.

Поднявшись со стула, она подошла к одиноко стоящему буфету и открыла дверцы. Но когда она заглянула внутрь, у нее екнуло сердце. Все, что ей удалось обнаружить — это полбуханки черствого хлеба и три жестянки с горохом. Кэрри почувствовала, как в ней нарастает гнев на Джоша. Да будь она хоть искуснейшим кулинаром в мире, ей было бы не под силу приготовить что-нибудь из столь скудных припасов.