Филиппа Грегори - Вечная принцесса

— А в чем ты есть — разве нельзя? — спросил он, немного подумав.

Каталина рассмеялась:

— Нет, в бархате и шелке нельзя.

— А-а-а… Так, может, ты тогда поедешь в своем паланкине? Только это, наверно, ужасно медленно?

— Да, именно так. Мне положено ехать в паланкине, — сказала она. — С опущенными занавесками. Не думаю, что даже твой батюшка одобрит, если я стану скакать по стране с подвернутой юбкой.

— О чем речь, конечно же принцесса не может ехать верхом, — заявил герцог Бэкингем. — Я же тебе говорил.

Гарри пожал плечами:

— Ну я же не знал. Никто не сказал мне, в чем ты будешь одета. Тогда можно мне поехать вперед? Мой конь скачет быстрей, чем тащатся мулы.

— Конечно, можешь ехать вперед, только держись на виду, — разрешила Каталина. — Раз уж ты у меня в эскорте, ты должен быть рядом со мной.

— Совершенно справедливо, — тихо сказал Бэкингем, обменявшись улыбкой с принцессой.

— Хорошо, я буду дожидаться вас у каждого перекрестка, — пообещал Гарри. — Я сопровождаю тебя, запомни. И в день твоей свадьбы буду сопровождать тебя к алтарю. У меня уже есть белый наряд с золотой отделкой.

— Ты будешь очень нарядным, — сказала она, и он вспыхнул от удовольствия.

— Ну, не знаю…

— Уверена, каждый при виде тебя заметит, какой красивый ты мальчик…

— Все всегда одобрительно кричат, когда я появляюсь, — признался он. — И мне очень приятно, что люди любят меня. Отец говорит, единственный способ сохранить за собой трон — это добиться любви народа. Отец говорит, король Ричард ошибся, когда не учел этого.

— А моя матушка говорит, что сохранить трон можно, только исполняя волю Господню.

— Да? — равнодушно отозвался он. — Ну, в разных странах это по-разному, полагаю.

— Что ж, будем путешествовать вместе, — сказала она. — Я скажу людям, что мы готовы тронуться в путь.

— Я сам им скажу! — заявил Гарри. — Это ведь я тебя эскортирую! Я буду отдавать приказы, а ты — отдыхать в своем паланкине. — Он искоса бросил на нее взгляд. — И знаешь что? Когда мы приедем в Ламбет, я сам приду за тобой, помогу тебе выйти, а ты обопрись на мою руку, ладно?

— Превосходная мысль, — кивнула она, и он снова жарко, до ушей, вспыхнул.

Принц Гарри поспешил прочь — распорядиться, а герцог с улыбкой склонился перед Каталиной, отдавая должное ее умению разговаривать с детьми.

— Очень смышленый мальчик, очень живой, — сказал он. — Вы должны простить ему эту восторженность. Его страшно балуют.

— Что, любимец матери? — спросила она, вспомнив, как обожала своего единственного сына ее мать.

— Еще хуже, — улыбнулся герцог. — Мать-то любит его ровно так, как нужно, однако же он — свет очей своей бабки, матери короля, а при дворе командует именно она. К счастью, он добрый мальчик, толковый и воспитанный — слишком хорош, чтобы его можно было бы испортить, к тому же бабка, балуя его, не забывает и об учении.

— Насколько я поняла, она добрая женщина?

— Ну, добра она только к своему сыну, — хмыкнул он. — Остальные находят ее скорее… скорее величественной, чем доброй.

— А скажите, герцог, мы сможем еще поговорить в Ламбете? — спросила Каталина, которой не терпелось как можно больше узнать о семействе, в которое она попала.

— И в Ламбете, и в Лондоне я буду счастлив служить вам, — глядя на нее с восхищением, произнес Бэкингем. — Вы можете полностью мной располагать.

Мужайся, Каталина. Ты дочь храброй женщины, и ты готовилась к этому всю жизнь. С какой стати ты прослезилась, услышав любезные речи, с которыми обратился к тебе молодой герцог? Одна мысль о слезах недопустима. Я должна высоко держать голову и улыбаться. Матушка говорила, если улыбаться, никто не узнает, что мне страшно и я скучаю по дому. Я буду улыбаться и улыбаться, какой бы пугающе чуждой ни казалась мне Англия сейчас.

А потом я привыкну. Эта страна станет мне домом. Чужие обычаи станут моими, а самые невыносимые, те, что никогда принять не смогу, я изменю, став королевой. Как бы то ни было, все равно мне больше повезло, чем моей сестре Исабель. Она побыла замужем всего несколько месяцев, а затем овдовела и была вынуждена вернуться домой. Моя участь лучше, чем участь и моей сестры Марии, которая вослед Исабель отправилась в Португалию, лучше, чем участь Хуаны, которая до безумия влюблена в своего мужа Филиппа, а он ей изменяет направо и налево. Лучше, чем участь моего брата Хуана, который, едва обретя счастье, умер. И уж конечно моя участь всегда, с самого начала, была лучше участи моей матушки, все детство которой прошло в опасности, на острие ножа.

Надеюсь, моя история будет совсем иной. Я родилась в куда более спокойные времена. Я надеюсь прийти к согласию и с моим мужем Артуром, и с его странным громкоголосым отцом, и с его славным братцем Гарри. Я надеюсь, что его мать и бабушка меня полюбят или хотя бы научат меня, как быть принцессой Уэльской, королевой Англии. Мне не придется, как маме, скакать по ночам от одной осажденной крепости к другой. Мне не придется закладывать свои драгоценности, как делала она, чтобы заплатить наемным солдатам. Мне не придется закованной в доспехи выезжать к войску, чтобы воодушевить его. Как ей, мне не будут угрожать лукавые французы с одной стороны и еретики-мавры — с другой. Я выйду замуж за Артура, и, когда умрет его отец — что, видимо, будет скоро, потому что Генрих стар и ужасно раздражителен, — мы станем королем и королевой. Моя матушка будет править Испанией, а я — Англией, и мы с ней проследим за тем, чтобы союз Англии с Испанией был нерушим.

Утром в день свадьбы Каталину подняли рано, да она и не спала почти, ворочаясь в постели с тех пор, как в бледном небе зажглось холодное зимнее солнце. Для нее приготовили настоящую ванну — камеристки пересказали ей, что англичане просто поражены тем, что она затеяла мыться перед самой свадьбой, и полагают, что она играет со смертью. Каталина, выросшая в Альгамбре, где бани были самыми нарядными и оживленными помещениями дворца — там всегда звучал смех, рождались и умирали сплетни и слухи, а воздух был пропитан ароматом душистого мыла, — была поражена, что знатные англичане считают достаточным мыться лишь от случая к случаю, а бедняки делают это вообще лишь раз в году.

Она уже поняла, что под ароматом мускуса и серой амбры, просочившимся в ее покои с появлением там короля и принца Артура, прячется запах пота и конского навоза и что до конца своих дней она будет жить среди людей, которые из года в год не меняют белья. Она решила относиться к этому как к еще одной особенности местной жизни, которую ей следует научиться терпеть, как терпит лишения ангел, спустившийся с небес на землю.

— Пожалуй, здесь всегда так холодно, что это не имеет значения, — неуверенно сказала она донье Эльвире.

— Для нас имеет, — отрезала дуэнья. — И вы должны мыться, как подобает инфанте Испанской, даже если всем кухаркам на кухне придется бросить свои дела, чтобы согреть для вас воду.

Донья Эльвира приказала принести из кухни огромный котел, в котором ошпаривали мясные туши, велела трем поварятам хорошенько его вымыть, выстелить изнутри льняными простынями и до краев наполнить горячей водой, в которую бросила розовых лепестков и влила розового масла, привезенного с собой из Испании. Любовно она наблюдала за тем, как Каталине моют длинные белые ноги, подрезают и подтачивают ноготки, чистят зубы и наконец трижды ополаскивают волосы. Раз за разом ошеломленные английские горничные неслись к дверям, чтобы принять от избегавшихся пажей еще один кувшин с кипятком и опрокинуть его в самодельную ванну, дабы не позволить воде остыть.

— Если б у нас была баня, как подобает! — горевала донья Эльвира. — С водопроводом, бассейном и чистым мраморным полом! С горячей водой всегда наготове и ванной, куда вы могли сесть. Уж мы бы вас потерли как следует!

— Не ворчите, — сонно пробормотала Каталина, выбираясь из ванны с помощью служанок, которые затем промокнули ей тело согретыми и надушенными полотенцами, а одна, отжав воду с ее волос, осторожно обернула их красным шелком, пропитанным маслом, чтобы усилить их блеск и цвет.

— Ваша матушка была бы довольна, — сказала донья Эльвира, провожая инфанту к гардеробной, где ее, слой за слоем, начали одевать в сорочки и платья. — Затяни шнуровку потуже, девушка, юбка должна лечь ровно. Это день ее величества Изабеллы, так же как и ваш, Каталина. Она сказала, вы должны выйти за него, чего б это ей ни стоило.

Да, но матушка заплатила не самую высокую цену. Я знаю, они купили мне эту свадьбу за огромный куш в виде моего приданого и провели изнурительно долгие переговоры, а я претерпела самый ужасный вояж, какой только можно себе вообразить, да, но есть ведь и другая цена, которую приходится заплатить, верно? О цене этой не принято говорить, но мысль о ней не отпускает меня сегодня, как не отпускала во время путешествия посуху и по воде с тех самых пор, как я впервые о ней узнала.

Был один человек, лишь двадцати четырех лет от роду, Эдуард Плантагенет, граф Уорик, герцог Кларенс, сын английских королей, у которого, если уж говорить начистоту, было побольше оснований претендовать на престол, чем у моего свекра. Он был принц, племянник короля, королевской крови. Уорик не совершал преступлений, не сделал ничего плохого, но его арестовали — ради меня, заточили в Тауэр — ради меня и, наконец, убили, обезглавили на плахе — и тоже ради меня, чтобы мои родители были уверены: на трон, который мне куплен, других претендентов нет.