Улыбаясь, он покачал головой:

— Что?

— Только представь. В гареме был большой зал с колоннами и полом из розового мрамора с прожилками. Так вот, по приказу султана туда принесли большие бутыли с душистым маслом. Всем парфюмерам города было велено доставить во дворец розовое масло, целые корзины розовых лепестков и сладко пахнущих трав. Все это перемешали, из масел, трав и лепестков получилась густая ароматная смесь, и эту смесь толстым слоем разлили по всему полу. Султанша и ее служанки разделись, оставшись в одних рубашках, и принялись с разбегу скользить по этой душистой «грязи», резвиться, брызгаться розовой водой, и весь вечер они шалили, как дети…

Он зачарованно слушал.

— Как это прекрасно!

Каталина довольно улыбнулась:

— А теперь твоя очередь. Теперь ты расскажи мне историю.

— Я не знаю историй. А те, что знаю, все про войны и победы.

— Именно такие ты больше всего любишь, когда я их тебе рассказываю.

— Да, кстати, твой отец снова затевает войну.

— Правда?

— А ты что, разве не слышала об этом?

Она покачала головой:

— Испанский посол иногда передает мне записки с новостями, но пока об этом ни слова. Это что, Крестовый поход?

— Экий ты кровожадный солдатик Христа! У неверных поджилки трясутся! Нет, не Крестовый. Дело куда менее героическое. Твой батюшка, нам на удивление, вступил в союз с французским королем Людовиком. Похоже, они собираются вместе войти в Италию и поделить добычу.

— С Людовиком? — удивилась Каталина. — А я-то думала, они кровные враги…

— Похоже, французский король не очень разборчив в союзниках. Сначала турки, теперь твой отец…

— Ну уж лучше отец, чем турки, — вступилась за своих Каталина.

— Но отчего твой отец вступает в союз с нашим врагом?

— Думаю, оттого, что ему всегда хотелось заполучить Неаполь, — доверительно сказала она. — Неаполь и Наварру. И так или иначе он их получит. Я его знаю. Он играет с дальним прицелом и, как правило, добивается своего. А откуда у тебя это известие?

— От отца. Похоже, он опасается, что они позовут его присоединиться. Он недолюбливает французов почти так же, как шотландцев. Мы очень разочарованы, что твой отец с ними столковался.

— Напротив, твой отец должен быть доволен, что мой держит французов на юге. Он оказывает вам услугу.

Он рассмеялся:

— Ах ты, стратег! Что бы мы без тебя делали!

— А твой отец не хочет к ним в долю?

— Нет, насколько я знаю, — покачал головой Артур. — Его главная задача — чтобы в Англии был мир. Война — это беда для страны. Ты сама дочь солдата и знаешь это лучше меня. Отец говорит, ничего нет хуже войны.

— Да он и участвовал-то всего в одной битве! Но бывает так, что ты не можешь не воевать. Когда перед тобой враг, ты должен его разбить.

— Из-за новых земель я воевать бы не стал, — признался он. — Только чтобы защитить наши границы. И наверно, придется воевать с шотландцами, если моя сестра их не усмирит.

— А готов ли твой отец к войне?

— Он поручил Говардам[10] сторожить север. И ему доверяют все северные лендлорды. Он укрепил замки и поддерживает Великую Северную дорогу в порядке, так что при нужде по ней могут пройти солдаты.

Каталина немного подумала и продолжила:

— Знаешь, если уж воевать, то лучше первым вторгнуться на территорию врага. Тогда король может сам выбрать время и место битвы и его труднее принудить к обороне.

— В самом деле?

— Мой отец так говорит, — кивнула она. — Самое главное, говорит он, чтобы армия уверенно двигалась вперед. Перед тобой мирная, неразоренная страна, в которой много припасов. Армия делает дневные переходы и крепка духом: солдаты видят, что дело идет вперед. И нет ничего хуже, чем неспособность решиться на битву.

— Да ты и стратег, и тактик! Жаль, что мне не выпало провести детство в военных лагерях, как тебе!

— Ты ничего не потерял, — ласково сказала она. — Потому что все, что я знаю, и все, что у меня есть, твое. И если тебе и твоей стране потребуется, чтобы я воевала, я буду воевать!


Холода становились все сильнее, и бесконечные дожди перешли сначала в град, а потом в снег. Но даже сейчас это не звонкая морозная зима, а низко стелющийся туман под покрытым тучами небом с порывами мокрого снега, который комьями налипает на ветви деревьев и стены зданий, а еще мутит воду в реке, делая ее похожей на шербет.

Когда Артур идет в мои комнаты, он скользит вдоль укреплений, как на коньках, и сегодня, когда он пошел назад к себе, мы испугались, что нас раскроют: он поскользнулся на свежем льду, упал и выругался так громко, что часовой на ближней башне высунул голову и прокричал: «Кто идет?» — и мне пришлось крикнуть в ответ, что это я вышла покормить птиц. Тут Артур засвистал, шепнув мне, что он малиновка, и мы расхохотались так, что едва унялись. Думаю, часовой догадался, в чем тут дело, да и выходить на мороз ему совсем не хотелось.

А сегодня Артур поехал верхом взглянуть на место для новой мельницы — там река разлилась, запруженная снегом и льдом. Мы с леди Маргарет остались дома и играем в карты.

Здесь зябко и серо, воздух пропитан влагой, даже стены плачут от сырости, но я счастлива. Я люблю его, я бы жила с ним где угодно, а потом придет весна, а за ней — лето, и я знаю, что мы будем счастливы всегда.


Поздно ночью в дверь постучали. Каталина открыла:

— Ах, любовь моя! Что ж так долго?

Войдя в комнату, он сразу ее поцеловал. От него пахло вином.

— Никак не мог отделаться, три часа кряду пытался от них уйти и не мог. — Подхватил ее на руки, отнес на кровать. — Расскажи мне историю.

— А спать?

— Нет. Лучше спой мне о том, как мавры потерпели поражение под Малагой.

— Под Альгамой![11] — рассмеялась она. — Ладно, спою тебе несколько куплетов, а всего их там сотня, наверно.

— Спой все сто.

— Ночи не хватит!

— Этой не хватит — допоешь в другой раз, — легко вздохнул он. — Слава богу, нам предстоит еще много, много ночей.

— Это запретная песня, — сказала она. — Ее запретила сама моя матушка.

— Как же ты ее выучила? — удивился он.

— От служанки. У меня была нянька, мориска, временами она забывала, кто она и кто я, и пела.

— Что такое мориска? И почему песня запрещена?

— Мориска — это мавританка. Мы зовем так арабов, которые остались в Испании. Они не такие, как те, что живут в Африке. А когда я уехала, они стали называть себя «мидаххан» — то есть «тот, кому дозволили остаться».

— Дозволили?! На их собственной земле? — возмутился он.

— Это не их земля! Она наша. Испанская земля.

— Да они жили там семьсот лет! Вы, испанцы, еще пасли скот в ваших горах, а они уже строили дороги, замки и университеты. Ты сама мне так говорила!

— Ну и что? Теперь она наша.

Он хлопнул в ладоши, как султан:

— Спой мне, Шахерезада. И по-французски, дикарка, чтобы было понятно для меня!

Каталина в знак покорности сложила руки, как для молитвы, и низко ему поклонилась.

— Вот это мне нравится! Что, научили в гареме?

Она улыбнулась, откинула голову и запела, переводя на ходу:

Старик спрашивает калифа: «Что за странный крик?» Увы, Альгама!

Увы, друзья мои, христиане взяли Альгаму!

Белобородый имам отвечает: «Это твоих рук дело, о калиф!

В недобрый час казнил ты благородных Абенсеррахов»[12]. Увы, Альгама!

Недолго осталось Гранаде, халифату, даже самой твоей жизни! Увы, Альгама!

Каталина умолкла.

— Так оно и случилось. Халифат пал. Кончилось тем, что бедный Боабдил вышел из Альгамбры, из Красной крепости, про которую говорили, что она никогда не падет, с ключами на шелковой подушке, склонился в поклоне перед испанскими королями, отдал им ключи и уехал прочь. Говорят, на горном перевале он обернулся, чтобы бросить последний взгляд на свое прекрасное королевство, и заплакал, и его мать сказала ему: «Плачь, сын мой, как женщины плачут, над тем, что не смог удержать, как мужчина».

Артур по-мальчишески расхохотался:

— В самом деле? Так и сказала?

— И ничего смешного! — мрачно произнесла Каталина.

— Я о том, что именно так отозвалась бы и моя бабушка! — с восторгом сказал он. — Благодарение Господу, мой отец получил свою корону! Если бы не так, бабушка отбрила бы его не хуже, чем мать Боабдила. «Плачь, как женщина, о том, что не смог удержать, как мужчина!»

Каталина прыснула тоже.

— Представь, ехать в изгнание с матерью, когда она на тебя злится!

— Представь, навсегда утратить Альгамбру!

Он притянул ее к себе, поцеловал и скомандовал:

— Никаких сожалений!

— В таком случае развлеки меня! Расскажи о своих родителях.

Недолго подумав, он начал:

— Мой отец родился наследником Тюдоров, но перед ним в очереди были еще десятки охотников заполучить трон. Его отец хотел назвать его Оуэном, Оуэном Тюдором. Хорошее валлийское имя. Однако он умер еще до его рождения, пал в битве. Его матушке было всего четырнадцать, когда она его родила. Она имела на этот счет свое мнение и нарекла его Генрихом, потому что это королевское имя. Понятно, о чем она тогда думала, сама еще девочка и уже вдова… Шансы моего отца взлетали и падали с каждой битвой. То он был сыном правящего дома, то надо было бежать, спасаться… Его дядя Джаспер Тюдор[13] — ты его помнишь — остался ему верен, а потом разразилась последняя битва, и мы проиграли, и нашего короля казнили. На трон вступил Эдуард VI, а мой отец оказался последним в роду. Ему грозила такая опасность, что дядя Джаспер тайком вывез их с бабушкой из замка, где их держали, и они бежали в Бретань.