Филиппа Грегори - Вечная принцесса

— По одной каждую ночь с тех пор, как мы вместе, начиная с Бурфорда.

— Двадцать девять дней, — сосчитал он.

— Значит, двадцать девять историй. Была б я и впрямь Шахерезада, осталось бы еще… сколько? Девятьсот семьдесят одна…

Он улыбнулся:

— Знаешь ли ты, душа моя, что эти двадцать девять дней — самые счастливые в моей жизни? — Она прижалась губами к его руке. — И ночи тоже!

— Да, и ночи, — тихо повторила она с глазами, потемневшими от желания.

— Я мечтаю услышать оставшиеся девятьсот семьдесят одну… А потом мы начнем следующую тысячу…

— А после той еще и еще?

— Еще и еще, и так до скончания века, пока мы живы.

Она с нежностью улыбнулась.

— Даст Бог, нам предстоят долгие годы вместе.

— Знаешь, я, пожалуй, расскажу тебе сегодня одно стихотворение, — сказала она, сосредоточенно наклонилась вперед и уставилась на полог кровати так, словно могла видеть далеко сквозь него. — Жил-был поэт. Ну, на самом деле он был аравийский принц, но на родине у него случился переворот, и его изгнали. Он оказался в Испании, очень скучал по дому и написал это стихотворение:

Он помолчал, вникая в эти простые слова.

— Совсем не похоже на нашу поэзию…

— Да, — тихо сказала она. — Люди, которые любят слово, предпочитают выражать истину просто.

Он притянул ее к себе, и она уютно устроилась в его объятиях. Артур легонько коснулся ее щеки. Щека была влажная.

— Я знаю, ты скучаешь, — тихонько сказал он, взял ее руку в свою и поцеловал ладошку. — Но ты привыкнешь к здешней жизни за тысячу тысяч дней.

— Я счастлива с тобой, — торопливо сказала она. — Просто… — Голос ее упал. — Просто… Моя матушка… Мне так ее не хватает… Хочешь, я расскажу тебе, какая она? У нее зеленовато-голубые глаза, характерные для династии Трастамара[8]. Цвет лица нежный, волосы золотистые, ростом она невысока, но отличается врожденным благородством и достоинством.

— В общем, ты вся в нее!

— Хотелось бы так думать… Так вот, она держала меня при себе так долго, как только могла…

— Она знала, что все равно тебе придется уехать!

— Она пережила такие трудные времена… Потеряла сына, моего брата Хуана, он был наш единственный наследник. Это так ужасно, потерять принца, ты не можешь себе представить, как это тяжело. Это не просто семейная утрата, понимаешь? Это утрата всего, что могло бы быть. Пропала не только его жизнь, пропало все, что могло бы случиться. Его правление, его королевство. Его жена не стала королевой, все, на что он надеялся, не случилось… И потом следующий наследник, маленький Мигель, умер всего двух лет. Он остался нам от моей сестры Исабель, которая, ты знаешь, сначала вышла замуж за португальского инфанта, но он вскоре умер, она вернулась домой вся в слезах, а потом ее снова отправили в Португалию и выдали замуж за дядю ее первого мужа, дона Мануэля, и там она в родах умерла… Господу было угодно прибрать и ее сыночка тоже. Другая моя сестра, Мария, бедняжка, тоже умерла вдали от нас в Португалии, уехала, чтобы выйти замуж за короля Мануэля, вдовца нашей Исабель, и больше мы ее не видели. Так что понятно, почему матушка держала меня при себе. Я была ее утешением. Я последней из всех детей оставила дом. Не представляю, как она справляется без меня.

Он обнял ее за плечи, притянул к себе:

— Думаю, она, как никто другой, умеет спасаться в молитве.

— Боюсь, это не всегда получается. Я ведь рассказывала, моя бабка, ее матушка, страдала от черной меланхолии. Принцессы португальские склонны к этой загадочной хвори, а бабка привнесла ее в нашу семью. Я знаю, матушка боится, что то же случится с ней, что, глядя на мир, она станет видеть вещи столь ужасные, что, право, лучше ослепнуть. Я знаю, ей хотелось бы оставить меня при себе, чтобы я могла веселить ее. Она говорила, что я дитя, рожденное на радость, что она чувствует — я всегда буду счастлива.

— А разве твой батюшка ее не утешает?

— Ну да, утешает, — с сомнением протянула она. — Но, видишь ли, он так часто в отъезде! И потом, мне самой так хочется ее видеть! Да ты и сам знаешь, что я чувствую. Разве ты не скучал по своей матушке, когда в первый раз разлучился с ней? И по батюшке, и по сестрам и брату?

— По сестрам — да, скучаю, а по брату — нет, — отрубил Артур так решительно, что она не смогла сдержать смеха.

— Отчего же? По-моему, он забавный.

— Он хвастун, — раздраженно сказал он. — Вечно лезет вперед, выставляется. Вспомни наше венчание — все время торчал на виду. И свадебный пир тоже, когда он потащил Маргариту танцевать, да так, что все обратили внимание.

— Ну что ты! Это ваш отец велел ему танцевать, а он и рад. Ведь совсем еще мальчик!

— Он пыжится быть мужчиной изо всех сил, и это смехотворно! И ведь никто никогда его не одернул, не поставил на место! Вот ты, например, заметила, как он пялился на тебя на нашей свадьбе?

— Нет, не заметила, — искренне сказала она. — У меня все было как в тумане.

— Он вел себя так, словно влюблен в тебя, и воображал, что по-настоящему ведет тебя к алтарю!

— Ах, какой вздор! — рассмеялась Каталина.

— Он всегда был такой, с самого рождения, — с неудовольствием продолжал Артур. — И из-за того, что он общий любимчик, он ни в чем не знает отказа и делает все, что хочет. Мне пришлось изучать право и языки, жить в Уэльсе и готовить себя к короне, а Гарри поживает себе в свое удовольствие в Гринвиче или Уайтхолле. Будто какой-нибудь посол, а не наследник, которому надо много учиться. Мне дарили коня — и ему дарили коня, хотя до того годами у меня была спокойная кобыла. Мне дарили сокола — и ему тоже, и никто не заставлял его, как меня, сначала годами обучать пустельгу, а потом ястреба-тетеревятника. А потом ему назначили моего наставника, и он стал пыжиться, чтобы во всем меня обогнать, перещеголять, затмить, где только можно. И ему это удается! — В голосе Артура звучала горечь и глубокая обида.

— Но он всего лишь второй сын, — мягко сказала Каталина.

— Его все любят, — мрачно ответил он. — Что он ни захоти, стоит ему только попросить, и он все получает!

— Однако же не он принц Уэльский, — подчеркнула она. — Возможно, он умеет нравиться людям, но настоящего веса у него нет. Он и остается-то при дворе только потому, что недостаточно важен, чтобы послать его сюда. Твой отец имеет на него свои виды. Скорее всего, его женят и отошлют прочь. Второй сын — это все равно что дочь.

— Он предназначен Церкви, — сказал Артур. — Пойдет в священнослужители. Куда ж ему жениться? Так и останется в Англии. Будет архиепископом, придется мне терпеть его здесь… Ну если, конечно, он не выбьется в Папы.

Она рассмеялась, представив себе розовощекого светловолосого мальчика в папском облачении.

— Какие мы все будем великолепные, когда вырастем! Мы с тобой — король и королева, а Гарри — архиепископ, а может, и кардинал!

— Нет-нет, Гарри никогда не повзрослеет, — настойчиво сказал Артур. — Так всегда и останется самовлюбленным мальчишкой. И поскольку моя бабушка, да и отец тоже всегда его баловали и ни в чем не отказывали, он жадный и капризный.

— Ну, может быть, все-таки с возрастом он переменится… Видел бы ты мою самую старшую сестру, бедняжку Исабель, перед тем как она впервые уехала в Португалию! Ты бы решил, что нет девочки тщеславней и суетней, чем она! Но когда ее супруг умер, она, вернувшись домой, только и говорила, что хочет уйти в монастырь. Сердце ее было разбито.

— Ну, сердце Гарри так просто не разобьешь, — уверил ее Артур. — У него его просто нет.

— Про Исабель я думала так же, — возразила она. — Но в самый день свадьбы она влюбилась в своего мужа и больше, как говорила, не могла полюбить никого. Конечно, ей пришлось выйти замуж второй раз, но она сделала это с неохотой.

— А ты? — неожиданно поинтересовался он.

— Что я? Вышла ли я замуж без охоты?

— Нет! Влюбилась ли ты в мужа в день свадьбы?

— Ну уж точно не в день свадьбы, — покачала она головой. — Кстати, о хвастунах! В этом смысле Гарри ничто рядом с тобой! Я тогда слышала, как наутро ты бахвалился!

Ему хватило совести принять виноватый вид.

— Ну, я, наверно, сказал что-то такое, чтобы разрядить обстановку…

— Ты сказал, что «был ночью в Испании»!

— Ох, Каталина, прости меня! Я был дураком, ты права, вел себя как мальчишка. Но теперь я мужчина. Твой супруг. И все-таки ты влюбилась в своего суженого, не отрицай этого!

— Да, но не сразу. Совсем не сразу, — смягчаясь, признала она. — Любовью с первого взгляда это не назовешь.

— Я знаю, когда это случилось, не отговаривайся. Это было тем вечером в Бурфорде, когда ты плакала, а я впервые поцеловал тебя, как полагается, и вытер тебе слезы рукавом. И той ночью я пришел к тебе, и в доме было так тихо, словно, кроме нас, в целом мире не было ни единой души.