Да кто его знает, ладит или нет. Скорее всего, в постели у них ничего не получается. Да сами взгляните! Инфанта сидит скованно, как деревянная кукла, даже не улыбнется своему суженому. А принц заговаривает с ней время от времени, но так, словно только ради протокола. Они почти не смотрят друг на друга. По слухам, ходить-то в ее комнаты он ходит, но лишь раз в неделю и никогда по своей воле. Надо полагать, не слюбились они, нет. Что тут скажешь, совсем молодые, не созрели, видно, для брака!

И кто бы мог подумать, что Каталина в этот момент до боли сжимает руку в кулак, чтобы не прикоснуться к мужу, а он, всякий раз обращая к ней свой по видимости безразличный взгляд, шепчет так тихо, что слышит только она: «Хочу тебя!»

После ужина устраивались танцы либо разнообразные зрелища, выступления мимов или актеров. Порой с высокогорья спускались местные певцы-сказители, на своем языке рассказывали стародавние были, которые Артур и сам с трудом понимал, но старательно, хоть и коряво, переводил для Каталины.

— «С долгим желтым летом к нам приходит победа, распускаются паруса Бретани, с жарой является лихорадка и знамения того, что мы победим».

— И что это значит? — спрашивала она.

— «Долгое желтое лето» — это когда мой отец решил вторгнуться сюда из Бретани. Эта дорога привела его к победе при Босуорте.

Она кивнула.

— Лето тогда выдалось особенно жарким, и войска поразила потливая лихорадка, новая болезнь, которая теперь каждое лето настигает и Англию, и Европу.

Она кивнула. Еще один поэт вышел вперед, взял аккорд на своей арфе и запел.

— А эта о чем?

— Эта о красном драконе, который летает над Уэльсом. Он убивает кабана.

— И что это значит?

— Дракон — Тюдоры, то есть мы. Ты видела красного дракона на нашем знамени. А кабан — это узурпатор трона, захватчик, Ричард. Это похвала моему отцу, корни которой кроются в старом мифе. Ведь эти песни — очень старинные. Наверно, пели их еще в ковчеге. — Он ухмыльнулся. — Песни Ноя.

— И что, спасение от потопа тоже относят на счет Тюдоров? Ной, надо полагать, тоже был Тюдор?

— Ну почему бы и нет? Моей бабушке, к примеру, вполне можно доверить управление самим Эдемом! Это Уэльс, наш род идет от Оуэна Тюдора из Глендовера[3], мы с честью примем ответственность за все!

Когда огонь в очаге утих, в зале зазвучали старые валлийские песни о давних волшебных деяниях, случившихся в глуби дремучих лесов, свидетелем которым не мог быть ни один человек. Певцы пели о битвах и радостных победах, добытых благодаря военному мастерству и отваге. На странном своем языке вели они рассказ об Артуре и Камелоте, о волшебнике Мерлине и Джиневре, королеве, предавшей мужа ради грешной любви.

— Я умру, если у тебя будет любовник, — прошептал он, когда паж, наливая им вина, закрыл их от чужих взглядов.

— Я никого не вижу, когда ты рядом, — уверила она его. — Пусть прекрасный юноша встанет прямо передо мной, я буду видеть только тебя.

Развлечения при дворе устраивались каждый вечер. Матушка короля приказала, чтобы у принца был веселый дом — это награда верному Уэльсу, который помог посадить на трон ее сына Генриха. Внук должен порадовать людей, когда-то спустившихся с гор, чтобы воевать на стороне Тюдоров, и напомнить им, что он принц-то уэльский и, когда станет править Англией, будет по-прежнему рассчитывать на их поддержку, пусть они даже такой народ, на поддержку которого рассчитывать трудно. Если Уэльс примкнет к Англии, на пару им будет под силу обороняться от шотландцев и справляться с ирландцами.

Порой музыканты играли медлительные, церемонные испанские танцы, и тогда Каталина танцевала с какой-нибудь из своих дам, чувствуя на себе взгляд Артура, старательно держа на лице маску невозмутимости, как мим, когда он изображает почтенного человека. На самом-то деле ей хотелось крутиться-вертеться перед ним, покачивая бедрами, как одалиска в серале, как мавританская рабыня, танцующая перед султаном, и заманить его, заставить присоединиться к танцу. Однако шпионы матушки короля повсюду, они не преминут сообщить хозяйке, что принцесса ведет себя нескромно, неподобающе. И порой, искоса бросив на мужа взгляд и видя, что он смотрит на нее глазами сгорающего от любви, Каталина прищелкивала пальцами, словно это требовалось по танцу, а на деле чтобы предупредить его, что бабушке такой взгляд понравится вряд ли, и тогда Артур отворачивался с деланым равнодушием и с кем-нибудь заговаривал.

Даже когда музыка замолкала и участники представления уходили, юные супруги не могли остаться вдвоем. Всегда рядом был кто-то, кому требовался Артур. Люди искали милостей, земли или влияния, подходили к нему и вполголоса толковали о чем-то на английском, которым Каталина овладеть еще не успела, или на валлийском, которым, на ее взгляд, овладеть было невозможно. Зачастую речь шла о том, что закон не имеет силы в приграничных землях, каждый землевладелец правит на своих землях как вздумается. В долинах рек и на приморских землях хозяйничают несколько мелких лордов, а в горах люди живут кланами, как дикие племена. Многие там даже не знают, что на троне уже не Ричард, не понимают английский, не подчиняются никаким законам.

Артур всех выслушивал, в меру своего разумения отвечал: возражал, хвалил, наставлял, что вражду следует позабыть, а посягательства пресечь и что гордым валлийским вождям лучше бы объединиться и сделать свою землю такой же процветающей, как соседняя Англия, не растрачивая силы на зависть. Он твердо верил, что сумеет установить первенство закона во всей стране.

— Каждый должен знать, что закон над всеми, что он главнее, чем местный лорд, — в ночных разговорах соглашалась с ним Каталина. — Это то, чего мавры добились в Испании, и мои родители действуют так же. Мавры не навязывали людям ни своей религии, ни своего языка, они просто принесли мир и процветание и внедрили главенство закона.

— Добрая половина моих лордов сочла бы твои речи ересью, — усмехнулся он. — А твои отец и мать внедряют единоверие, они уже изгнали евреев, а потом придет черед мавров.

— Я знаю, — нахмурилась Каталина. — Это вызвало много страданий. Однако поначалу они хотели даровать людям право придерживаться своей веры. Таково было их обещание, когда они взяли Гранаду.

— А ты разве не согласна с тем, что люди должны быть одной веры, чтобы страна объединилась? — спросил он.

— Нет, — решительно сказала она. — И никто бы не согласился, если б видел Андалузию, когда там в мире и дружбе жили вместе мавры, евреи и христиане.

Каталина смотрела, как Артур беседует то с тем, то с другим, а потом, по знаку доньи Эльвиры, делала реверанс супругу и покидала зал. У себя в комнатах она некоторое время беседовала со своими дамами, а потом говорила донье Эльвире:

— Можете идти, сегодня я буду спать одна.

— Снова? — хмурилась дуэнья. — Ваше высочество! Вы придумали спать одна с тех самых пор, как мы приехали в этот замок. Что, если вдруг проснетесь среди ночи и вам что-то понадобится?

— Нет, я лучше сплю, когда в комнате никого нет. Ступайте, донья Эльвира. Спокойной ночи.

Дуэнья и придворные дамы прощались, приходили горничные, расшнуровывали ей лиф платья, откалывали вуаль, развязывали завязки туфелек, осторожно стягивали чулки. Приносили согретую у огня ночную рубашку из льна, чепец. Каталина садилась к очагу и отсылала служанок прочь.

Замок готовился ко сну. Наступала тишина. Каталина ждала. Наконец у двери слышался легкий шаг. Каталина мигом распахивала ее, и он, с порозовевшим лицом, в плаще, наброшенном на ночную рубашку, врывался в комнату, внося с собой порыв холодного ветра, а она бросалась в его объятия.


— Расскажи мне историю.

— Хочешь послушать о том, как моя матушка была девочкой?

— Да. Наверно, она была принцессой Кастильской, как ты?

— Нет, — потрясла она головой, и локоны заплясали. — Совсем нет. Когда ее батюшка, король Хуан, умер — а он, знаешь ли, больше любил книги, чем оружие, — на престол взошел ее сводный брат, Энрике Бессильный. Он не любил мачеху и сослал ее с детьми в дальний замок. Так что матушка росла не при дворе. А потом, когда ее туда привезли, ей пришлось совсем плохо. Она была одна-одинешенька и совсем беззащитна. Жила при дворе своего брата, а тот не любил ее и свой трон завещал дочери. Однако все знали, что дочь эта не его по крови, что королева родила ее вне брака. Ее, эту дочь, вообрази себе, даже звали Хуана Бельтранеха[4], по имени любовника королевы! Каково?

— Да уж! — с готовностью помотал он головой.

— Матушка была там почти как в тюрьме. Королева ненавидела ее, конечно, придворные сторонились, а братец хотел лишить законных прав. Даже их мать, матушки и ее брата, не могла урезонить его.

— Почему же? — удивился он и запнулся на полуслове, увидев, как на лицо Каталины легла тень. — Ах, милая, мне так жаль! Но в чем же дело?

— Ее постигла profunda tristeza, черная меланхолия. Роды, когда она рожала мою матушку, были очень тяжелые, и больше она так и не оправилась. Сидела у себя в комнатах, никуда не выходила и молчала целыми днями, уставясь в стену.

— Значит, твою матушку некому было защитить?

— Некому. И тогда король Энрике приказал ей обручиться с доном Педро Гироном[5]. — Она устроилась на подушках повыше и обхватила руками колени. — Говорили, что хуже человека, чем этот дон Педро, не сыскать, что он продал душу дьяволу. Матушка же верила, что Господь спасет ее, девственницу, от столь ужасной судьбы. Милосердный Господь, сказала она, не попустит, чтобы такая девушка, как она, принцесса, оказалась в руках гадкого человека, который хочет ее невинности и чистоты только для того, чтобы надругаться над ней!