— А можно?

— Ну, если я скажу, что ты больна…

Она молча кивнула.

— Принцесса утомлена дорогой и нуждается в покое, — объявил он вслух, — донья Эльвира сопроводит ее в опочивальню, и позже мы с ней вдвоем там поужинаем.

— Однако собрались люди, чтобы увидеть ваши высочества, — взмолился хозяин. — Они приготовили выступления и желают устроить диспут…

— Я сейчас же встречусь с ними здесь в зале, и мы останемся еще и на завтра. Но принцесса проведет вечер в своей комнате.

Началась суматоха, придворные дамы во главе с доньей Эльвирой собрались вокруг принцессы, чтобы ее проводить, и тут она повернулась к Артуру и четко произнесла, чтобы все слышали:

— Дорогой супруг, я жду вас к себе на ужин.

Это было именно то, чего он добивался: услышать, как она при всех заявляет о своем желании его видеть. Это примирило его с самим собой. Он поклонился в ответ, направился в большой зал, там потребовал бокал эля и повел себя очень любезно по отношению к полудюжине гостей, собравшихся, чтобы его повидать, а затем извинился и отправился в ее комнату.


Она ждала его, сидя у очага. Каталина отпустила всех придворных дам и слуг, некому было даже прислуживать за столом. Артур страшно удивился, увидев пустую комнату: принцы Тюдоры никогда не оставались одни. Но принцесса дуэнью и ту прогнала. Она сама принарядила комнату, сама накрыла на стол. Набросила на простую деревянную мебель легкие шали ярких цветов, даже стены украсила гобеленами, чтобы они не выглядели так голо, и комната стала похожа на восточный шатер.

Еще она приказала укоротить ножки стола, отпилив их так, что стол стал не выше скамеечки для ног. Поставила этот смехотворный столик на ковры, постеленные у горящего очага, по обеим сторонам, напротив, положила большие подушки, будто ужинать они будут возлежа у костра, словно язычники. Всюду горели свечи, и пахло сладко, как в церкви в праздничный день.

Он чуть было не посмеялся вслух над странной идеей отпиливать ножки у мебели, но потом передумал. Наверно, это не просто девичья причуда. Наверно, таким образом она пытается ему что-то сказать…

Наверняка так, тем более что и Каталина была в самом необыкновенном наряде. На голове — высокой короной в несколько слоев намотанный шелковый шарф, один конец которого свободно свисал сбоку, так что она могла при желании закрыться им как вуалью. Взамен приличествующего случаю платья — широкая прямая рубаха из легчайшего, тончайшего, почти прозрачного дымно-голубого шелка. У Артура сердце забилось, когда он понял, что под рубахой она совсем голая — ну, если не считать длинных штанов, вроде мужских, но совсем на них не похожих, потому что, поддерживаемые на тоненькой талии шнурком из золотой нити, они пышными складками ниспадали до самых щиколоток, где их тоже подхватывал шнурок, а голые ступни прятались в изящных, алых, вышитых золотом шлепанцах. Он изумленно переводил взгляд с варварского тюрбана на турецкие туфли, с ног на голову и обратно, и не находил слов.

— Тебе не нравится, — грустно сказала она.

— Да нет, просто я никогда такого не видел, — пробормотал он. — Это что, такое арабки носят? Покажись!

Она повертелась перед ним на носочках, поглядывая через плечо.

— В Испании все так ходят, — сказала она. — И матушка тоже. Так удобней, чем в тесном платье. И это можно стирать, не то что бархат и дамаск.

Он кивнул, прислушиваясь к легкому запаху розовой воды, который исходил от шелка.

— И днем, когда жара, так прохладней.

— Они… — «варварские», хотел сказать он, но спохватился и сказал: — Восхитительны. — И сразу обрадовался, что спохватился, потому что глаза ее радостно вспыхнули.

— Ты правда так думаешь?

— Да.

Она ликующе вскинула руки и еще перед ним повертелась, чтобы он посмотрел, как трепещут складки шальвар и как легка рубашка.

— Ты в этом спишь?

— Мы носим их почти все время, — рассмеялась Каталина. — Матушка надевает их под доспехи, они удобней, чем что-либо еще, и не наденешь же кольчугу на платье!

— Да уж…

— Когда мы принимаем посланников христианских стран, или когда какое-нибудь государственное событие, или когда при дворе праздник, мы носим платья и мантии, особенно на Рождество, потому что тогда холодно. Но в личных апартаментах, и уж конечно летом, и тем более во время военных кампаний мы всегда в мавританском платье. У такой одежды бездна достоинств — ее легко шить, легко стирать, легко возить за собой и легко носить!

— Здесь это не пройдет, — улыбнулся он. — Мне очень жаль, но миледи матушка короля будет в гневе, если только узнает, что ты привезла это с собой.

— Я знаю, — кивнула она. — Моя матушка предупреждала меня. Но мне хотелось, чтобы что-то напоминало мне родной дом, и тогда я решила, что буду хранить это в сундуке, и никто не узнает. А сегодня захотела показать тебе — показать себя, какой я была дома…

Каталина отступила в сторону и сделала жест рукой, приглашая его к столу. Чувствуя себя большим и неловким, он нагнулся и стянул сапоги, прежде чем ступить ногами на толстый ковер. Она одобрительно кивнула и знаком попросила его присесть. Артур осторожно опустился на вышитую золотой нитью подушку. Каталина, в свой черед чинно усевшись напротив, протянула ему чашу с надушенной водой и белую льняную салфетку. Он окунул пальцы в воду, вытер. Улыбнувшись, она предложила ему откушать. На столе была та самая еда, к которой принц привык с детства: жареные цыплячьи ножки, жареные почки с острой подливой и белый хлеб — незатейливый, но сытный английский ужин. Однако привычные блюда Каталина разложила по золотым тарелкам маленькими порциями, постаравшись сделать это с фантазией, принарядив сбоку дольками яблок, ломтиками редких сортов вяленого мяса со специями, кусочками засахаренной сливы. Ей хотелось, чтобы он хоть сколько-то представил себе, что такое еда в Испании, что такое тонкий и изысканный мавританский вкус.

Предубеждения Артура были поколеблены.

— Это… это красиво! — не сразу нашелся он. — Похоже на картину. И ты… ты тоже похожа на… — растерялся, что не знает ничего, с чем можно ее сравнить, а потом вспомнил: — Да, ты напоминаешь мне картинку на расписной тарелке, которую я видел у матушки. Это ее сокровище. Ты такая же. Странная, незнакомая, но очень, очень красивая.

От похвалы она засветилась.

— Я хочу, чтобы ты понял, — сказала она, тщательно подбирая латинские выражения. — Я хочу, чтобы ты понял, что я такое. Cuiusmodi ego.

— Прости?

— Я твоя жена, — кивнула она. — Я принцесса Уэльская. Я буду королевой Англии. Но помимо того, я еще и инфанта Испанская, Каталина Арагонская.

— Но я это знаю!

— Ты знаешь и при этом не знаешь. Ты не знаешь, что такое Испания, ты не знаешь, какая я. Я хочу объяснить тебе то и другое, насколько смогу. Я любимица отца. Когда мы едим в своем кругу, мы делаем это так, как мы с тобой сейчас. Когда армия выходит в поход, мы живем в шатрах и греемся примерно перед такими же жаровнями, как в этом очаге, а в поход, надо тебе сказать, мы ходили каждый год, пока мне не стукнуло семь лет.

— Но ведь у вас христианская страна, — удивился Артур. — У вас не может не быть стульев, нормальных стульев, вы должны есть за столом, как все.

— Только во время банкетов, — сказала она. — Когда мы едим в наших личных апартаментах, обстановка как раз такая, совсем как у мавров. О, конечно же мы произносим благодарственную молитву перед едой, но живем мы совсем не так, как тут у вас в Англии. У нас повсюду прекрасные сады с фонтанами и журчащей водой. Наши комнаты облицованы цветной керамической плиткой и исписаны золотыми буквами, изрекающими мудрые истины поэтическим языком. У нас есть бани с горячей водой и парные с густым и душистым паром. Есть погреба, в которые зимой привозят лед с гор Сьерры, и потому летом нам подают охлажденные напитки и фрукты.

Ох, как соблазнительно это звучало…

— Похоже на сказку, — неохотно признал он.

— Знаешь, я только сейчас поняла, до чего мы с тобой чужие друг другу, — сказала она. — Там, дома, я думала, что твоя страна будет примерно как Испания, однако здесь все по-другому. Теперь мне кажется, что мы, испанцы, скорее арабы, чем вестготы. Наверно, и ты думал, что я буду похожа на твоих сестер, но знаешь, я совсем, совсем другая.

— Да, — кивнул он. — Нам придется знакомиться сызнова, привыкать друг к другу…

— Не тревожься, я всему выучусь. Стану совсем как англичанка. Но мне хочется, чтобы ты знал, какая я была дома.

Он снова кивнул.

— Что, очень ты замерзла сегодня?

Странное, неведомое прежде ощущение поселилось в нем, какая-то тяжесть внизу живота, болезненная при мысли о том, что она несчастна.

Она впрямую встретила его взгляд:

— Да. Очень. Потом я подумала, что была недобра к тебе, и мне стало стыдно. А потом я подумала, как далеко меня занесло от родного дома — от солнца и тепла — и от моей матушки, и мне стало тоскливо. Это был ужасный день, правда.

— Я могу чем-то тебя утешить? — потянулся он к ней.

— Уже утешил. — Она вложила пальчики в его ладонь. — Когда на руках принес меня к огню и попросил прощения. Знаешь, я научусь верить, что ты никогда меня больше не обидишь.

Артур притянул ее к себе. На подушках было мягко, удобно. Он уложил ее рядом, тихонько потянул за конец шарфа, намотанного вокруг головы. Шелковая ткань легко соскользнула с шелка волос, высыпались густые рыжие пряди. Он прижался к ним губами, потом легонько поцеловал сладкий, чуть дрожащий рот, глаза в обрамлении светлых ресниц, рыжеватые брови, голубую венку на виске, ушко. Желание разгорелось, он приник губами к ямке у основания шеи, быстрыми поцелуями осыпал тонкие ключицы, теплую плоть от шеи к плечу, сгиб локтя, горячую ладонь, волнующе пахнущую подмышку, а потом через голову стянул с нее рубаху. Нагая Каталина — его жена, его любящая жена — лежала в его руках. Наконец-то!