— Я знал, что мне лучше было бы обратиться к Мастерсу и Джонсону, — пробормотал генерал. — Получается, что ты, сравнительно молодая, живая женщина, связалась со старым болваном, которому нужно надевать на ночь чепец. Когда я был молодым, такие операции делали с железами козлов. В рекламе, правда, говорили, что это железы гориллы, но мне кажется, на самом деле, это были железы обыкновенного козла. Где же им взять столько горилл, если уж на то пошло. Моему дяде Майку как раз сделали такую операцию — с железами козла. Ему для этого пришлось поехать в Мексику. Дядя Майк потом еще был женат несколько раз. Если бы он не умер, я бы позвонил и расспросил его об этом.

— Гектор, засыпай, прежде чем я задушу тебя, как это попытался сделать со мной Паскаль! С чего это ты решил, что мне было бы интересно получать продукцию чужеродных желез, да еще к тому же козлов?!

— Но, может быть, это было бы лучше, чем не получать никакой продукции вообще, — смутился генерал. Он размышлял о том, как здорово было бы сейчас уехать на несколько дней в Мексику, тем более что ему всегда нравилась Мексика, и вернуться назад не импотентом, а нормальным мужчиной. Перспектива настолько заинтриговала его, что потребовалась долгая минута, прежде чем он отреагировал на слова Авроры о том, что Паскаль пытался задушить ее.

— Подожди, ты сказала, что он пытался задушить тебя? — переспросил он. — Как это — задушить?

— Руками, Гектор, самым простым способом. — Она была рада, что прекратился разговор о козлиных железах. Этот разговор достаточно часто возникал в течение месяцев угасания Гектора. Очевидно, эта история с дядей Майком произвела на него очень сильное впечатление, хотя, на ее взгляд, несколько браков скорее указывали на провал данного метода, нежели на его успех.

— Дай мне посмотреть на твою шею, — сказал генерал, включая свет над кроватью. Ему пришлось надеть очки, но он не увидел ничего особенного ни на ее шее, ни на груди. — Похоже, он не сделал тебе ничего плохого, — удивился Гектор.

— Да, но это, наверное, потому, что у него такие маленькие французские ручки. Вообще-то мне хотелось бы, чтобы ты перестал ухмыляться.

— А с чего бы это ему вообще душить тебя? — спросил генерал. — Видимо, ты сильно возбудила его. Ведь он ненамного моложе меня. Сомнительно, чтобы он зашел так далеко, если бы ты его как следует не распалила.

Но его мысли все время возвращались к клинике Мастерса и Джонсона. Жаль, что Авроре не по нраву средняя полоса Запада. Будь хоть какой-нибудь способ заинтересовать ее пожить в Сент-Луисе или даже в Чикаго, он мог бы незаметно сходить несколько раз в клинику. Несколько сеансов вполне могло быть достаточно — ведь наука ни одного дня не стоит на месте. Может быть, помочь ему вовсе не сложно. Может быть, у них там есть какие-нибудь таблетки, или инъекции, или еще что-нибудь. Размышления о том, какие именно достопримечательности могли бы заинтересовать Аврору на Среднем Западе, сильно утомили его, и он так и уснул, сидя с полуоткрытым ртом.

Аврора почувствовала облегчение — ссориться из-за секса или его недостатка с Гектором среди ночи не было ее любимым занятием. Намного приятней было бы почитать Пруста или же просто посидеть, не зажигая света, и смотреть в окно на луну, висевшую над дорожными фонарями, мечтая о том, как все могло бы быть, когда Томми выпустят из тюрьмы, Тедди и Джейн снова вернутся в университет и когда, наконец, Мелани обретет счастье в браке. Если хотя бы одна мечта сбылась, она могла бы спокойно спать, а не тратить так много ночей на переживания. Но пока что мечты ее не сбывались, и еще у нее был Гектор. Когда он спал, она порой находила в себе нежность к нему, даже если он спал с полуоткрытым ртом. Придурковатый и раздражающий ее, он, по крайней мере, был рядом с нею и как бы выдерживал курс, и курс этот нельзя было назвать простым, она это понимала. Не так уж много мужчин могли бы придерживаться этого курса. И ей было приятно думать об этом.

Она поднялась, обошла вокруг кровати, нашла его ночной чепец и сумела водрузить его обратно Гектору на голову. Потом она откинула покрывало и попыталась уложить его. Его военная выправка когда-то приводила ее в восхищение, теперь же была в тягость. Сейчас все зависело от того, в какую сторону он начнет падать. Он запросто мог свалиться с кровати, и единственное, в чем Аврора была уверена в столь поздний час, так это в том, что ни ей, ни ему переломов костей больше не нужно.

9

Томми, убедившись, что его сокамерник Джои наконец уснул, достал свой блокнот из-под койки и начал работать над шифром. Только его брат Тедди знал, что он разрабатывает особый шифр, которым собирается написать книгу о тюремной жизни. Книга должна была потрясти весь мир.

Когда Томми в первый раз рассказал Тедди о своем намерении, тот был очень рад, что Томми заинтересовался созданием шифра. Почти с пятнадцатилетнего возраста у Томми было одно стремление — не иметь никаких стремлений. Его главный способ проявить себя был отказываться от попыток сделать хоть что-нибудь, что общество могло счесть достойным. Тедди считал, что Томми — самый необычный человек из всех, кого он знал. Он был даже необычней Джейн, а уж Джейн запросто получила бы диплом с отличием в Брин-Мауре, не сойди она с ума за семестр до окончания университета. Но несмотря на всю свою необычность, Томми с трудом закончил школу и отказался быть в колледже больше нескольких недель. Он даже пробовать не захотел. Он чувствовал, что все стремления людей были основаны на совместной деятельности с другими. На его взгляд, всякое сотрудничество означало необходимость для кого-то продаваться кому-то. Как-то раз Тедди вовлек Томми в разговор о честолюбии, устремлениях и продажности в условиях капитализма, но понял, что этот разговор ничего не изменит, и убедился, что его брат совершенно чист в своих представлениях. Тедди был единственным человеком в семье, который не испытал шока, когда Томми убил Джулию. Хотя он никому — даже Джейн — не говорил о своих самых потаенных подозрениях. Тедди не верил официальной версии обстоятельств убийства, то есть тому, что Томми ввязался в ссору из-за наркотиков и случайно застрелил Джулию вместо парня, который торговал наркотиками и с которым она тогда жила. Тедди никогда не доводилось видеть, чтобы Томми взбесился, причем до такой степени, что в ссоре застрелил не того, кого хотел бы. Тедди считал, что, видимо, Томми застрелил Джулию из-за того, что она предала его и его неамбициозные идеалы, которые когда-то разделяла. Возможно, она только притворялась, что разделяет их, когда они только начали встречаться. Джулия не была чиста, она часто шла на сделки с совестью. Ей нужны были деньги, много денег. Тедди она никогда не нравилась, и сожалеть о ней он не стал бы. Она просто не была настолько умной, чтобы иметь дело с человеком, который был предан молчанию и понятию «ничто», как его брат Томми. Ей следовало бы понять, что Томми убьет ее, если она не перестанет путаться у него под ногами. У Томми и в мыслях не было создавать свою философскую школу, и он, разумеется, не был ловким в обыденной жизни. Томми не предпринимал ничего для того, чтобы как-то упрочить свое положение в мире. Дважды он, правда, устраивал голодовки, и тогда его приходилось укладывать в больницу и кормить принудительно. Он позволял себе совершать только такие поступки, которые, по его мнению, были абсолютно террористическими по характеру. Например, он торговал кокаином. Томми считал, что белые дети представителей верхушки среднего класса, которые покупали его, были мусором на этой планете, и помочь им уничтожить самих себя представлялось ему весьма достойной задачей. Он не был оголтелым защитником окружающей среды, его даже нельзя было назвать близким другом планеты, но на самом деле он считал, что превращение сынков и дочек этих богачей в безмозглых придурков было услугой человечеству. И он просто не мог эту услугу человечеству не оказать.

Томми нравилось работать над своим шифром поздними ночами, когда тюрьма погружалась в сон. Тедди, у которого было больше ста словарей и учебников по грамматике разных языков, поставлял Томми ксерокопии множества алфавитов и двадцати, а то и тридцати учебников по грамматике, на основе которых тот и собирался создать свой шифр. В сущности, у Томми не было намерения разрабатывать — суперсложный шифр, на расшифровку которого ушли бы сотни лет. Когда-то давно, когда ему было двенадцать, их отец, а он был учителем английского, силком увез детей в Англию и заставил их таскаться по скучнейшим литературным музеям, которые ему самому всегда хотелось увидеть. Единственное, что заинтересовало тогда Томми, было кое-что, что он увидел в Бодлеровской библиотеке. Это был дневник Сэмюэля Пеписа, написанный какой-то странной стенографией. Фрагменты дневника были выставлены в библиотеке как раз в тот день, когда они оказались там. Томми никогда прежде не слышал о Сэмюэле Пеписе, но вернувшись домой, он попытался расшифровать этот дневник. Не сказать, чтобы он слишком заинтересовался. Его привлекло, что мистер Пепис решил изобрести свой собственный стиль стенографии. С того момента, как Томми увидел фрагмент дневника, у него появилось желание изобрести какую-нибудь форму тайнописи. В старших классах школы, когда он еще не разлюбил читать, он проштудировал кучу книг по криптографии и шифрам. Он читал о сестрах Бронте и их тайнописи и о прославленных шифровальщиках второй мировой войны, некоторые из которых, он не мог не признать этого, были более чем ловкими ребятами. Конечно, чтобы делать что-то в этом роде, нужно было иметь что-то в голове.

Потом, примерно в то время, когда он впервые начал свои голодовки и когда ему пришлось на себе испытать смехотворную процедуру принудительного кормления, он напрочь отказался от чтения. Его папаша годами заставлял Томми читать какую-нибудь одну книгу, например «Ностромо». Казалось, папочка полагал, что жизнь переменится и будет просто прекрасной, если только Томми возьмет и прочтет «Ностромо», поэтому однажды в воскресенье Томми взял да и прочел эту книгу. После этого он взял резак для бумаги, изрезал книгу на миллион клочков и отправил своему папуле в коробке из-под ботинок. Без всякой записки. Это был просто мелко нарезанный Конрад. После этого папочка о чтении больше никогда ничего ему не говорил, да, в сущности, папочка вообще больше ничего существенного не говорил Томми — не ему же он стал бы говорить что-то важное! Он и так чуть с ума не сошел из-за того, что книгу классика превратили в кучку конфетти. А было это примерно тогда, когда Томми во второй раз прошел через мороку принудительного кормления, после чего с голодовками решил завязать. Общество не хотело позволить ему самому контролировать даже собственный пищеварительный процесс.