— Ну, конечно!


Завтрак проходит довольно шумно. Дамир, ободренный всеобщим вниманием, балуется. Едва ли не на голове стоит. Отец с матерью смеются, глядя на него, то и дело касаются, вспоминают какие-то байки из нашего с Русланом детства. Наверное, это действительно смешно, но я будто не слышу их. Ковыряю вилкой золотистые сырники, а сам взгляда не могу отвести от Олеси.


— Расскажи мне все, — требую я, когда родители, прихватив Дамира, уходят. Олеся отводит взгляд от окна, из которого махала сыну на прощание.


— Ты о родах?


— Обо всем, что имеет значение. Чего я еще не знаю?


Олеся тяжело вздыхает. Вытягивает ногу, вторую сгибает в колене, усаживаясь на высокий барный стул.


— Да нет ничего такого, — качает она головой, задумчиво кроша недоеденную сыном булку. — Я вроде бы все рассказала. А то, что роды тяжелыми были… Ну, были, и были. Что уж теперь?


— Почему ты меня не послала?


— Когда?


— Когда я упрекнул тебя в том, что ты не рожала сама?


У меня зубы сводит от понимания того, как я был к ней несправедлив. Просто зубы сводит. А она смотрит на меня как-то так… непонимающе. Будто для нее такое отношение привычно. Я все больше убеждаюсь в мысли, что она намного глубже, чем позволяет казаться. И намного-намного сложнее. Вполне возможно, что тот странный надрыв, который я в ней изначально увидел, намного серьезней, чем я полагал.


— Наверное, потому, что ты прав. Я действительно не слишком справилась…


— Ты?


— Я пыталась, правда. Двенадцать часов адских мук. Мне попался… не очень внимательный врач. Он не верил, что что-то не так. Думал, у меня просто истерика… А когда стало понятно, что сама я не рожу, ситуация была уже критичной. Хорошо, что его смена закончилась, и пришла твоя мать. Не знаю, что было бы, если бы не она, и не реаниматолог.


— Ты знаешь, что что-то пошло не так, но все равно винишь себя в том, что не справилась?


— Я не знаю, — Олеся встает с табурета, нервно растирает руки и опять подходит к окну. — У меня все не как у нормальных людей. Обычно после кесарева роженицам удается наладить грудное вскармливание, вот, как твоей невестке, а у меня и тут ничего не вышло. Наверное, ты имеешь право предъявлять мне претензии на эту тему. Я и сама себе их предъявляю.


— Нет! — хриплю я. — Не имею! Это было абсолютно недопустимо. На твоем месте я бы себе хорошенько врезал. Извини…


— Что? — она удивленно моргает.


Мне нелегко извиняться. А уж тем более повторять это снова. Но я оплошал. И это меньшее, что я теперь могу сделать:


— Извини. Я вел себя как мудак, когда обвинял тебя в том, о чем не имел понятия.


— Ох… Ладно.


Олеся выглядит действительно шокированной, и я никак не могу избавиться от мысли, что, судя по всему, она привыкла к необоснованным наездам. И даже более того. Их она воспринимает как что-то, само собой разумеющееся. Будто иначе не может быть. И мне это не нравится. Совершенно. Я обещаю себе разобраться со всем этим дерьмом. А пока…


— Какова вероятность того, что этой ночью ты забеременела?


— Ох… — снова повторяет Олеся. — Я не знаю. Правда. В последнее время я не слишком слежу за своим циклом. А… что?


— А то, что теперь ни о каких детях не может идти и речи. Тебе следовало дать мне по башке, вместо того чтобы безропотно подчиняться. — Эмоции душат. Я запрокидываю голову к потолку и закусываю щеку.


— Ты сказал, что у меня нет выбора…


— Что?


— Ты сказал, что у меня нет выбора. Я…


— Что ты? — повторяю, как придурок.


— Я боялась, что ты приведешь в действие свою угрозу.


Мое кровяное давление подскакивает до опасных отметок. Я слышу, как шумит кровь в ушах, как оглушительно громко колотится сердце. Сглатываю. Но мне не становится легче.


— Какую угрозу? — сиплю я. Олеся отводит взгляд в сторону. Потому как откуда ей знать, насколько мне важно сейчас видеть её глаза?


— Я боялась, что ты отнимешь у меня Дамира. А я… понимаешь, я не думаю, что смогу это пережить. Может быть, я и не самая лучшая мать на планете, но я стараюсь. И правда очень… очень его люблю!


Я мог бы спросить, за кого она меня принимает. Если бы не знал ответа на этот вопрос. Я сам её запугал. Специально. Взвесив каждое свое слово. Точно зная, что они попадут в цель.


— То лекарство… Для экстренной контрацепции… Его еще можно принять?


— Зачем? Ты… больше не хочешь, чтобы я забеременела?


— Конечно, нет! Ты же чуть не умерла в родах!!


Почему я на нее ору? Я ведь сам затеял это дерьмо! Наплевав на ее мнение по этому поводу. Потому, что хотел ее сломить, наказать… И указать на место. Но в то же время еще и потому, что мысль о ней, носящей моего ребенка, была настолько заманчивой, что я просто сошел с ума. Окончательно спятил…


И кто я теперь? Зная, что она мне уступила из страха… Кто я теперь? Кем меня делает ее молчаливая покорность? Как насчет насильника?


Закрываю глаза. Не могу на нее смотреть — и все тут. Опускаю голову.


— Так что с лекарством? — повторяю. — Оно будет эффективно, если принять его сейчас? — выхожу в коридор, Олеся идет вслед за мной. Наверное, я выгляжу диковато, потому что она вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, вдруг спрашивает:


— Тимур…


— Да?


— Ты как вообще себя чувствуешь? Все… в порядке?


Нет. Не очень. Потому что, вполне возможно, сегодня ночью я заложил ей в утробу бомбу с часовым механизмом. Срок отсчета — девять месяцев. А потом…


— В полном. Так ты мне скажешь, что это за препарат? Или мне звонить матери?


— Постинор. И знаешь, я не думаю, что тебе стоит идти в аптеку…


— Почему это?


— У меня нерегулярный цикл. Вряд ли я забеременею с первой попытки.


— А Дамир? Он… с какой получился попытки?


Олеся обнимает себя ладонями и вновь отводит глаза. Хватаю брошенную на комоде куртку, сую ноги в кроссовки и выхожу из дома. На улице слякотно, но довольно тепло. Детвора из соседних домов дурачится на детской площадке. Притормаживаю, наблюдая за их весельем. Я никогда не мечтал о семье. Но всегда знал, что она у меня будет. Я вообще не думал о детях, но никогда не сомневался, что их будет, по меньшей мере, двое. Потому что сам я не представлял своей жизни без брата и всегда хотел, чтобы и у моих детей был тот, кто подстрахует, если понадобится, или прикроет спину. Теперь же мне придется свыкнуться с мыслью об одном сыне. Сыне, первые годы жизни которого я пропустил…


Покупаю проклятый Постинор и, повертев в руках пачку Дюрекса, заказываю все имеющиеся препараты для местной женской контрацепции. После того, как я был с ней без резинки, возвращаться к ним не хочется категорически. Иду домой. Выкладываю на стол упаковку Постинора и вытаскиваю инструкцию. У препарата довольно внушительный перечень побочных эффектов. Меня охватывает сомнение.


— Ты когда-нибудь принимала его?


— Нет…


— Ах, да. Забыл, что твой бывший — бесплодный. А кроме? — интересуюсь вдруг, нервно постукивая коробочкой по столу.


— Что кроме?


— Кроме мужа. Я же не единственное твое приключение?


— Единственное. Но ты же все равно мне не поверишь?


Ну, почему же? Если ей от мужика в постели никакого удовольствия, то… Все может быть. Веду плечами.


— Должен быть кто-то еще.


— Почему?


— Потому что обычно женщины говорят, что ты у нее третий.


— Наверное, у тебя в этом большой опыт.


— Что есть — то есть. Ну, так что? Я угадал?


— Хочешь знать, сколько в моей жизни было мужчин?


Не очень-то. Зачем я только завел этот глупый разговор?


— Нет.


— Чего же ты хочешь?


— Хочу, чтобы у моего сына был брат. Или сестра. Но этому не бывать… Так что иди уже выпей эти долбаные таблетки.


Глава 24

Олеся


Определенно, мой муж — самый непостижимый мужчина из всех, что я когда-либо знала. Я до сих пор не могу поверить в то, что он извинился передо мной. Это было так неожиданно! Это было больше, чем я заслуживала, после того, что сделала с ним. И со всеми нами… Мне все трудней отделаться от мысли, что я глобально ошиблась. И все мои неудачи до встречи с Тимуром — ничто. А вот то, что я его потеряла… Моя самая большая ошибка. Да… Теперь я понимаю, что все могло бы быть по-другому. Если бы во мне нашлось достаточно смелости расстаться с Гурамом… Все могло бы сложиться иначе. Почему-то мне кажется, Тимур смог бы меня простить.


Меня охватывает странное волнение. Я выдавливаю на ладонь таблетку, наливаю в стакан из-под зубных щеток воды и замираю, пристально вглядываясь в отражение своих возбужденных глаз в зеркале.


Я больше не могу. Не хочу его разочаровывать. Мне кажется, дальше просто некуда. И хуже не может быть. Стараясь не анализировать то, что делаю, выбрасываю таблетку в унитаз. Надавливаю на кнопку слива и, вцепившись в край раковины побелевшими пальцами, свешиваю на грудь отяжелевшую голову.


Мне так страшно, что трясутся колени. И даже зубы стучат… Но сейчас, как никогда, мне нужно быть сильной. Потому что, ко всему прочему, я, наконец, понимаю — он блефовал. Когда угрожал мне, когда давил, когда хотел казаться безжалостным… и у него получалось. На самом деле — он играл роль, которая ему была чужда. Роль, которая давалась ему нелегко. Тимур и не думал воплощать в жизнь свои угрозы. Не знаю, как мне искупить вину за то, что я подвергла его еще и этому испытанию. Я виновата во всем. Только я. С какой стороны ни посмотри. Но самое худшее, что я ничего не могу исправить. И даже пожалеть его не получится… Такие мужчины не терпят жалости.