Встряхиваю головой. Скрещиваю на голой груди руки и, спрятав ладони в подмышки, стою так до тех пор, пока от холода не начинают стучать зубы.


— Тимур…


Оборачиваюсь в полупрофиль.


— Что?


— Дамир проголодался. Ты не мог бы заказать завтрак или… я не знаю.


Мои плечи каменеют, в груди сжимается.


— Я не знаю, что он любит… Позвони на ресепшен и выбери из меню все, что захотите.


— Молочная рисовая каша. Или панкейки с бананом и Нутеллой.


— Что?


— На завтрак он всегда выбирает молочную рисовую кашу. Или панкейки… Ну, знаешь, такие, то ли блины… то ли оладьи…


— Я знаю, что такое панкейки, — вытаскиваю ладони из подмышек и со всей силы вцепляюсь в перила, ограждающие террасу. В глазах жжет.


— Тимур…


— Ну, что еще? — рявкаю.


— Здесь очень холодно, а ты не одет…


— Иди в дом, Олеся.


За спиной шуршит тюль, поскрипывают половицы, а потом становится тихо-тихо. Я выдыхаю. Тру ладонями лицо, понимая, что пора заканчивать рефлексировать и брать себя в руки, но… Черт! Как же это тяжело. Не думаю, что хоть когда-нибудь смогу простить Олесю за то, что она сделала. А если не простить, то как… Как нам всем дальше жить?


Когда я возвращаюсь в дом, не чувствуя от холода ног и рук, Дамир с Олесей завтракают. Теми самыми долбаными панкейками… На нем зеленая футболка из тех, что я сам выбирал, и песочного цвета шорты. А ведь я угадал, что вещи надо брать на размер больше. В горле собирается ком, который я с трудом сглатываю, прежде чем тихо спросить:


— Кофе еще остался?


— Полно! — Олеся вскакивает, хватается за эмалированный кофейник и наливает мне огромную кружку, игнорируя крохотные чашки для эспрессо. То, что она запомнила, как я люблю, неожиданно. — Я и яичницу тебе заказала. С беконом и томатами… — Она отводит взгляд, а я, напротив, глаз с нее не спускаю. Олеся начинает суетиться, пододвигать мне соус, салат… Хватается за булочку, разрезает ее пополам и тянется за масленкой. И я залипаю на мягком покачивании ее грудей под тонким трикотажем моей же футболки, которую Олеся позаимствовала без спроса. Она стала другой. Это я еще вчера заметил. Но судя по тому, как стоит мой член, не менее привлекательной.


— Сядь! — рычу я, разозлившись на самого себя. Из рук Дамира выпадает вилка, и он невольно придвигается к матери в поисках защиты. Дерьмо! Я опять его напугал.


— Я просто хотела подать тебе завтрак, — голос Олеси дрожит, как и ее пальцы, которыми она ласково гладит сына по волосам.


— На твоем месте я бы поберег ногу.


Она молчит. Опускает взгляд на покрывающую стол скатерть и молчит… Яркий солнечный свет проникает в окно и рассыпается по полу мелкой бриллиантовой крошкой. Хорошая погода на улице так сильно диссонирует с невидимыми тучами, сгустившимися над нашими головами, что я просто не понимаю, почему до сих пор не грянул гром.


Поев, Дамир сползает с высокого стула, и Олеся на некоторое время отходит от стола, чтобы включить ему мультики. Но потом возвращается, чуть припадая на ногу, и, тяжело опустившись на стул, говорит:


— Я все же чувствую, что должна тебе объяснить…


— Это вряд ли, — выливаю остатки горького кофе в рот.


— Почему ты не хочешь меня выслушать? Разве я много прошу? Поверь, нам всем станет легче, если…


— Не станет! Поняла?! Мне никогда не станет легче! Ты обманула меня, обокрала и лишила самого ценного… Кто мне вернет упущенное? Не подскажешь? Кто мне, сука, это вернет?!


— Я знаю, что это было аморально.


— Аморально?! Аморально, мать его?! Я думал, между нами что-то проскочило, я впервые… — Вскакиваю и начинаю расхаживать по комнате туда-сюда, как запертый в клетке зверь. Меня раздирают самые противоречивые эмоции. И самое удивительное, что я себе их позволяю! Вот так, в открытую… не загоняя вглубь себя, как давно привык. Мне хочется знать, какого хрена тогда случилось! И не хочется, потому что, как бы там ни было — этому нет оправдания.


— Ты впервые…


— Ничего… Не бери в голову. И даже не думай, что я прощу тебя. Этого не случится.


— Понятно… — она нервно передергивает плечами и, будто застыдившись своей реакции, обхватывает их ладонями. — Но… как в таком случае ты представляешь нашу жизнь?


Останавливаюсь посреди комнаты, поворачиваю голову в профиль. Как раз, чтобы найти ответ на этот вопрос, я и свернул с маршрута. Мне нужно решить для себя, как жить дальше, прежде чем вернуться домой, к семье.


— Думаю забрать у тебя Дамира.


— Ты не посмеешь, — ахает Олеся и, подбежав ко мне, резко дергает меня на себя за руку. — Я тебе не позволю, слышишь?! Будь ты хоть трижды такой весь из себя крутой. Я найду на тебя управу! Я… я убью тебя! Сброшу со скалы… Подсыплю яд в твой проклятый кофе! — по ее щекам начинают течь слезы. Обычно такая сдержанная, она вмиг утрачивает над собой весь контроль, хотя и дураку понятно, что я просто ее запугиваю.


— Прекрати! — велю я, одной рукой перехватывая обе ее ладони. Но эта зараза не собирается сдаваться так просто и лягает меня ногой что есть сил. Я ухаю. Толкаю ее к стене и блокирую любое ее движение собственным телом. Я нависаю над ней, как скала, подавляя своим размером и массой.


— Ты не сделаешь этого! — горько всхлипывает Олеся.


— Этого? Нет, — сипло соглашаюсь я и, не совладав с собой, накрываю ее соленые губы своими. Олеся тоненько стонет. Я поднимаю её руки над головой и фиксирую их. А второй ладонью соскальзываю вниз к полной груди и легонько её сжимаю. Губы опускаются вниз по шее и замирают на яремной впадине, разгоняя ее пульс до запредельных отметок. Заставляя потерять контроль над собой. Мне хочется вгрызться ей в глотку. Мне хочется ее целовать… Отскакиваю в сторону и брезгливо вытираю рот ладонью. — Но я найду способ заставить тебя пожалеть о том, что сделала.


Олеся с шумом выдыхает. Сползает по стенке вниз и упирается ладонями в колени, будто бегун по окончании дистанции. Она дерьмово выглядит. Под глазами мешки, щеки горят нездоровым лихорадочным румянцем, а я все равно ее хочу до безумия.


Ненавижу! Ее… И себя. Просто, мать его все, ненавижу…


— Я жалею о том, что сделала, каждую минуту своей жизни. И не жалею…


— О, брось, я сейчас расплачусь!


— Ты не знаешь, как я жила… Почему решилась на такой шаг. Ты ни черта не знаешь.


— Значит, это я во всем виноват?


— Нет. Если честно… ты единственный мужчина в этой жизни, который отнесся ко мне по-человечески.


— И как ты меня за это отблагодарила!


— Когда все началось…


— Когда ты решила меня поиметь! Прошу, не стесняйся! Называй вещи своими именами…


— Да! В это самое время… я ведь даже не знала, кто ты. Ничего о тебе не знала. Ты был… — она замолкает, будто подбирая слова, трет лицо, — ты был для меня просто… абстрактной фигурой.


— В первый раз я воспользовался презервативом.


— Моим. Он был испорчен.


— Ну, ты и… — Глотаю готовое сорваться с губ ругательство и пячусь к выходу, не совсем уверенный, что смогу сдержаться. Кто ж знал, что я окажусь совершенно не готовым ко всем этим дерьмо-подробностям.


— Когда мы сблизились…


— Заткнись. Вот лучше помолчи сейчас, правда!


— … я решила, что не могу так с тобой поступить, клянусь! Но было уже поздно.


— Ты могла во всем мне признаться! Еще тогда… Гори оно все в аду, ты должна была мне признаться!


— Я не смогла. Мне… не хватило духу. Прости меня. Пожалуйста, прости… — Олеся нерешительно шагает ко мне. Я отступаю в сторону. Она без сил опускает вдоль тела руки и устремляет взгляд в пол. — Что ж… пожалуй, это действительно бесполезно. Умолять.


— Будь уверена.


— Тогда мы снова возвращаемся к вопросу о том, что будет дальше?


— Сегодня я планировал погонять с Дамиром на квадроциклах.


— Ты спятил?


— С чего вдруг?


— Нас ищут люди Авдалова! Мы и так потеряли целую кучу времени…


— Забудь о нем. Он больше тебя не тронет.


— Почему ты в этом так уверен?


— Потому что.


— У него наши документы.


— Плевать. Они один черт не действительны.


— То есть как это?


— А вот так. Никакой Олеси Авдаловой в принципе не существует. Как и Дамира Гурамовича Авдалова.


— Ч-что ты хочешь этим сказать? — Олеся ежится, настороженно на меня глядя. — Ч-что ты… что ты наделал?


— Восстановил справедливость, — горько усмехаюсь я, а потом, чтобы уже закрыть этот вопрос навсегда, достаю и бросаю ей под ноги документы. Новый паспорт, свидетельство о рождении сына и о нашем браке. Олеся торопливо опускается на колени, хватает паспорт и подносит к лицу. Ее руки дрожат, когда она, пролистнув страницы, откладывает его в сторону. И берется за следующий документ…


— Они настоящие? — интересуется она, спустя несколько рваных вдохов.


— Более чем. Еще вопросы?


— Да… Пожалуй, есть один.


— Валяй, — пожимаю плечами.


— Кто ты, мать его, такой?


Глава 17

Тимур


— Кто я такой?


— Да! — Олеся собирает разбросанные по полу бумажки и встает, помогая себе рукой.


— Тебе не кажется, что этот вопрос ты должна была выяснить немного раньше?


В ее глазах мелькают растерянность и боль. Она выглядит как никогда ранимой. И я кайфую от этого, как дорвавшийся до дури наркоман. На долю секунды мне становится так сладко, что от удовольствия подкатываются глаза. А потом все без следа исчезает, уступая место долбанному стыду. И я становлюсь сам себе противен.