Я слышу… слышу его вопрос. Но не могу себя заставить как-то отреагировать. Лишь когда его руки касаются моих плеч, чтобы хорошенько встряхнуть, отмалчиваться и дальше становится невозможно. Я с трудом поднимаю налившиеся свинцом веки.


— Где Дамир?


— Я раздел его и уложил спать, — цедит сквозь зубы Тимур и снова меня встряхивает, — так что не так с твоими сапогами?


— Я тоже хочу спать. Безумно… Пожалуйста, я могу лечь?


— Нет. Пока ты не ответишь. Ну?!


Тимур отшатывается от меня, будто ему становится невыносимо меня касаться. Понимая, что иного выхода нет, я еще сильнее вжимаюсь в стенку и, едва ворочая языком, терпеливо ему объясняю:


— У меня была всего минута. Я не успевала…


— Ты не успевала обуться?


Его голос звучит так холодно, что, кажется, замораживает все кругом. А глаза… в них даже смотреть страшно! Я и не смотрю…


— В моей комнате не было обуви. За ней нужно было идти в холл у парадного входа. Но я успела сунуть ноги в тапочки. Правда, один потеряла по дороге к машине.


На секунду в доме повисает благословенная тишина. Но секундой спустя Белый просто слетает с катушек.


— Марш за мной! — сипит он. И я хочу… Я правда хочу сказать ему, что физически не могу двигаться, но что-то во взгляде Тимура заставляет меня заткнуться. Прилагая нечеловеческие усилия, неуклюже соскакиваю с тумбочки. Но ноги предательски подгибаются, и я начинаю заваливаться вбок. В последний момент меня придерживает Тимур. Матерясь, на чем свет стоит, подхватывает меня на руки и, будто я ничего не вешу, идет со мной через весь дом. Он останавливается лишь у французского окна, чтобы, открыв его, вынести меня на… террасу? Пока я обдумываю происходящее, горячие пальцы Тимура опускаются вниз по моему телу и задирают кофточку. Нет, ну какого черта?! Он решил меня заморозить? Это такой новый вид пыток?


— Да подними же ты руки!


Я поднимаю. На спор с Тимуром, как и на все остальное, у меня просто нет сил. Кое-как ему удается меня раздеть. Снять кофту и спортивные штаны. Я остаюсь практически голая. Из белья на мне только белые прозрачные трусики. Времени на поиски лифчика мне не оставили.


— Осторожно. Да открой ты глаза! Здесь небольшая ступенька…


Раненую ногу обжигает. И лишь поэтому я наконец распахиваю веки, но один черт ничего не могу рассмотреть, потому что картинка перед глазами размыта слезами боли. Тимур затаскивает меня в огромное джакузи под открытым небом, полное бурлящей обжигающе-горячей воды.


— Горячо, — хриплю я, смаргивая набежавшие слезы.


— Вода промоет раны. И ты согреешься.


Это звучит так хорошо, что я, забыв о своих протестах, послушно опускаюсь в воду. Постепенно боль отступает, и меня окутывает сонное блаженство. С губ срывается томный стон. Наверное, будь во мне немного больше сил, я бы оценила окружающую нас красоту: розовые краски, на сером полотне неба, величественные хребты гор, ломаным контуром уходящие за горизонт, и робкие мазки только-только начавшего зеленеть луга. И звезды… меркнущие звезды на небосклоне. Но пока мне совершенно не до того. Мои веки такие тяжелые, что я вообще не могу открыть глаз.


— Постарайся не утонуть, пока я схожу за полотенцем.


— А что… ты будешь жалеть, если это случится?


Тимур молчит. И мне чудится, будто я слышу, как скрипят его зубы, а потом и этот звук тонет в легком поскрипывании половиц. Я понимаю, что Белый уходит, и с наслаждением вытягиваюсь в воде в полный рост. Концы волос намокают и прилипают к спине. Я зажимаю нос и погружаюсь в воду с головой. Господи, как же хорошо… Вот так — одной. Знаю, что потом будет плохо. Обязательно будет… Обещание этого таится в глазах Тимура, он даже не пытается его скрыть… Но сейчас мне хорошо. Пузырьки воды ласкают мое уставшее тело, и где-то совсем-совсем близко журчит горный ручей. И больше ничего. Абсолютное безмолвие, подчиняясь которому умолкают даже голоса в моей голове. Наверное, я все же выключаюсь.


— Я принес полотенце.


Выныриваю из воды, чувствуя себя невесомой, как розовое облако, наползающее на горизонт. В голове в кои веки пусто. Во мне вообще не осталось чувств, надежд, страхов… И уж тем более не осталось стыда. Я выхожу из ванны, не испытывая абсолютно никакой неловкости перед Тимуром. Послушно засовываю руки в рукава огромного банного халата и, прихрамывая, шагаю в распахнутые настежь створки французского окна. Мне ни капельки не интересно, как он отреагировал на мою наготу. Плевать… Плевать, даже если ему не понравилось то, что он увидел. Я выносила и родила ребенка. Мое тело изменилось с тех пор, как мы виделись в последний раз: грудь стала больше, бедра шире. К тому же я не молодею…


— Переночуешь здесь.


Здесь так здесь. Падаю на постель, как есть, в сыром халате и абсолютно мокрых трусиках. И хоть кто-то заботливо сдернул с неё покрывало, мне не хватает сил, чтобы накрыться им. Несмотря на царящее в спальне тепло, я почему-то вновь начинаю зябнуть. Холодной ноги касаются горячие пальцы Тимура.


— Ум-м-м… — с наслаждением тяну я.


— У тебя открылась рана и пошла кровь, — рычит Белый. А мне плевать, даже если я этой кровью истеку вся. Я нечеловечески зверски устала. И единственное, чего хочу, чтобы меня оставили в покое. На какой-то миг мне кажется, что моим желаниям суждено сбыться. Тимур уходит, но практически тут же возвращается, и мою ногу полосует острая боль. Я с громким криком вскакиваю.


— Ты спятил? — скулю я в безуспешной попытке вырвать свою стопу из его рук. — Мне больно!


— Когда ты в последний раз прививалась от столбняка?


— Я не помню! Какое это имеет значение?!


— Неизвестно, чем ты могла заразиться. Как тебе вообще… Как тебе пришло в голову…


Я, наверное, не в себе. Но мне кажется, что этот сильный мужчина не может справиться… Прямо сейчас он не может справиться с… чем-то. Тимур выглядит дико. Его грудная клетка ходит ходуном, а вместо слов с губ срываются нечленораздельные звуки. От него волнами исходит энергия такой силы, что, не лежи я сейчас на кровати, меня бы запросто сшибло с ног.


— Ты… идиотка! Конченая… на всю голову идиотка! — наконец выдает Тимур и, вскочив с кровати, отходит в сторону. Некоторое время он просто стоит у окна, сжав в могучие кулаки ладони и, как маятник, покачиваясь с пятки на носок. Потом, все же овладев собой, возвращается. На его лице царит безмятежность, глядя на которую трудно поверить, что еще пару минут назад этот мужчина метал гром и молнии. Но когда он вновь берет в руки мою израненную ступню, чтобы нанести на рану заживляющую мазь, я понимаю, что все это напускное. Потому что его пальцы дрожат. Слегка… Самую малость. И, может быть, мне это только чудится, но…


— Я отключаюсь, — шепчу, с трудом ворочая языком, — и, наверное, даже не услышу, если Дамир проснется. Разбуди…


Я засыпаю на полуслове. Сквозь сон я чувствую, как Тимур, стаскивает с меня мокрый халат, трусики и закутывает в одеяло. И все… Предохранители перегорают напрочь, и меня окутывает благословенная тишина.



Глава 16

Тимур


Я просыпаюсь от легкого, но довольно резкого тычка под ребра. С непривычки вскидываюсь, зажав в руке спрятанный под подушкой Глок, и только потом понимаю, в чем дело.


— Привет, — шепчу я, глядя в самые синие, сейчас еще немного мутные со сна глаза сына.


— Я хочу к маме.


— Мама спит. Как насчет того, чтобы ее не будить? — Спускаю ноги с кровати. Тянусь к часам на прикроватной тумбочке. Защелкиваю браслет и ободряюще улыбаюсь мальчишке, который следит за моими движениями так, словно не ждет от меня ничего хорошего. Схлынувшая, было, ярость поднимается со дна души и оседает мерзкой горечью на языке. Сглатываю.


— Я хочу к маме! — повторяет, как заведенный, Дамир.


Стучу пальцем по циферблату:


— Еще очень рано. Мама очень устала, и ей нужно выспаться. Понимаешь?


— Хочу к маме! И в туалет!


Медленно выдыхаю, потому что с этим я уж точно справлюсь. Наклоняюсь к сыну, тайком вдыхаю его аромат и, подхватив крепкое тельце на руки, шагаю к двери. В шале довольно просторная ванная комната. Я опускаю Дамира на пол возле унитаза, а сам отхожу к раковине, чтобы умыться. Но вместо того, чтобы заняться делом, мальчишка опускает плечи и всхлипывает так горько, словно на него обрушились все беды сразу. Я откладываю щетку и вновь шагаю к ребенку.


— Эй! Приятель, что не так?


Дамир тычет пальцем в унитаз и всхлипывает еще громче. И пока я судорожно соображаю, что к чему, делает свои дела на штаны. Именно в этот момент незапертая дверь в ванную вновь распахивается.


— Что здесь происходит? — шипит Олеся, оттесняя меня от сына.


— Он надул в штаны.


— Еще бы! Как ему, интересно, было дотянуться до унитаза? Дома мы использовали специальную подставку под ножки!


Меня обжигает полный ярости взгляд, но мне плевать! Не на того напала.


— Может, тебе напомнить, почему я до сих пор не в курсе этих деталей? — интересуюсь голосом, от которого стынет вода в кране. Олесе хватает совести смутиться и отвести взгляд. Но мою злость погасить не так просто. Я держусь лишь из-за сына. Не хочу его напугать. Нам и без того на сегодня достаточно драмы.


— Извини, — шепчет Олеся, так на меня и не посмотрев. А я бы, конечно, сказал, куда она может сунуть свои извинения, но ведь не при сыне! Поэтому, вложив в свой голос все презрение и всю ненависть, что к ней испытываю, я бросаю лишь короткое:


— Переодень его, — и выхожу из ванной.


На террасе довольно свежо. И это то, что мне сейчас нужно, чтобы остудить гудящую голову. Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько разбалансированным. Поступок Олеси… он выбил почву у меня из-под ног. И я ненавижу её за это каждой клеткой своей души. Я её презираю. Мне хочется вырвать из груди ее черное сердце и разбить его вдребезги. Именно так, как она разбила мое своим поступком. Но когда я перехожу к действию, внутри срабатывает какой-то блок. Я не могу сделать ничего из того, что планировал сделать. Это идет вразрез со всеми теми принципами, что в меня вдалбливали с детства, противоречит всей моей мужской сути. В запале я думал, что запросто уничтожу ее, сломаю… А на деле сломался сам. Когда увидел ее окровавленные ступни, я… сломался. И я ненавижу себя за то, что так сильно размяк и стал уязвимым. Какой-то замкнутый круг. Наказывая ее — ненавижу себя, но пожалев — ненавижу еще сильнее.