На первой фотографии — мой сын на руках у Гурама Авдалова. Ярость, раскаленная до состояния плазмы, с такой силой жжет меня изнутри, что мне хочется содрать с себя кожу, чтобы выпустить ее наружу. Мне хочется содрать с себя кожу… Но вместо этого я дергаю воротничок рубашки и снова опускаю взгляд вниз.


Когда я узнал, что сын Олеси — мой сын, первый вопрос, который я себе задал — почему именно я? И до этого момента у меня не было на него ответа, хотя теперь я отчетливо понимаю, что все это время он был на поверхности. Дело во внешнем сходстве. И ничего более. Просто мы с ее бесплодным покойником-мужем оказались парнями одной, не самой распространенной масти. С таким же успехом на моем месте мог оказаться вообще кто угодно.


Снова растираю лицо.


Я пытаюсь уложить в голове то, что меня развели, как последнего лоха, и… не могу. Потому что, без ложной скромности, я — первоклассный физиономист, лучший из ныне живущих аналитиков. Ну, может, разве что за исключением моего же отца, но тот уже практически полностью отошел от дел… Я — тот, кто может просчитать, как поступит любой даже специально обученный скрывать свои мысли человек еще до того, как он сам это осознает. А меня просто сделали. На моей же территории. Моим же оружием. И кто? Женщина, у которой для этого не было ни знаний, ни навыков, ни даже банального понимания того, кто перед ней находится. Ведь, если бы оно было, вряд ли бы Олеся посмела ко мне сунуться.


С шумом выдыхаю и переворачиваю страницу. На следующей фотографии, на фоне стены с нарисованными в полный рост аистами, запечатлена вся семья в полном составе. У меня начинает дергаться глаз. Дальше листаю, стараясь не задерживаться на тех фотографиях, где Дамир снят вместе с Авдаловым. Потому что это невыносимо. И останавливаюсь лишь на тех фото, где мальчик сфотографирован один.


Я уже говорил, что он похож на меня?


Мой сын.


Повторяю его имя про себя снова и снова. Перекатываю на языке, как дорогое вино, в попытке распробовать весь его букет, каждую тонкую нотку…


Запрокидываю голову к потолку, с шумом выдыхаю. И, как последний мазохист, снова открываю альбом. Вот Дамир еще даже не держит головку. А вот — уже лежит на животе и широко улыбается в камеру. Тянется за погремушкой, сидит на горшке… Делает первый неуверенный шаг, нахмурив темные брови и неуклюже балансируя в воздухе руками.


Она отняла у меня все это.


И я не знаю, как… Но она за это заплатит.


Перед глазами темнеет. Я захлопываю альбом и, накренившись набок, скрючиваюсь на детской кровати. Мне кажется, на простынях еще сохранился запах ребенка, и я не могу им надышаться. Как зверь, который по аромату способен отличить своего детеныша от чужого.


Хотя я знаю… Я знаю, что это мой сын. Результаты ДНК-текста хранятся в плотном белом конверте у меня на столе. Я сделал этот тест для себя. Чтобы окончательно прояснить ситуацию и исключить тот вариант, что соседка Олеси ошиблась. Они не имеют какой-либо юридической силы, в суд с ними не пойдешь. Да я и не собираюсь.


Мой суд уже состоялся. Приговор вынесен и обжалованию не подлежит.


Виновна.


Я никогда не знал, что если сердце бьется, то сразу вдребезги. В мелкое кровавое крошево, хрустящее под ногами.


А теперь знаю. Она объяснила на пальцах.


Зажмуриваюсь, чтобы отогнать опять нахлынувшие воспоминания, но ничего не получается. Я снова там… В прошлом. Том прошлом, которое, сколько ни пытайся — забыть теперь не получится. У моего прошлого есть продолжение. И у меня есть продолжение тоже…


После завтрака в кофейне я опять пропадаю. Усилием воли заставляю себя отстраниться и не донимать Олесю дня три или четыре… Мне нужно это время, чтобы понять, что происходит. Определенно это все выходит за рамки моего прежнего опыта. То, как меня к ней тянет. То, насколько сильно мне хочется ее разгадать. Мне достаточно просто дать команду, нажать пару кнопок в компьютере — и я узнаю все ее тайны. Но впервые… впервые за всю свою жизнь я не тороплюсь это делать. Так не интересно. Я так не хочу. Мне нужно чтобы она сама мне обо всем рассказала. Хочу проникнуть к ней в голову, в мысли… хочу стать их главной частью. Потому что мне мало обладания телом. Впервые я хочу большего. Это невозможно объяснить. Это абсолютно иррационально. На уровне интуиции, чувств, химии и биологи… И, конечно, я понимаю, к чему идет дело. И мало того, смиренно принимаю то, что однажды должно было случиться. Но торопить события не спешу.


Торопись медленно… Вот, чему меня учил отец всю мою жизнь.


В следующий раз я иду к Олесе в четверг. Занятие у нее в студии только закончилось, и мне приходится даже немного подождать, пока все уйдут. Нам ни к чему свидетели, хотя я ничего такого и не планирую. Просто не хочу, чтобы она на кого-нибудь отвлекалась. Как оказалось, я — очень жадный парень.


Когда за мной закрывается дверь, Олеся резко оборачивается. Малярная кисточка я ее руке безвольно повисает вдоль тела, пачкая ее старые джинсы.


— Что ты здесь делаешь? — нервничает она. Снова нервничает, а ведь я думал, что это все в прошлом. С ответом не тороплюсь. Окидываю взглядом стены, внешний вид которых претерпел немалых изменений с тех пор, как я здесь был в последний раз.


— Это ты рисовала? — интересуюсь вместо того, чтобы ответить на ее вопрос.


— Да, но…


— Ты нарушила третий пункт девятого раздела договора.


— Ч-что? — Олеся облизывает губы и опускает кисточку на специальный поддон для краски.


— Девятый пункт нашего договора гласит, что без согласования с арендодателем арендатор не вправе вносить изменения в дизайн помещения.


— Серьезно?


— Угу. Там даже штраф за это предусмотрен, — улыбаюсь я. — А это что?


— Это табличка… Я планировала присверлить ее на дверь. Это… можно сделать без согласия с арендодателем? — выпускает коготки Олеся.


— Тебе вообще многое можно. Просто попроси…


Подхожу вплотную. Беру ее руку, испачканную краской, веду пальцем вверх, а сам наклоняюсь еще ниже и вдыхаю полными легкими пряный аромат ее тела, разгоряченного тренировкой.


— Не надо. Я ужасно грязная… и вообще.


— Грязная, говоришь? — веду носом по нежной коже на шее. Не знаю, в каком месте она грязная, мне все нравится. Очень. Так бы и съел. — Мы можем сходить в душ. Помнится, там было весело.


Олеся ежится, на ее коже появляются мурашки, и я завороженно наблюдаю за ними в режиме онлайн.


— Послушай, может, тебе кажется, что я сплю и вижу, когда ты почтишь меня своим присутствием, но на самом деле мне нужно закончить с этим всем, — все сильнее нервничая, Олеся обводит рукой, банки с краской, таблички и всякое барахло типа кистей и шпателей, разложенное по полу. Я тоже опускаю взгляд. Несколько секунд разглядываю раскинувшееся у ног безобразие и, немного поразмыслив, киваю:


— Без вопросов. Закончим. Но потом ты составишь мне компанию в бассейне. Ты хорошо плаваешь?


— Неплохо. Но в этой дисциплине вряд ли составлю тебе достойную конкуренцию. Ты же этого хочешь? Опять с кем-то посоревноваться?


— А ты хороший спортсмен?


— Некоторые считали, что да.


— Так почему же ты ушла из профессионального спорта?


Я почти уверен, что она промолчит. Но Олеся меня удивляет. Она пожимает плечами и замечает негромко, вновь наклоняясь за кисточкой:


— Не выдержала гонки. Сломалась. На самом деле было озвучено довольно много версий.


— А как все было на самом деле?


Олеся окунает кисточку в краску и широкими мазками начинает прорисовывать перья на крыльях, эскиз которых набросан на стене зала карандашом:


— Да так и было в принципе.


— Ты жалеешь?


— О том, что ушла? Нет. Скорее о том, что вообще этим всем занималась. У меня и детства-то не было нормального. Юности… С мальчиками, и теми не встречалась, — улыбается грустно она.


— Так ты теперь вроде как наверстываешь?


— Думай, как хочешь. Я не стану тебя переубеждать.


Кто ж знал, что все намного… Намного хуже? Уж точно не я. Иначе после, повесив эту гребаную табличку и не закончив с рисованием крыльев, ни за что бы не разложил ее прямо там. На сложенных в стопку ковриках для йоги. И не оттрахал бы до звезд перед глазами.


Я что-то себе придумал. Что-то, намного большее того, чем это было на самом деле. И я ошибся. Глобально ошибся. В ней. В себе. В мотивах происходящего.


Встаю с кровати-болида. Забираю альбомы. Уже завтра я увижу своего сына живьем. Загляну ему в глаза, так похожие на мои собственные, и, как взрослому, пожму ему руку. Но кроме этого я увижу и его мать. Именно поэтому я здесь. Чтобы лишний раз напомнить себе о том, что она со мной сделала. И не забыть. Хотя такое, наверное, забыть вряд ли получится. Потому что уже завтра я вместе с сыном получу и её. Ту, которую ненавижу.


Выскальзываю из квартиры так же незаметно, как в нее и вошел. Сажусь в машину, еду по никогда не спящему городу. Руслан звонит в момент, когда я притормаживаю на светофоре.


— Когда выдвигаемся? — напряженно интересуется он.


— Ты — никогда, Рус. План поменялся.


— Какого хрена? — интересуется старший.


— Я просто заберу ее, как ты и сказал.


— А потом?!


— А потом и созвонимся.


Глава 13

Олеся


Не знаю, с чего я взяла, что Тимур нас спасет. Хотя нет, тут как раз все понятно… Я была уверена, что он ни за что не бросит в беде своего ребенка. И наверняка бы так все и было. Если бы я нашла в себе смелость во всем ему признаться до того, как потеряла эту возможность. А теперь поздно… И только я одна в том виновата! Осознавать это мучительно больно. И страшно. Ведь чем дольше мы остаемся здесь, среди высоких бескрайних гор, тем меньше я верю, что нам хоть кто-то поможет. Наверное, так только в дурацких фильмах бывает. А в жизни… В жизни приходится рассчитывать лишь на себя.