Пьер Рей - Вдова

Лон он показался таким, каким она его видела в последний раз под солнцем Греции, — знакомый гибкий силуэт, знакомый взгляд, далекий, почти равнодушный.

— Квик! — раздался душераздирающий крик Лон.

Она ухватилась за поручни и почти зависла над пропастью пустоты. Пегги схватила дочь за талию, пытаясь оттащить, и тоже закричала. Но ее голос растворился в грохочущем реве моторов, многократно усиленном резонансом собора.

Обессилевшие, оцепеневшие от ужаса, мать и дочь стали свидетелями второй смерти Эрни Бикфорда…

В полосе света управляемый по радио грузовик начал тяжело надвигаться на маленькую машину, которую ему предстояло раздавить. Легковушка тоже сдвинулась с места. Квик пошевелился, и Лон показалось, что он улыбается. Связанные невидимой нитью, ведущей к смертельной черте, машины на огромной скорости столкнулись. Маленькая словно взорвалась от удара, листовое железо отлетело от кузова, расползаясь, как мокрая бумага, и тело Квика, это вновь подвергнутое пытке тело с наполненными формалином венами цвета алой крови, разорвалось во второй раз, превратясь в комок мертвой плоти, куски которой прилипли к металлу, в то время как правое переднее колесо грузовика дробило голову.

— Я сама об этом читала! Местность называется Вилькабамба, она расположена на холмах Святой долины в Андах! Никто не знает, воздух там такой или пища. Столетние мужчины как мальчишки бегают по улицам, уходят на пенсию в сто двадцать лет, а умирают к ста сорока пяти — ста пятидесяти годам. Можете поверить, у меня есть статья из газеты… Вместо того чтобы оставаться здесь, в этом нездоровом климате…

— Замолчите.

— Женщины там способны рожать до шестидесяти пяти лет.

— Заткнитесь! Вы мне осточертели!

Так неловко, хотя и с огромным желанием Урсула пыталась поднять моральный дух хозяина. Накануне он долго не выходил из своего музея, а когда появился, выглядел очень странно и рубашка на нем почему-то была изодрана в клочья. Арчибальд гневно отверг помощь слуг, поднялся в свою комнату и заперся там, не желая впускать даже ее, Урсулу. Больше того, он пригрозил выкинуть всех на улицу, если только заметит, что сюда сует нос какой-нибудь врач или же полицейский. Остаток ночи прошел в тревоге. Урсула подозревала, что эти люди в капюшонах причинили зло господину. Да, но какое? Хозяин утром поднялся как обычно и, не говоря никому ни слова, прошел прямо в комнату за ванной, где хранилась его специфическая коллекция. Двумя часами позже он позвал туда Урсулу.

По его приказу она пересыпала из глиняного сосуда в золотую урну пепел, происхождение которого определить не могла. Он ничем не напоминал высушенное дерьмо — ни по консистенции, ни по цвету, ни по самому веществу. Во всяком случае, если это и были экскременты, то не господина, а кого-нибудь другого. За пятьдесят лет службы у Арчибальда она научилась определять продукт без тени сомнения, безошибочно.

— Ну вот… Готово…

— Принесите этикетку.

— Куда?

— На урну, сумасшедшая старуха, не на вашу же задницу!

Грубость Арчибальда подтвердила страхи Урсулы: хозяин был несчастен! Она чуть было не проговорилась, что пыталась изгнать из резиденции зло с помощью святых братьев по вере, но в последнюю секунду передумала, полагая, что совершит грех, похваляясь добрыми поступками. Подлинное милосердие не выставляет себя напоказ.

— Что это значит? — тихо спросила она.

— О чем вы?

— Ну, вот здесь написано: «Леонардо скорбит…»

— Какое ваше собачье дело? — рявкнул Арчибальд.

Он вовсе не собирался объяснять этой старой дуре, что принял решение хранить пепел сожженной картины да Винчи с теми же почестями, как и свои собственные испражнения.

— Хорошо, хорошо… вот так, уже готово. Куда прикажете поставить?

— Найдите на восемнадцатой полке четвертой этажерки место, где должен был находиться сосуд в честь моего пятидесятилетия.

— Его там больше нет? — испугалась Урсула.

— Я его отдал, — сухо ответил Арчибальд.

Урсула вскрикнула как раненый зверь:

— Отдали?

— Да. И вас это не касается, — проворчал Арчибальд.

— Боже мой! Боже мой! — она истово перекрестилась.

— И еще, — добавил Арчибальд, — если госпожа Пегги Сатрапулос попросит меня к телефону… — На секунду он замялся. — Скажите ей, что меня нет.

— А вдруг она начнет настаивать?

— Тогда объясните, что я уехал… и вернусь через пару лет… Нет, скажите лучше, что я сюда вообще не вернусь. Пусть поймет, что звонить мне бесполезно.

— Передам, передам, — пробурчала Урсула, стараясь скрыть ликование. Она будто помолодела, двигаясь с необычайной легкостью, когда ставила золотую урну на подобающее ей место.

Это произошло в самолете, куда Пегги буквально втолкнула Лон. Как обычно, она забронировала все места в салоне первого класса «боинга», который возвращал их в Нью-Йорк. Уже со вчерашнего дня дочь не произнесла ни единого слова, но Пегги, хотя и была крайне встревожена, не осмелилась нарушить это молчание.

В «Георге V» им тоже не решились напомнить об оплате счета. За завтраком, который им подали в номер, она краешком глаза наблюдала за Лон, но та ни к чему не прикоснулась, а сидела устремив куда-то в сторону пустой, отрешенный взгляд, словно обрушившаяся на нее трагедия освободила ее от страданий и слез.

Почти автоматически Пегги занялась текущими делами. Прежде всего она позаботилась о том, чтобы у Квика была приличная могила, подняв ради этого на ноги массу знакомых. Ее торжественно заверили, что все будет сделано подобающим образом. Она всегда знала, что нужно сказать в том или ином случае, как уладить те или иные формальности, не забыла она и еще об одной, очень важной, по ее мнению, детали. Воспользовавшись тем, что Лон пошла в ванную, она позвонила некоему хорошо известному ей человеку и дала задание самым тщательным образом расследовать все обстоятельства гибели Квика.

В ее кругу, где жизнь любого человека была покрыта тайной, «естественная» смерть всегда вызывала противоречивые чувства: она казалась слишком банальной, чтобы принять ее без всяких оговорок. Был ли хоть один шанс из десяти, — а мысленно Пегги рассчитывала на все восемь, — что ее подозрения подтвердятся? Если был, то она не хотела его упустить. Осведомленный мужчина стоит двоих, но женщина в ее положении стоит сотен мужчин!

— Чарлен?

Дочь не пошевельнулась. Пегги легонько коснулась ее руки.

— Лон…

Девушка вздрогнула. Впервые мать назвала ее так, а не полным именем. Она сказала: «Лон»! И тогда с губ Лон сорвалось слово «мама». Благодаря этим двум словам между матерью и дочерью внезапно возникла связь, едва уловимая, тонкая и, как ни странно, прочная.

Повернувшись к Лон, Пегги увидела, что по ее щекам текут слезы — слезы удивления и нежности. Она отвела взгляд и робко, неловко прикоснулась к руке дочери. Лон схватила мать за руки, стиснула их, поворачивая к ней заплаканное лицо, и замерла, пораженная невиданным зрелищем: огромная слеза медленно скатывалась по скуле Пегги.

Лон никогда не видела мать плачущей и не подозревала, что в чрезвычайных обстоятельствах правый глаз Пегги действует безотказно. И девушка сломалась, бросилась в объятия матери.

В неудержимом потоке слез и сбивчивых фраз она сказала то, чего раньше никогда бы не осмелилась произнести вслух:

— Мама! Прости! Я не знала… Рони Бейли, мне стыдно… ты мне веришь, мама? Я хотела причинить тебе зло… Я думала, что ты меня не любишь. Я так думала! У меня не было никого, кроме Квика. А ты, мама! Ты теперь у меня есть. Навсегда! Я не понимала… Ты красивая, мама. Останься! Останься!

Пегги прижала ее к себе так, как делали это няньки, когда Лон была маленькой, гладила ей волосы и руки. И тогда из груди Лон вырвался отчаянный, протестующий крик.

— Мама! Квик… он же ничего никому не сделал! Почему они убили его?

Пегги, чувствуя, как к горлу подкатывает комок, осторожно отодвинула дочь, стараясь делать это как можно нежнее.

— Подожди. Я сейчас вернусь.

Она едва успела добежать до туалета, с трудом сдерживая тошноту. Ее вырвало, и она вынуждена была задержаться там, чтобы привести себя в порядок. Механически, привычными движениями накладывая косметику, Пегги, как заклинание, повторяла про себя: «Только бы не думать, ни о чем не думать…»

И это ей удалось настолько хорошо, что Пегги начисто забыла о проглоченном неделю назад бриллианте в сорок каратов. Ей даже в голову не пришло, что в этом проклятом самолете ее тело, на секунду вышедшее из-под контроля, уже выбросило драгоценный камень прямо в унитаз.

Пятьсот тысяч долларов поглотили экскременты каких-то неизвестных засранцев, летевших вместе с ней в Нью-Йорк.

В голове у Пегги все путалось. Но когда она открывала дверь ванной, ее вдруг обожгла мысль: ее бриллиант?!

Сердце, казалось, взорвалось от потрясшего ее мощного взрыва. Господи! Неужели камень остался там, в туалете «боинга»? И все из-за того, что она позволила себе на какой-то миг растрогаться и забыла проверить. Действовать, надо действовать! И немедленно. Если есть хоть малейший шанс…

Пегги кинулась к телефону, торопливо набрала номер, назвалась. Да, она приедет сию минуту. Ведь речь идет о жизни или смерти. Проклятие! Почему так медленно ползет лифт? Через четверть часа она уже входила в кабинет своего врача. Тщательное обследование не оставило — увы! — и тени надежды.

— Вы уверены? — повторила она дрожащим голосом. — Абсолютно уверены?

— Да вы сами взгляните на снимки. Видите, там ничегошеньки нет. Ваши внутренние органы так же чисты и прекрасны, как и черты вашего лица, — галантно добавил врач.