— Да.

— Тебе, конечно, понадобятся платья?

— Нет.

Пегги не стала продолжать опасный разговор, а сделала вид, что любуется пейзажами Крита. Какая прелесть эти остроконечные вершины, эти пляжи цвета охры, эта яркая лазурь теплого моря! Здесь они часто бывали с Сократом на его яхте. Воспоминания постепенно уступили место заботам о сегодняшнем дне. Многое, очень многое ей предстояло сделать: любыми путями увезти дочь в Нью-Йорк, выколотить из Джереми два миллиона, прежде чем выйти замуж за Арчи. Перед этими проблемами померкло, отошло куда-то на задний план ошеломляющее приключение с любовником дочери.

Когда дамы вышли из вертолета, смущенный пилот задал Пегги вопрос:

— Что мне делать теперь?

— Вы свободны, — небрежно проронила Пегги.

— Записать на ваш счет?

— Что записать?

— Наем вертолета.

Какая бестактность! Если не поставить на место этого невежу, он, пожалуй, решит, что она, Пегги Сатрапулос, сама занимается подобными вещами.

— Вы у меня об этом спрашиваете? Да вы знаете, кто я такая?

— Да, — пролепетал пилот.

— Пусть ваш хозяин сообщит в мою контору. Вопрос будет улажен через бухгалтерию. Идем, Чарлен!

Это была именно одна из тех сцен, которых Лон не выносила. Смущенная и злая, она последовала за матерью, не осмеливаясь даже взглянуть на пилота.

* * *

— Садитесь, милый Бели! Я приготовлю вам чай из ромашки! — Вирджиния Балтимор знала Белиджана вот уже четверть века и испытывала к нему слабость, как к старинной фамильной мебели. Тем не менее он никогда не осмелился бы противоречить ей, зная, что она может замкнуться так же плотно, как двери сейфа.

С того времени, когда Белиджан стал доверенным человеком семейства Балтиморов, он понял, что клан объединяли лишь деньги, хотя на публике его члены изображали горячую любовь друг к другу. Огромное состояние Стивена Балтимора создавалось задолго до того, как появились на свет его наследники, но их поведение и образ жизни были раз и навсегда определены его взглядами на жизнь. Всем Балтиморам от рождения предназначалось стоять у руля власти точно так же, как выходцам из рабочей среды суждено работать сорок восемь часов в неделю.

Служанка наполнила его чашку.

— А вы со мной не выпьете? — вежливо спросил Белиджан. Ему казалось несправедливым глотать это отвратительное пойло одному.

— Это вредит моим нервам, — пояснила Вирджиния.

Пока он размышлял, с чего начать, она атаковала первой:

— Ну, рассказывайте. Вы, полагаю, пришли сюда не для того чтобы развлекать старуху. — Вирджиния позволила себе короткий суховатый смешок.

Белиджан сразу сообразил, как ему следует себя вести, — лгать, чтобы узнать правду.

— Я хотел бы с вами поговорить о Джереми.

Вирджиния пожала плечами. Этот жест красноречиво свидетельствовал о ее мнении о своем сыне.

— Какую глупость он еще совершил?

Белиджан весело улыбнулся.

— Не сумел вас убедить.

— И как бы он это сделал? Он слишком мягкий и нерешительный. Насколько его братья были энергичными и, я бы сказала, своенравными…

Понятно! Ее фраза подтвердила сомнения Белиджана: Джереми его обманул, Вирджиния не дала и даже не обещала ему двух миллионов! И теперь в дерьме оказался он, Белиджан! Как всегда!

— Все это невесело, — сказал он безразличным тоном.

— Да. Но поверьте, бывает и хуже. После всех жертв, которые принесла наша семья, я должна буду умереть, не достигнув своей цели: увидеть последнего из моих сыновей президентом Соединенных Штатов.

— Через четыре года! — воскликнул Бели.

— Давайте поразмыслим. С Джереми никто не считается. У него был единственный шанс — предложить сейчас свою кандидатуру. Но этот дурачок так и не решился выдвинуть себя… от своей же собственной партии! Сдался без борьбы. Я никогда бы не подумала, что Бог может допустить такое.

— Через четыре года, я вас уверяю! — повторил Белиджан.

— Тсс, тсс! Вы и сами не верите в это! Еще чашечку?

— Спасибо, нет! Но вы забываете о смене — Майкл, Кристофер…

— Я ничего не имею против внуков, но меня ведь уже не будет на свете. Я этого не увижу. Ах, если бы Скотт и его брат были живы!

— Так было угодно Богу, — произнес убежденно Белиджан.

Она замолчала.

— Я спрашиваю себя, как прореагирует Пегги? — начал он после долгой паузы.

— Очень плохо. Вне всякого сомнения, очень плохо! — заключила Вирджиния с оттенком самодовольства в голосе. — Я ее уважаю и всегда считала своей невесткой, потому что она — мать моих внуков.

Белиджан воспользовался моментом, чтобы попытаться склонить ее к теме, которая его волновала.

— Вы забыли о Чарлен.

В ответ прозвучала короткая фраза:

— Чарлен никогда не станет президентом Соединенных Штатов.

Не зная больше, какой линии поведения придерживаться, Белиджан с удивлением услышал свой собственный голос:

— Если позволите, я выпью еще чашечку.

— Ах, вам нравится мой чай?

Он залпом проглотил это гнусное пойло и поднялся.

— Позвольте удалиться. Придется искать другое решение.

— Вы его найдете, Белиджан! Обязательно найдете! Вы всегда находили выход из любого положения!

Эта старая женщина почти никогда и ни в чем не ошибалась, кроме одного: ни он и никто другой никогда не найдут способа вытянуть из нее деньги, если она решила не раскошеливаться.

* * *

Квик подтянул ноги к животу, поерзал на сиденье, усаживаясь поудобнее, и поднял большой палец. У трех механиков, стоявших рядом с машиной, на лицах было написано беспокойство. Они провозились два часа, стараясь создать гонщику наилучшие условия.

— Теперь правильно? — спросил Селлерс, руководитель гоночного отдела фирмы «Невада». Он злился, что должен доверить один из трех болидов новичку, но указания, полученные от самого босса Тары Бринена, были категоричными: Эрнест Бикфорд, и никто другой! Хотя раньше предоставлялась полная свобода выбора. Если Бринен по каким-то там причинам решил от него избавиться — по возвращении в Нью-Йорк стоит швырнуть ему в лицо заявление об уходе.

— Отлично! — сказал Квик, холодея от страха при мысли, что не понравится этому типу, который, похоже, ищет предлог чтобы снять его с гонки. С яростью нажимая на тормоз и сцепление, он еще больше старался поджать колени, которые упирались в щиток приборов и нижнюю часть руля. Машина чуть коротковата для него, поэтому ноги и не удается выпрямить до конца, чтобы в лежачем положении мягко и свободно касаться педалей кончиками пальцев.

— Вы уверены? — в голосе Селлерса прозвучало сомнение.

— Конечно! Все нормально.

— А мне кажется, что вы не полностью вытянулись.

— Да нет, посмотрите! Все хорошо.

Томас, один из механиков, вытащил спинку сиденья, словно этого было достаточно, чтобы Квик выпрямил ноги.

— Что там у вас еще? — рявкнул Селлерс.

Присутствие Томаса, этого «бесплатного приложения» к инструкциям Бринена, взбесило его окончательно. Какого дьявола они прислали еще одного механика? Чтобы унизить его, следить за ним?

— Можно ехать? — спросил Квик.

— Секундочку, — пробурчал Селлерс. — Не забудьте: сначала пять кругов не увеличивая скорости. И не давите на машину! На шестом засечем время.

Квик опустил стекло шлема.

— Мотор! — крикнул Селлерс.

Квик включил ключ зажигания: раздалась упоительная музыка шести цилиндров. Он мягко вырулил на запасную полосу, идущую вдоль трибуны, и выехал на дорожку. Теперь он покажет, на что способен. Вот и вираж, надо переходить на более низкую передачу.

Как здорово! Ведь он и это чудовище прямо созданы друг для друга. Квик засмеялся от счастья, подскакивая к правой линии, где, по условиям, следовало перейти на пятую скорость. Он подавил в себе желание сразу рвануть и помчаться вперед не помня себя. Те, кто наблюдает за ним, только и ждут, что он совершит ошибку. Ах, как хорошо! Болид вел себя как любящая и покорная женщина, готовая повиноваться каждому его движению.

— Погоди немного, сволочь! — проревел Квик под свист ветра. — Посмотрим, что там у тебя в брюхе.

Уже трижды трибуна то увеличивалась, то исчезала прямо на его глазах, остались позади крошечные силуэты в белых комбинезонах, от которых зависело его будущее. Четвертый круг позволил ему отчетливо запечатлеть в памяти все сложности трассы, идеальные траектории, дистанцию минимального торможения до поворота. Но в гонке — он хорошо это знал — одного лишь умения недостаточно. Выигрывает тот, кто способен бросить вызов смерти, кто снимет ногу со сцепления последним, когда границы безопасности уже не существует. А Квик любил рисковать! За рулем он звал смерть, насмехался над ней, оскорблял ее, отлично зная, что она над ним не властна, что в любой момент он может справиться с ней, избежать ловушек.

Выходя из виража, он увеличил скорость, резко перешел со второй на третью и нажал на педаль, пьянея от радостной злости. Трибуна всего в трехстах метрах, пятый круг сейчас начнется. Теперь он покажет класс!

Отныне для Квика не существовало ничего, кроме трассы и его самого. В этом «он сам» срастались, сливаясь воедино, болид и его тело, сливались так, что невозможно было различить, где проходит граница между человеческой плотью и металлом.

Тень его машины в сотую долю секунды скользнула по асфальту трибуны, которой Квик уже не видел, ибо глаза его были устремлены на трассу. Заезжая на кривые, он проскакивал их на грани заноса, почти одновременно нажимая на тормоз и газ, тормозя лишь тогда, когда это казалось невозможным, используя все пять скоростей, подобно пианисту-виртуозу, чьи пальцы так и порхают по клавишам. Все его существо пело от наслаждения собственным мастерством. Песне счастья вторил рев мотора.