— Бэлла донна! [5]
Хирурги все разом предложили ей руки, но она оперлась на руку профессора Подорожанского. Просто потому что тот оказался к ней ближе всех.
Швейцар у подъезда распахнул перед нею дверцу такси, и Катерина подумала, что все её впечатления за эти два дня чаще всего определяются эпитетом "первый".
Прежде в ресторанах ей бывать не доводилось, потому что Дмитрий принципиально не водил жену в злачные места под глупым, как она считала, предлогом: "Еще понравится!"
Не то чтобы "Форстер" поразил Катерину в самое сердце или она начала вдруг с глупым видом глазеть по сторонам, но один вывод она сделала определенно: Дмитрий в своем самомнении — "Я делаю из тебя современную женщину" — утратил чувство меры. В самом деле, считать заведение, в котором можно просто красиво поесть и потанцевать, чуть ли не вертепом? А её чем-то вроде провинциальной гимназисточки, не могущей устоять перед соблазнами большого города. За пять лет жизни в столице она бывала и в театрах, и однажды даже на приеме в Кремле — Георгий Васильевич пригласительные билеты ей преподнес; тогда ещё он ухаживал за нею, и, видимо, на что-то надеялся — блестящий нарком!..
Катерина не слышала разговора Петруши и Торопова о том, что они едут в знаменитый русский ресторан и приготовилась к общению с немцами, но, идя к своему столику, то тут, то там слышала правильную русскую речь, создавшую впечатление, что они из России и не уезжали.
Обилие впечатлений так подействовало на женщину, что в какой-то момент звуки вокруг она воспринимала будто сквозь вату, так что даже не сразу поняла, что рядом сидящий Шульц обращается к ней:
— Что вы будете заказывать, Катюша?
— Ради Бога, Вильгельм Зигфридович, — умоляюще произнесла Катерина, — возьмите все на себя. Я, признаюсь вам честно, в ресторане впервые, так что от волнения и вовсе ничего не соображаю.
— Ну-ну, голубушка, — похлопал её по руке профессор, будто она пациент, беспокоящийся перед серьезной операцией, — уверяю вас, вы ничего и не почувствуете!
Катерина благодарно улыбнулась. От её обезоруживающей откровенности профессор приосанился и на чистейшем немецком — а на каком ещё говорить немцу, хоть и обрусевшему? — сделал заказ. Официант его прекрасно понял, хотя мог говорить и по-русски, как всякий онемечившийся россиянин.
— Господа, — заговорил между тем Петруша, не обращая внимания на чью-то — Верещагина, что ли? — поправку: "Не господа, а товарищи!" — здесь пока мы все — господа! Так вот, думаю, никто не станет возражать, если я с Катюшей, пока суд да дело, станцую танго?
— Ну и обормот! — беззлобно рассмеялся Торопов. — Что значит молодой волк — и хватка другая, и прыть…
Молодой хирург склонил голову перед Катериной и под звуки аргентинского танго увел её на середину зала.
— Видите того мрачного господина за столиком напротив? — зашептал он ей в ухо, сделав несколько па. — Узнаете?
— Нет, — покачала головой Катерина. — А я должна его знать?
— Помните: "Я — гений Игорь Северянин"? Так вот это он! Неужели вы не были влюблены в его стихи? Говорят, поклонники в провинциальных городах выпрягали из коляски лошадей и везли его на себе! Самые богатые женщины России готовы были бросить к его ногам целые состояния! Да, как говорили древние, "сик транзит глориа мунди"! Так проходит земная слава. Иначе он не сидел бы сейчас с такой кислой физиономией?
Катерина покраснела. Опять она попала впросак! Вместо того чтобы в который раз оттачивать свой немецкий язык, лучше бы о поэтах российских почитала! Попроси он её сейчас рассказать какое-нибудь стихотворение, и не вспомнит, пожалуй! Разве что пушкинское "Я памятник себе воздвиг нерукотворный". Ее преподавательница литературы Виктория Аполлинарьевна не признавала современных поэтов. Говорила пренебрежительно: "Этот грубиян Маяковский", или "Этот ненормальный Хлебников"!
— А вы что-нибудь помните наизусть из стихотворений… Северянина? — робко спросила она.
Петруша будто ждал её вопроса. Прямо-таки разразился стихами.
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж.
Королева играла в башне замка Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил её паж…
Тут он вздохнул, набрал побольше воздуха, но как раз закончилось танго. Катерина поспешила к столику, стараясь не замечать огорченного лица Петруши — ведь он только разлетелся…
— Черт знает, какие короткие у них танцы! — буркнул он, усаживаясь за стол.
Друзья-хирурги дружно захохотали, но в их смехе сквозило злорадство: когда теперь подойдет его очередь?! Нечего было спешить поперед батьки…
— Мы с Петей видели поэта Игоря Северянина, — поспешила на выручку Катерина: она чувствовала, что, пока разговор за столом не стал общим, Петруша представляет собой удобную мишень для острот, что, как она успела понять, молодой человек воспринимал крайне болезненно. — Сидит с какой-то девушкой, такой грустный…
— Зато его собрат по перу, по соседству с нами, очень даже веселый! — хмыкнул Верещагин.
— Ты ещё кого-то из бывших видел? — сразу заинтересовался Петр Петрович.
— Во-первых, он никакой не бывший. Просто разъезжает по заграницам; вестимо, дуракам счастье… Сережка Есенин собственной персоной!
— Насчет дурака ты, пожалуй, загнул! — вмешался всегда молчащий хирург Фирсов.
— В том смысле дурак, что деньги дурные и тратит он их по-глупому, на всякую шелупонь!
— Как говорится в Библии, не судите, не судимы будете, — мягко заметил Шульц, показывая глазами на стол. — В этом весь русский человек: хлебом не корми, дай других пообсуждать! Уже и выпить принесли, и закусить, а мы… Как будто и нет с нами прекраснейшей из женщин, так словоблудием увлеклись!..
Хирурги враз оживленно задвигались, вспомнив, что и вправду пришли сюда не заезжих поэтов рассматривать. Мужчины потянулись к водке, коньяку, а Катерине по её просьбе налили шампанское. Хотя, если честно, она с большим удовольствием выпила бы водки. Увы, как любил повторять её преподаватель французского, ноблес оближ! [6] Это она усвоила: женщины должны казаться слабыми и нежными, такими, какими хотят их видеть мужчины, и им все равно, родилась она в аристократической семье или в селе, где о шампанском и слыхать не слыхивали, а лучшим напитком была добрая горилка. Но не государственная, а своя, секреты перегонки которой передавались из поколения в поколение. Лучшая горилка была прозрачной и, подожженная, горела синим пламенем, а отдавала сивухой лишь самую малость. А были специалисты, что и вовсе от неизбежного запаха самогона умели избавляться, только процесс этот был не в пример длительнее обычного и им редко пользовались…
— За прекрасную даму мужчины пьют стоя! — провозгласил между тем Петруша.
Мужчины поднялись и потянулись рюмками к Катиному бокалу. Выпили, и какой-то момент за столом раздавалось лишь позвякивание ложек, которыми все перекладывали закуски с общих блюд в свои тарелки.
Вдруг за соседним столиком какой-то мужчина резко поднялся, едва не опрокинув стул, и, бормоча извинения, приблизился к ним.
— Прошу прощения, господа! — он остановился рядом, не сводя глаз с одного из врачей. — Фирсов, чертушка, неужели ты меня не узнаешь?!
— Ник-Ник, вот уж не ожидал! Я думал, ты сгинул где-то в западных палестинах!
Хирург Фирсов, скромный человек сорока с лишним лет, казался в их компании самым тихим и малоразговорчивым. Но его кажущаяся неприметность только и была кажущейся. О нем всегда вспоминали, когда заходил в тупик спор или надо было решить какой-нибудь принципиальный вопрос…
— Извините, господа, я ненадолго, — извинился он, отходя с незнакомцем к его столику.
Из-за длинного стола поодаль, за которым пировал с компанией Сергей Есенин, выскочил какой-то мужчина и стал, нелепо вихляясь, скакать вокруг своей партнерши.
— Что это он танцует? — шепотом спросила у Петруши Катерина.
— Шимми, — улыбнулся тот. — Вернее, он думает, что танцует шимми — это сейчас очень модно!
— Сергей не может, чтобы вокруг себя паноптикум не собрать! Поглядите, сколько у него прихлебателей — все они слова доброго не стоят! — вмешался в разговор Верещагин.
— Наверное, вы очень не любите этого Есенина? — осторожно поинтересовалась Катерина.
Верещагин грустно усмехнулся.
— Скорее, я его очень люблю и жалею. Мы ведь с ним из одних краев. Одиннадцать лет назад, когда он в валенках приехал Москву покорять, неделю у меня жил. Поэты московские — народ не слишком добрый — поиздевались над ним вволю, вот он и мстит им, все забыть не может…
— И вы к нему не подойдете?
— Не подойду! — отрезал Верещагин. — Он, конечно, мне обрадуется, но рядом, видите, его Айседора манерничает. Может, танцовщица она и великая, а как жена для него — курьез один! Женщина на семнадцать лет старше — это только для женского романа интересно…
Между тем к столику вернулся Фирсов все с тем же незнакомцем. Встреча с другом, несомненно, его обрадовала, и ему не терпелось поделиться этим со спутниками.
— Позвольте, господа, представить вам коллегу из Швейцарии, моего друга. Он заведует хирургической клиникой. Приехал, как и мы, на симпозиум, и тоже хочет познакомиться с нашей очаровательной Катериной Остаповной.
— Николай Николаевич Астахов!
Гость склонился над рукой Катерины, поцеловал, и, выпрямляясь, скользнул взглядом по её декольте. Вдруг он на глазах побледнел, и его лоб покрыли капли пота. Катерина проследила за взглядом мужчины. Николай Николаевич, не отрываясь, глядел на её крестик…
ГЛАВА 4
Федор Головин был настолько ошеломлен рассказом Яна, что минуты две молчал и только потом, придя в себя, спросил:
"Вдова живого мужа" отзывы
Отзывы читателей о книге "Вдова живого мужа". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Вдова живого мужа" друзьям в соцсетях.