— Я сейчас приду за Хоббитом, — пообещал Никита.

— Ну, и поешь у нас. Ты же с дороги…

— Хорошо, спасибо.

Идти в гости Никите не хотелось, но собаку нужно было забирать. Пёс ни в чём не виноват. Да и тёща с тестем тоже. Почему нельзя развестись с женой и оставить себе её семью и собаку? Хотя, можно попробовать. С тестем и тёщей у него прекрасные отношения, возможно, удастся поддерживать их и после развода. А Хоббит не слишком нужен Лике. Нужно будет попросить её оставить бульдога ему. С этими мыслями Никита дошёл до старой пятиэтажки и поднялся на второй этаж.

Дверь ему открыл тесть. Вид у того был странный, словно этому высокому крепкому человеку хотелось спрятаться от Никиты. Тесть отводил глаза и говорил о чём-то неважном. Никита, как и в телефонном разговоре с тёщей, постарался вести себя легко и по возможности спокойно. Но тестю это не помогло. Они прошли за стол и изо всех сил старались вести обычную беседу. Но всем было неспокойно, и это бросалось в глаза.


— Большое спасибо, я пойду, пожалуй. Хочу ещё к родителям заглянуть, — поднялся Никита.

— Я тебя провожу, — пошёл вслед тесть. Тёща тревожно взглянула на него, но промолчала, нежно поцеловав Никиту на прощание.

Некурящий тесть вышел за ним на лестничную клетку, куда вообще-то выходить не любил, потому что там вечно стоял сиреневый дым: в подъезде часто укрывались от непогоды подростки, смолившие одну плохую сигарету за другой. Тесть от этого дыма всегда морщился и кашлял. Поэтому Никита поднялся на полпролёта и распахнул окно. Тесть благодарно улыбнулся и тихо сказал:

— Как жаль, что ты не мой сын.

Тесть тянуть не стал. Насколько Никита успел узнать его, он вообще был решительным человеком. Вот и сейчас начал сразу:

— Никит, мы всё видим и понимаем. С Ликой мы пробовали говорить. Она не хочет ничего слышать. Видимо, где-то мы ошиблись, воспитывая её. Но теперь уже сделать ничего нельзя. Только она сама может измениться. Если захочет… Плохо то, что, по её мнению, всё нормально. Нормально хотеть лучшей жизни. И нормально пользоваться другими ради её достижения. Боюсь, ты на её пути первый, но не последний…

Тесть помолчал. Никите тоже нечего было сказать.

— Об одном тебя прошу: прости нас.

Никите было больно слышать эти слова и видеть, с какой горечью смотрит тесть в окно, на набирающую силы весну, на детей, бегающих по бедной старой площадке.

— Ты же знаешь, я Лике отчим. Но я так её всегда любил ничуть не меньше, чем родную. Она и была мне родной… Она славная девчонка была в детстве… Если бы ты знал, какая славная… Когда она так изменилась?.. Что мы упустили?.. Или это время такое проклятое?.. Всё рушится. Всё… У меня ощущение, что я глубокий старик, хотя мне и пятидесяти нет. Тебе сейчас кажется, что это много… Но это немного, поверь… А по ощущениям мне сто лет, и я видел всё… И мне так страшно, что нашим детям выпало жить вот в этом…

Он с тоской махнул рукой на грязный после зимы двор. Никита понимал, что всё это временно, что скоро весна наберёт силу, пройдут дожди, которые смоют зимнюю грязь, вырастет трава и мир станет праздничным и нарядным. Но сейчас ему было бесконечно жаль хорошего доброго человека, у которого опустились руки. И он не нашёл ничего лучше, чем сказать очевидное:

— Скоро лето.

— Да, скоро, — тесть неожиданно улыбнулся. — Спасибо тебе, Никит. Хороший ты человек. И я тебе советую самому не уходить от Лики. Она скоро сама решится. Вот увидишь. А ты подожди. Зачем тебе лишний враг?

— Вы второй человек, который мне об этом говорит, — удивился Никита.

— Ну, вот видишь… Наверное, мы правы… Потерпи.

— Я постараюсь.

— Будет туго — приходи. Мы тебе всегда рады.


В обеденный перерыв большинство его коллег, которые жили неподалёку, бегали домой. Обеды в заводской столовой уже давно перестали быть доступными. Да и вкусными тоже. Никита помнил, что раньше родители рассказывали, как удобно было ходить в огромную столовую, в которой можно было не только недорого и при этом вкусно поесть, но и купить домой отличные полуфабрикаты и хорошее мясо, да и с коллегами пообщаться. Обеденного часа хватало на всё. А сейчас в столовую вынужденно заглядывали только те, кто жил далеко. Но и они чаще кусочничали прямо за кульманами или у станков. Сам Никита старался вырываться домой, чтобы поесть, не разорившись, и выгулять скучающего в одиночестве Хоббита.

В тот день он быстро шёл по дорожке вдоль заводского пруда, когда сзади раздалось цоканье каблуков. Кэти подлетела к нему и повисла на его руке: весёлая и манкая, не скрывающая своих чувств. Дальше они пошли вместе.

— У меня муж в командировку сегодня уезжает. Приходи! — жарко прошептала она ему в ухо.

Никита чуть отстранился:

— Кэти, у тебя же сын дома.

— Ну и что? Или ты боишься? Он тебя не съест, ему всего шесть лет, — она засмеялась.

— Я не боюсь. Я не хочу, чтобы мальчик думал о тебе плохо.

— Он ещё маленький, — пожала плечами Кетеван.

— Он скоро вырастет и будет помнить, что его мать водила домой мужчин, пока отец был в командировке. И ему будет больно. Давай лучше так. Ты поговори с мужем. Если вы решите расстаться, то тогда ты познакомишь меня с сыном, и я очень постараюсь наладить с ним хорошие отношения. Но не сейчас.

Кетеван молча смотрела на него, и в его взгляде Никите почудилось раздражение. Но в этот момент девочка, которая бежала впереди них, споткнулась о корни дерева, выпирающие сквозь старый асфальт, как вены через старческую кожу, и упала. Никита тут же быстро шагнул к ней, поднял, отряхнул и улыбнулся. Девочка улыбнулась в ответ и унеслась к своей маме, разговаривающей с другими мамочками на берегу пруда.

— Никит, хочешь, я тебе дочку рожу? — тихо спросила Кети. — У меня хорошие дети получаются, красивые…

Никита посмотрел вслед убегающей девочке и подошёл к ней:

— Кэти, я очень люблю детей. И очень хочу их. Но только тогда, когда ты всё выяснишь с мужем.

— Я поняла, — кивнула Кэти, — я поняла. Может, ты и прав.


Вечером, когда Никита гулял с Хоббитом, к нему подошёл красивый парень, лицо которого показалось ему знакомым. Гадать откуда долго не пришлось.

— Я брат Кетеван.

Точно, конечно, он её брат. Такие же прямые разлетающиеся брови, такие же тёмные требовательные глаза.

— Здравствуйте, Тимур, — кивнул Никита.

— О, я вижу, Кэти про меня рассказывала? — удивился тот.


— И про вас, и про Котэ.

— А, то есть она даже нас описала, раз вы сразу поняли, кто есть кто?

— Описала. Она вас очень любит.

— Да, любит, — согласился Тимур. — И мы её тоже. Я видел вас сегодня у пруда, поговорил с Кэти, всё выяснил и пришёл к вам. Когда будет свадьба?

— Свадьба?

— Да, свадьба. Раз Кэти любит тебя, женитесь.

— Кэти ещё не развелась.

— С этим проблем не будет. У них в семье всё и всегда складывается так, как хочет Кэти. Ни разу по-другому не было. И в этот не будет. Можешь мне поверить.

— Даже так?

— Да, моя сестра такая, — с нежной гордостью улыбнулся Тимур. — Так когда свадьба?

— Я думаю, свадьбу мы обсудим с Кэти.

Тимур перестал улыбаться и вздёрнул брови. Никита ответил ему твёрдым спокойным взглядом.

— Хорошо, я ей так и передам.

— Буду очень признателен, — поблагодарил Никита.

Тимур резко повернулся на каблуках щегольских блестящих ботинок и пошёл прочь.

— Как зовут мужа Кэти? — крикнул ему вслед Никита.

Тимур обернулся, посмотрел на него, как на душевнобольного, но ответил:

— Володя.

— А фамилия?

— Гусев.

— Спасибо.

Они стояли метрах в двадцати друг от друга: удивлённый Тимур и задумавшийся Никита. Наконец, брат Кэти отмер:

— Ну, я пошёл…

— Счастливо!

— И тебе не хворать…

К Никите подбежал нагулявшийся счастливый Хоббит.

— Ну, что, Хоб, домой? Есть?

Бульдог изъявил полное согласие с программой, предложенной хозяином, — счастье на его складчатой чёрной морде теперь читалось ещё явнее — и потрусил к подъезду. Никита пошёл за ним.


Что ж это получается? По рассказам Кэти, Никита представлял её мужа властным равнодушным человеком, третирующим жену и сына. А Тимур оговорился, что все решения в семье принимает Кетеван, а вовсе не её муж, который, к тому же, оказался не грузином, как почему-то думал Никита. Да не почему-то! А из-за того, что Кэти рисовала его именно таким: махровым себялюбцем, полностью подчинившим себе жену и сына, не по-московски авторитарным, резким и темпераментным. Что-то не совмещаются рассказы о Володе Гусеве его жены с тем, о чём поведал Тимур. Странно…


Тем временем весна набирала силу. Что-то похожее происходило и с чувствами Кэти. Она совсем перестала сдерживать себя. Днём нередко забегала в лабораторию Никиты или отыскивала его в цехах, зазывно прижималась к нему в большом лифте, если они ехали вместе, и настаивала на том, чтобы он её провожал домой, даже если Никите нужно было ещё поработать. Сына Кэти на время отвезла к родителям.

— Раз уж ты такой щепетильный, — пояснила она на удивление Никиты.

— Ты поговорила с мужем?

— Нет, он ещё не приехал: командировку продлили. Не по телефону же это с ним обсуждать.

— Да, по телефону, пожалуй, не надо. — Согласился Никита. — И ещё, Кэти, ты ему сразу скажи, что я готов поговорить с ним, обсудить всё. Скажи, что никто сына у него отбирать не будет, что квартиру ты оставишь ему…

— Как это? — удивилась Кэти. Мы её вдвоём получали! Он ещё тогда на нашем заводе работал, и нам дали как молодым сотрудникам. Я тоже имею право!..

— Кэти, — как можно мягче напомнил Никита, — у него жизнь рушится. Неужели нужно добивать человека? Ваш сын наверняка станет ходить к отцу в гости. Будет лучше, если у него там будет своя комната. Да и, надеюсь, твой муж сможет устроить свою жизнь, женится. Ему нужна квартира. А что получите вы, если решите её разменять? Две клетушки в коммуналках? И ваш сын будет навещать отца, живущего в таких условиях? А нам есть, где жить. У меня хорошая квартира, больше вашей… Да и Лике есть, куда уйти. Я думал, придётся всё же размен искать. Но вчера тесть повонил и сказал, чтобы я об этом голову не ломал. Его мама оставила ему свою однушку в Перове. А он готов подарить её Лике…