Мысли начали разбегаться, чего он сейчас никак не мог себе позволить. Надо найти слова, сказать ей, чтобы поняла и простила. Не имеет он права раскисать. Как, впрочем, и обнимать свою любимую. Но это было уже выше его сил.

Игра идет без правил. Если он плохо владеет словами, то будет использовать прикосновения. Будет руками и губами, всем телом показывать, как в ней нуждается. Докажет, что и она сама нуждается в нем так же.

Она его, он не может ее потерять. Пожалуйста, поверь Маша… И прости. Прости меня.

— Я нуждаюсь в твоем взгляде, — первая фраза, неуверенная попытка подобрать слова. — В твоем голосе, улыбке, маленьких и нежных руках. Просто, в твоем присутствии рядом.

Говоря это все, руки как оковы сплелись вокруг Машиного замершего тела. Его горячее дыхание обжигало щеку и шею. Еще пара сантиметров и губы коснутся ее уха.

— Не могу отпустить тебя… Любимая.

Так сложно и так просто. Вот он произнес это. Впервые в жизни признался в любви. Стало намного-намного легче. Ему.

А ей?

— Никогда больше не отпущу, — прерывистый вздох вырвался у обоих. — Прости меня, но я люблю тебя.

Голос охрип, Павел сильно зажмурил глаза и не выдержал. Все-таки провел сухими горячими губами по ее коже. Спустился от уха вниз по шее и обратно вверх к губам, прижался щекой к щеке.

Его кожа немного колючая, Маша безумно соскучилась по этому ощущению. Даже страшно, насколько можно за семь дней истосковатся по другому человеку. Не отклонилась от него. Но и не ответила.

Прошло еще некоторое время в тишине. Павел не ощущал, сколько именно, минуты или же часы. Только ощущение ее в своих руках. Лучшее из всех возможных, лучше, чем держать виолончель. То всего лишь инструмент, как бы ни был он богат возможностями. Кусок полированного дерева, а Маша… Она не инструмент для игры. Она его любимая женщина, без которой, как выяснилось, ему ничего в этой жизни не нужно.

Павел пошел в наступление. Проговорил, не отстраняя своего лица от нежной кожи:

— Пожалуйста, Маша, позволь мне быть рядом. Я не буду торопить тебя, заслужил… всего. И гнева и обиды. Но прошу, не прогоняй.

Маша замерла, даже дышала через раз, всем существом впитывая тихие слова. Она и не хотела бы их слышать, не хотела бы ТАК их слушать, но ее сердце… Оно билось в руках Павла и жило его словами, впитывало их.

Насколько она знала, этот мужчина никогда ничего не просил. Он брал и завоевывал, выигрывал, всегда уверенный в своей победе. До неприличия уверенный в собственных силах, таланте и удаче. Маша до сих пор не могла до конца осознать, что все эти признания говорит именно Павел, который в основном общался посредством коротких фраз, команд, невзначай брошенных ученикам терминов, односложных ответов.

Хозяин не произнесенного слова, раб сказанного вслух. Старинная арабская пословица как раз про него.

Мужчина ненавидел пустую, по его мнению, болтовню, и если бы не необходимость, молчал бы, наверное, все время. Другие способы самовыражения для него предпочтительнее. И Павел владел ими в совершенстве. Маша слышала его игру и всегда была от нее в восторге, в самом искреннем восторге, благоговея перед звуками. Любила, как он играл, его уверенность, низкий тембр и интонации. Вибрацию струн и его длинные красивые пальцы с коротко остриженными ногтями, двигающиеся по ним.

Но сейчас… слова важны.

Маша повернулась и посмотрела Павлу в глаза. В темноте при тусклом оранжевом свете из окна от уличного фонаря они казались совершенно черными и блестели. Темные, закрытые, бездонные колодцы. Она никогда их не поймет и не постигнет в полной мере.

У девушки не осталось душевных сил говорить что-либо, а тем более то, что следовало. А именно, — возражать и гневаться. Может быть, попытаться причинить в ответ такую же сильную боль. Но не было сил вообще ни на что, полнейшее оцепенение и измотанность. И сердце, которое не слушалось хозяйку и ей больше не принадлежало.

К тому же, мужчина согревал. Не только физически. Сидя у него на коленях в хлопковой пижаме, Маша впервые за прошедшую неделю ощущала тепло внутри. Маленький искрящийся огонек появился в груди, пока Павел говорил. Это, наверное, искра настоящей жизни в сердце. До этого оно ведь было считай что мертво, слегка только реанимировано. Или находилось в коме. Кто это сердце поймет?

Маша знала, как тяжело Павлу даются слова. В их так недолго продлившихся отношениях, говорила и рассказывала всегда только она. Он же молчал и кивал, или пожимал плечами. Или целовал. Или играл ей что-нибудь, если была такая возможность. Сейчас же она молчала. Не сказала ни слова в ответ, а уткнулась носом ему в шею и позволила телу расслабиться.

Павел почувствовал ее легкую дрожь и с трудом сглотнул ком в горле. Облегчение накрыло волной и, больше не ища слова, он продолжал сидеть на ковре и обнимать самую необходимую, любимую девушку во вселенной.


Проснувшись утром, Паша тихо продолжал лежать. Прекрасно помнил, где и с кем находится. Вчера вечером Маша так и заснула на его руках, чему Павел был несказанно рад. Неимоверно рад, как будто получил в подарок весь мир. Теперь ему можно… вернее нельзя конечно, но он все равно так сделал. А именно, положил девушку на кровать, укрыл одеялом, долго смотрел на нее, и лег рядом на узкой одноместной кровати.

Заснул почти счастливым. Почти, потому что понимал — то, что произошло, далеко не победа и не прощение. Даже близко нет. Он сам себя не мог простить, что уж говорить о Маше.

Но сейчас, лежа к ней впритык, ощущая во всю длину тела, прижатую к нему, Павел строил дальнейшие планы по возвращению любимой в свою жизнь. Не мечтал, а именно планировал, конкретно и детально. И в этих планах главный арсенал уже вовсе не слова.


До того как Павел бросил ее, они встречались уже месяц. А увидел он Машу полгода назад. Тогда у него сломалась машина, и он был вынужден ехать на общественном транспорте. Середина лета, духота и жара. Автобусы без кондиционеров воспринимались им как адские машины, мучающие в своих недрах грешников. За все-все людские грехи.

Вероятно, Павел также все же не святой, потому что в то утро и ему пришлось пересесть из прохладного удобного салона обожаемого БМВ, в еле живой раскаленный Икарус.

Мужчина ехал и страдал, потел. Особенно спина, к которой прижат большой футляр с виолончелью. Но хотя бы благодаря чехлу спина защищена от других потных тел, окружающих его. Да, Павел вдобавок ко всему еще и брезгливый.

Толпой грешников к нему прибило девушку, похожую на ангела. Бледная, несмотря на пляжный сезон, светлые волосы, в которых заблудилось солнце, голубое легкое платье. Лицо Павел тогда не разглядел, она стояла к нему спиной. Зато в полной мере оценил голыми руками и даже телом сквозь футболку, прохладу, исходящую от ангела. Как ни странно, ее кожа была свежая и намного холоднее окружающего раскаленного воздуха. И еще запах. Павел выше нее примерно на голову и было очень просто наклонить лицо, почти утыкаясь носом в пушистую светлую макушку.

Яблоки. Это был аромат яблок. Естественный и сладко-свежий, какой Павел помнил с детства. Белый налив.

Он вдыхал и вдыхал, уже не обращая внимания на окружение. Да и на саму девушку, пока та стояла ровно и никуда не двигалась.

Павел тогда закрыл глаза, обеими ладонями держась за липкий поручень, и дышал. Так они проехали не одну остановку. А в голове в это время зазвучала соната, которую он тогда готовил к концерту.

Павел играл ее уже довольно давно, все выигрывал, перфектно, красиво звучало, отличный тон, однако старый профессор, теперь уже коллега, хотя нет… навсегда его учитель… Так вот, он всегда ехидно усмехался после исполнения Павлом сонаты Дебюсси, и издевательски качал головой. По его мнению, в игре много чего не хватало. Не было жизни, наслаждения ею, что так явно всегда присутствует в композициях французов. Не было истинного понимания.

Самолюбие Павла, конечно же, задевали насмешки вредного маразматика, ведь все остальные пребывали в полном восторге. Пусть сам Павел и не разделял его.

Но в эти мгновения, жаркие, душные… соната звучала в голове по-другому. Звучала с ощущением блаженной прохлады в знойный солнечный день. С ароматом зеленых яблок. А уж ее заключительная партия — феерия. Чистый восторг. Оргазм?

Павел отпустил поручень одной рукой и, так и не открывая глаз, с улыбкой на лице, провел ладонью от предплечья до тонкой кисти девушки. Медленно, полной ладонью, задевая пальцами льняное платье на груди.

Да. Это то, что надо. Вот именно это. Нежно, долго и плавно. Очень долго, протяжно… С выдержанными паузами, можно их даже немного передержать…

Незнакомка ошалело оглянулась на него, мазнув волосами по лицу и губам.

О да, а вот так еще лучше. Заключительные аккорды.

Павел чуть не рассмеялся в голос над самим собой, когда девушка, оказавшаяся обладательницей серых выразительных глаз, рванула в открывшиеся двери автобуса. Он проследил за ней взглядом и, улыбаясь, в прекрасном расположении духа, полный вдохновения и новых идей, вышел на следующей остановке у консерватории.

Только где-то в душе, куда Павел редко заглядывал и не знал точно всего ее содержимого, осталось сожаление. Ощущалось легкое, притупленное чувство потери. Он ведь не увидит больше похожую на ангела незнакомку, не вдохнет ее запах, не дотронется до прохладной кожи.

Но и эта тоска, пожалуй, тоже пригодится. Допустим, в экспозиции сонаты, в длинных щемящих нотах. Ходах, похожих на вздохи сожаления. Мысли быстро понеслись в привычном направлении.

После следующего концерта, где Павел исполнял в числе других произведений и Дебюсси, к нему подошел старый маразматик профессор и хитро улыбнувшись, сказал: