Девушка его толкнула, сильно.

Перегрин оказался не готов к этому. Он потерял равновесие и упал на дверь торговой лавки, ослабив хватку. Это длилось секунду, но ей было достаточно. Она высвободилась.

— Ненавижу тебя, — проговорила Оливия. Она проковыляла несколько шагов через дорогу и начала медленно идти, рукой опираясь об стены.

Лайл стоял минуту, наблюдая за ней с сильно бьющимся сердцем.

Он не пересёк улицу вслед за девушкой. Он не доверял себе.

Они медленно шли — Перегрин по своей стороне улицы, Оливия по своей.

Медленно и в молчании, они возвратились в гостиницу, находясь так же далеко друг от друга, как небо и земля.

Глава 9

Болван.

Чудовище.

Это было долгая и мучительная поездка, более сотни миль из Йорка в Алнвик, Нортумберленд. Лайл начал её, находясь в гневе на Оливию, и закончил, злясь на себя.

На то, что он сказал вчера.

Она его друг. Правда, друг опасный и сводящий с ума, но и он сам далёк от совершенства.

Его характер, к примеру. Слишком взрывоопасный, как Перегрину было известно, но разве он когда-либо прежде набрасывался так жестоко на женщину?

На женщину, которая преданно и честно писала ему письма, неделя за неделей. На женщину, которая всегда понимала, что означает для него Египет.

Осёл. Животное.

И это было лишь начало. Ко времени, когда граф приехал в «Белый Лебедь» в Алнвике, через пару часов после заката, он перебрал все известные ему эпитеты на полудюжине языков.

Понимая, что изнурительная поездка, отсутствие ванны и ужина сыграли свою роль во вчерашнем фиаско (хотя это ничуть его не оправдывало), он выкупался, сменил одежду и отужинал прежде, чем подошёл к комнате Оливии.

Лайл постучал, дважды. Бэйли открыла дверь.

— Я должен поговорить с мисс Карсингтон, — сказал он.

— Меня нет, — отозвалась Оливия. — Я вышла. Отправилась продавать свою порочную душу Люциферу.

Лайл жестом приказал Бэйли оставить их. Она посмотрела на свою хозяйку, потом на него. Затем Бэйли сделала шаг в сторону.

— Бэйли, в самом деле, — сказала Оливия. — Поверить не могу, что ты позволяешь ему запугивать себя.

— Да, мисс, — ответила Бэйли. — Простите, мисс.

Горничная ушла в соседнюю комнату, оставив дверь полуотворённой.

Лайл подошёл к двери и закрыл её.

Он повернулся к Оливии. Первоначальный осмотр комнаты говорил ему, что она сидит у камина. Теперь он обнаружил причину, по которой она не вскочила, чтобы броситься к двери и попытаться вытолкать его вон, или стукнуть кочергой, или ударить перочинным ножом в шею.

Облачённая в халат, под которым, очевидно, находилось очередное кружевное бельё, Оливия сидела с приподнятыми юбками, опустив ногу в большой таз с водой. Он вспомнил и устыдился. Бесполезно говорить себе, что она поранилась потому, что вела себя как дурочка. Ей больно, и он наговорил ей возмутительных вещей.

Он подошёл, чтобы встать прямо перед ней, таз оказался между ними.

— Ты не должна меня ненавидеть, — сказал Перегрин.

Ошибочные слова. Он это понял ещё до того, как она яростно сверкнула на него синими глазами. Оливия ничего не ответила и только перевела пылающий взгляд на свою ногу.

Казалось, тишина наносит ему удары его по голове и в сердце.

Не ненавидь меня… не ненавидь меня… не ненавидь меня.

Лайл взглянул на ногу девушки, такую стройную, белую и хрупкую. Он знал, что должен сказать. Это находилось где-то там, в его голове.

Прости.

Одно-единственное слово. Но тяжесть у него в груди и медлительность помешали ему, и Оливия первой прервала молчание.

— Я тебя презираю, — сказала она голосом тихим и дрожащим. — Ты разбил мне сердце. Жестоким образом.

Перегрин воззрился на неё.

— Разбил сердце?

— Да.

Он себя вёл как скотина и говорил жестокие вещи, но… сердце?

— Да, ладно, — произнёс Лайл. — Ты знаешь, что я ничего подобного не делал.

Ещё одна убийственная вспышка синих глаз.

— Сравнить меня с твоими родителями, из всех людей — именно с ними! Когда ты знаешь, как часто я боролась с ними за тебя, когда тебя здесь не было, чтобы постоять за себя. И сказать, что всё это время ты оставался в-вдали из-за м-меня..

Она посмотрела в сторону.

Всё вышесказанное было правдой. Оливия его друг, но она подобна урагану: внезапный, сильный вихрь, который проносится над пустыней и поднимает песок, словно приливную волну, заставляя всё живое искать укрытия. Он срывает шатры и разбрасывает пожитки, швыряя людей и животных, словно игрушки. Это явление прекрасное и драматичное, оно лишь изредка несёт смерть, но всегда оставляет после себя разрушение.

Оливия является ураганом человеческого рода, и Лайл не мог отрицать того факта, что она была одной из причин его разъездов, но он бы скорее вырвал себе язык, чем снова сказал правду.

Он встал на колени, чтобы вглядеться ей в лицо.

— Ты ведь на самом деле не плачешь?

Оливия ещё больше повернула голову в сторону камина. Свет пламени танцевал в её волосах, зажигая медные искры в непослушных кудрях.

Будь эта девушка его сестрой, он мог бы погладить её волосы. Будь она его любовницей… ноони не могли стать любовниками. Никогда. Он не может её обесчестить и не может взять в жёны ураган, такова простая и неизменная истина.

— Зачем мне тратить слёзы на такого бессердечного негодяя вроде тебя? — заговорила Оливия. — Почему я позволяю уязвлять свои чувства дьявольской несправедливостью твоих слов?

Дьявольская несправедливость.

Драма. Это хорошо. А также справедливо. Тяжесть у Перегрина в груди стала понемногу исчезать. Если Оливия прибегла к обвинительной тактике, то прощение уже не за горами — хотя оно могло требовать времени и привести к неслыханным словесным оскорблениям, которых он полностью заслуживал.

— В самом деле, зачем? — произнес Лайл. — Я никогда при тебе не стеснялся в выражениях и вряд ли стану. Но буду, если ты этого хочешь. У меня было достаточно практики. Но я должен тебе сказать, что это станет ещё более гнетущим для моего настроения, чем адский климат Шотландии, мои чёртовы родители и их проклятый замок. Если нам предстоит находиться вместе, кто его знает сколько времени, в этой глуши, с двумя обитательницами Бедлама, и я не смогу по душам говорить с тобою…

— И не пытайся, — ответила Оливия. — Не нужно притворяться, что я твоя наперсница, после того, как ты сделал и сказал всё возможное, чтобы уверить, что я ею не являюсь. Если твоё представление о разговоре по душам включает в себя оскорбление меня самым постыдным образом…

— Постыдным!

Отлично. И тоже справедливо.

— Я не собака, которой можно дать пинка, когда ты не в духе, — продолжала она.

— Ты можешь дать пинка мне в ответ, — возразил Перегрин. — Обыкновенно ты так и поступаешь.

— Я бы с удовольствием, — ответила Оливия. — Но, как видишь, я временно недееспособна.

Граф посмотрел на её обнажённую ногу в воде. Он помнил ощущение этой босой ступни на своей ноге. Ящик Пандоры. Он мысленно захлопнул крышку.

— Очень болит?

— Нет, — отвечала она. — Я слегка подвернула щиколотку. Но Бэйли вообразила, что она опухла, и заставила меня опустить ногу в воду. Я должна делать, как она говорит, или она от меня уйдёт, а если она меня оставит, то ты же знаешь, что я пропаду.

— Она тебя не оставит, — сказал он. — И я тоже, до тех пор, пока это дурацкое Благородное Дело не будет завершено. Ты меня втянула в него и теперь будешь вынуждена мириться с последствиями. Нравится это тебе или нет, Оливия. Ты сама на себя это накликала.

Лайл сказал себе, что это хороший момент для прощания, не хуже любого другого. Уход будет самым разумным действием. Его простили, более или менее. И ему больше не хочется повеситься.

… но её нога.

Бэйли считает, что она опухла.

Плохой знак. Ему было известно многое о таких вещах. Дафна Карсингтон научила его лечить распространённые болезни и раны слуг и матросов.

Возможно, Оливия не просто подвернула ногу. Она могла её вывихнуть, или сломать одну из множества мелких косточек.

Перегрин стал на колени перед тазом. Он отрешился от дамского нижнего белья, озарённых огнём локонов и всей прочей ароматной женственности, сосредоточившись на её правой ноге, словно она существует сама по себе.

— На мой взгляд, не выглядит опухшей, — сказал Лайл. — Но трудно быть уверенным, пока нога под водой.

Он нежно взял её ступню и вынул её из таза.

Оливия резко вдохнула.

Что-то дрожало. Либо его рука, либо её нога.

— Больно? — спросил он.

— Нет, — ответила девушка.

Осторожно Лайл повернул ногу сначала в одну, потом в другую сторону. Узкая стопа, элегантного сложения, пальчики изящно уменьшаются по размеру, как у египетских статуй. Влажная кожа была такой гладкой под его рукой.

— Думаю, ты достаточно посмотрел на неё, — проговорила Оливия сдавленным голосом. — Становится холодно.

Да. Достаточно долго. Слишком долго.

— В любом случае, ножную ванну пора заканчивать, — живо отозвался Перегрин. В своём голосе он расслышал дрожь. Он надеялся, что Оливия её не распознала. — Кожа уже сморщилась.

Лайл взял полотенце, лежавшее возле таза, разложил у себя на бедре и поставил туда её ногу. Он мягко растёр ступню полотенцем, от щиколотки до пальцев. И снова. Наверх до колена. И ещё раз.

Оливия сидела совершенно неподвижно.

Он опустил повреждённую ногу на другое полотенце и проделал то же самое с левой ногой.