Он сомневался, что Оливия увидела это сегодня. Возможно, она со своей свитой прибыла вовремя, но они доехали только до «Джорджа» на Кони-стрит. Это была большая старинная гостиница, чей причудливый островерхий фасад с необычными фигурами датировался шестнадцатым веком.

Когда Лайл прибыл на место, наступила ночь, и почтовая карета давно уехала. Он проехал больше сотни миль за этот день. Перегрин неистово мчался, чтобы не думать о прошлой ночи, и останавливался ненадолго по той же причине. В настоящее время он должен был быть слишком уставшим и голодным, чтобы думать, но его совесть не умолкала.

Граф с трудом одолел лестницу и прошёл по коридору. Он словно издалека услышал чьи-то торопливые шаги.

Оливия вышла из-за угла столь быстро и неожиданно, что Перегрин едва успел собраться, как она в него врезалась. Хотя он слегка пошатнулся от удара, но его руки сразу поднялись и обняли девушку, чтобы удержать её от падения.

— Я знал, что ты станешь по мне скучать, — проговорил Лайл.

Не самое благоразумное высказывание в свете того, что случилось прошлой ночью.

Не отпустить её немедленно было так же не самым разумным действием. Но Перегрин был, прежде всего, мужчиной, а уж после человеком благоразумным, и поэтому он поступил так, как поступает мужчина, когда кружевная масса женственности падает в его объятия.

Оливия была облачена в целые мили чего-то тяжёлого и шелкового, с кружевами и оборками. Не меньше шести миль ткани пошло на огромные дутые рукава. То есть она была одета везде, кроме тех мест, которые действительно следовало бы закрыть: плечи молочной белизны и щедрый обзор груди. Девушка была тёплой, хорошо сложённой и нежной, и на какой-то головокружительный миг Перегрин забыл о том, почему ему следует её отпустить.

Оливия томно взглянула на него синими очами.

— Я ужасно по тебе скучала, — проговорила она прерывающимся голосом. — Часы тянулись как целая вечность. Как я вынесла разлуку, не могу сказать, но это истощило последние запасы моих сил.

Девушка обмякла. Сильная усталость и цветущая женственность в его объятиях, превратившая графа в идиота, заставили Лайла ровно на три секунды поверить в то, что она в обмороке.

Затем он вспомнил, что это же Оливия.

— Я на лошади с самого раннего утра, — сказал он. — У меня затекли руки, вместе со всем остальным, и я, вероятно, уроню тебя. Весьма вероятно.

Оливия выпрямилась и несильно толкнула его.

Перегрин отпустил её, сделав два шага назад.

— Либо дело во мне, — сказал он, — либо на тебе надето гораздо меньше обычного.

— Это платье для ужина, — ответила Оливия.

— Но ты не на ужине, — возразил он. — Ты бегаешь по людной гостинице в состоянии помешательства.

— Потому что они удрали, — пояснила девушка. — Наши дамы. Стоило мне отвернуться, как они сбежали.

— Учитывая изнурительную поездку, которую они пережили сегодня днём, это неудивительно, — сказал граф. — Оливия, в самом деле, тебе ведь известно, что антиквариат нуждается в нежном обращении.

— Они не антиквариат, — проговорила она. — Это две проказливые женщины, которые и близко не одряхлели, и они отправились блуждать в ночи.

Оливия взмахнула руками, в своей обычной манере, заставляя нежную плоть, выставленную напоказ, волноваться самым вызывающим образом.

Перегрин попытался отвести взгляд, но он устал, и это оказалось непосильной задачей для его силы духа.

— Они вбили в себе в головы, что необходимо посетить кафедральный собор, — говорила Оливия, — поскольку они не были там со времён пожара. И пожелали осмотреть усыпальницу.

Лайл отвлёк свой разум от созерцания сатанинской плоти. Он припомнил, что некий безумец два года назад устроил пожар в Йоркском соборе. Среди обломков обнаружили большую усыпальницу под клиром.

— Они захотели копошиться в недрах сгоревшего собора, — произнёс он. — Ночью. Это безумие даже по твоим меркам.

— Не копошиться, — поправила его Оливия. — Это не то, что ты со своими могильниками. Они лишь хотят, чтобы у них кровь застыла в жилах. Пепелище ночью представляет собою неотразимое зрелище. И в нескольких минутах ходьбы отсюда — очень удобно. Они давным-давно должны были вернуться.

— Я их разыщу, — сказал Перегрин.

Будь они неладны. Он умирает с голоду. Он почти бредит наяву от недосыпания. И теперь ему предстоит бродить по улицам Йорка, разыскивая двух престарелых лунатичек.

— Я сама их найду, — ответила Оливия. — Они моя проблема, и я сама виновата, что позволила им втирать мне очки. «Хорошая ванна и сон — это всё, чего я хочу». — Она мимикой изобразила леди Купер. — Безнравственные обманщицы. Они знали, что это то, что я собираюсь делать. Мне следовало сообразить. Они вздремнули перед завтраком. А потом вечером. Они прекрасно отдохнули и до краёв полны энергии. Мне следовало заподозрить, что они что-то затевают. Я виню только себя. Возьму несколько лакеев и найду их.

— Ты не пойдёшь в сгоревшую церковь посреди ночи без меня, — сказал Лайл. — Я привык лазить по могилам и храмам в темноте. А ты нет.

— Тебе нужна ванна, — запротестовала Оливия. — Ты пахнешь конюшней.

— Я хочу принимать ванну спокойно, — ответил он. — Я хочу спокойно есть свой ужин. Не возражаю против ночи непрерывного сна. Я не смогу сделать ничего из вышеперечисленного, пока эта парочка рыщет на свободе.

— Я полностью в состоянии…

— Знаю, знаю, — перебил её Перегрин. — Мы пойдём вместе, но тебе придётся переодеться в более практичную одежду.

— Нет времени!

— Если они погибли, то останутся мёртвыми и к тому времени, когда мы туда доберёмся, — сказал он. — Если они пока лишь в беде…

— Пока лишь?

— Или только запахло неприятностями, что наиболее вероятно, то осмелюсь предположить, что наши леди выживут ещё четверть часа. Они не более хрупки, чем дикий вепрь.

— Лайл!

— Ты не сможешь карабкаться среди обуглившихся руин, разыскивая их тела, в таком платье, — сказал он. — Позволь Бэйли переодеть тебя во что-то менее… менее…

Он жестом указал на её оголённую грудь.

— Менее воздушное. Но поторопись. Я даю тебе четверть часа, не больше. Если ты не будешь готова, я ухожу без тебя.

Пятнадцать с половиной минут спустя.

— Брюки, — угрюмо проговорил Лайл.

Девушка выскочила из дверей как раз вовремя. Он стоял уже на мостовой, готовый уйти — без неё. В точности как Оливия и подозревала.

— Ты сказал мне надеть что-то более практичное, — ответила она, всё ещё не в силах отдышаться после спешки. — Мне ни за что не удалось бы пролезть в узкие проходы в платье.

— Ты не полезешь ни в какие узкие проходы.

— В наши дни для женщин большинство проходов узки, — сказала она. — Если ты не заметил, в моде фасоны гораздо шире прежнего. Мои рукава размером с маслобойку. Уверена, что прабабушке было намного легче разгуливать в кринолине.

— Если бы ты осталась на месте и позволила мне заняться поисками, тебе не пришлось бы втискиваться в одежду, которая не предназначена для женских форм.

— Ясно, — заключила Оливия. — Ты думаешь, что мой зад чересчур велик.

— Я такого не говорил, — возмутился Лайл. — Ты сложена иначе, чем мужчина. Никто тебя не примет за такового. Боже, у меня нет времени на подобную чепуху.

Он отвернулся и зашагал по улице.

Оливия пошла рядом с ним.

Перегрин находился в ужаснейшем настроении, и это, как ей было известно, отчасти — по меньшей мере — благодаря ей. Она разбудила его спозаранок, после долгого и утомительного дня… и ночи… после невероятно эмоционального события…о котором она и думать не желала. Оливия сердилась на него, и была необъяснимым образом расстроена.

Её утренний поступок стал эквивалентом пощёчины и побега. Сущее ребячество. Но она оказалась в проигрыше — редкое состояние для неё — а Оливия ненавидела проигрывать.

— Идея не в том, чтобы сойти за мужчину, — пояснила она. — Я оделась ради удобства и комфорта. Ты сказал надеть что-то практичное, а женские наряды просто непрактичны. Более того, разумный человек сообразил бы, что для женщины невозможно сменить платье за четверть часа. Тебе повезло, что я не спустилась в одной нижней сорочке.

— Как будто я тебя в сорочке не видал, — заметил Лайл.

— Если ты намекаешь на прошлую ночь, то это была моя ночная рубашка, — проговорила Оливия.

И давай не будем говорить о прошлой ночи. Я не готова.

— А мне показалось, что это была сорочка.

— Значит, ты видел не так много сорочек, если не можешь увидеть разницу.

— Я мужчина, — заявил Перегрин. — Мы не вдаёмся в детали дамского платья. Мы замечаем, много или мало на женщине одежды. По моим наблюдениям ты выглядела скудно одетой.

— В сравнении с кем? — не сдавалась девушка. — С египтянками? Которые, кажется, склонны к крайностям. Они либо полностью закутаны до самых глаз, либо пляшут в одних колокольчиках. Дело в том…

— Сюда, — сказал он, поворачивая на площадь святой Елены.

Площадь была шире, чем Кони-стрит, и светлее.

Проходя «Таверну Йорка», Оливия посмотрела наверх. Тёмные здания вырисовывались силуэтами на фоне неба, освещённом расплывчатыми пятнами звёзд.

Через миг они уже пересекли площадь. Они свернули ненадолго на Блэйк-стрит, затем к Стоунгейту и на узкую Йорк-лейн.

— Всё дело в том, — продолжила Оливия, — что женщинам следует разрешить носить брюки в подобных случаях.

— Всё дело в том, — парировал Лайл, — что женщины не должны попадать в ситуации, которые требуют ношения брюк.

— Не будь ханжой. Тётя Дафна носит брюки.

— В Египте, — подчеркнул он. — Где женщины носят одеяние наподобие шаровар. Которые не облегают фигуру. И они надевают слои другой одежды поверх них. Если бы ты надела такие брюки в Каире, то тебя бы арестовали за непристойное поведение и высекли кнутом.