В конце она взглянула на него и произнесла:

— Разве не удивительно? Эта тихая поляна видела столь важное событие. Как чудесно, что они отметили это место.

— Ты говорила, что тебе не приходилось видеть достопримечательности, — сказал Лайл.

Даже сердясь на неё, он продолжал чувствовать к ней жалость. Когда Перегрин был мальчиком, её отчим часто брал его в поездки. Лорд Ратборн всегда находил время, чтобы показывать интересные места и рассказывать о них истории, особенно страшные небылицы, которые нравятся мальчикам, о зловещих убийствах, призраках и прочем.

Кажется странным и несправедливым, что девочке с таким живым воображением, которая жаждала перемен и волнений, предоставлялось так мало шансов повидать мир.

— Я ничего об этом не знала, — проговорила Оливия. — Только вообрази. Почти пятьдесят лет тому назад. Что должны были подумать местные жители, когда увидели шар?

— Они были напуганы, — ответил Лайл. — Предположим, что ты крестьянка того времени.

Он посмотрел в свинцовые небеса.

— Ты смотришь вверх, и внезапно там, где должны быть лишь птицы да облака, появляется эта гигантская штука.

— Не знаю, испугалась бы я.

— Не конкретно ты, — сказал он. — Но будь ты крестьянкой, заурядной особой.

Что было совершенно невообразимо. Заурядной Оливия была бы в самую последнюю очередь.

— Я всегда хотела подняться на воздушном шаре, — говорила она.

Неудивительно.

— Как волнующе это должно быть, — продолжила девушка, — смотреть на мир с огромной высоты.

— Взлететь на огромную высоту хорошо, — сказал Лайл. — Спуск вниз — уже другая история, Лунарди понятия не имел, как управлять этой штуковиной. Он взял с собой вёсла, думая, что сможет грести ими в воздухе.

— Но он сделал попытку, — возразила Оливия. — У него была мечта, и он её осуществил. Благородное Дело. И здесь стоит камень, чтобы увековечить событие, для потомства, как здесь написано.

— Ты не находишь эту надпись напыщенной? — спросил Перегрин. Это было ужасно по-детски, но он не удержался.

— Напыщенной? О, Лайл. Она… — Девушка фыркнула от смеха, который быстро подавила. — Она ужасна.

— Он взял с собой кота, собаку, голубя в клетке и корзину с продовольствиями. Еду я понимаю. Животных не понимаю. В любом случае, голубь скоро улетел, а коту воздушное путешествие оказалось противопоказанным, и он был отпущен на небольшом расстоянии от Лондона.

Тут Оливия засмеялась по-настоящему и открыто, бархатистым каскадом звуков, изумившим Перегрина. Он ничем не напоминал тот серебристый смех, к которому стремилось так много женщин. Это был низкий и гортанный, эффектный звук (по аналогии со smoky eye — эффектные глаза), от которого у него мурашки побежали вдоль позвоночника.

Её смех вызывал опасные мысли — занавеси кровати, трепещущие на ветру, смятые простыни, и на какое-то время он сбил Лайла с толку.

— Вот это здорово, — сказала она. — Ты можешь себе представить? Корзина воздушного шара. Маленькое пространство, доверху заполненное провизией, вёслами, инструментами, и вдобавок собака, кот и голубь. И тут кота начинает тошнить на пол. Вижу перед собой выражение лица Лунарди. Как он, должно быть, хотел выкинуть проклятое животное за борт! Интересно, коснулся ли он поверхности земли, когда высаживал его.

— По правде говоря, Оливия, ты же знаешь, я не обладаю воображением, — тут Перегрин тоже зафыркал, и в следующий миг уже беспомощно засмеялся от картин, нарисованных ею.

На мгновение исчезли все его обиды и разочарования, и граф снова стал беззаботным мальчишкой. Он откинулся на ограду и хохотал так, как не делал целую вечность.

Тут Лайл рассказал ей историю о мисс Летиции Сэйдж, первой британской женщине-воздухоплавательнице, весом в четырнадцать стоунов [8], которая летела на следующем шаре с другом Лунарди — Биггинсом.

Естественно, Оливия изобразила сценку в лицах: корзина, крутящаяся на ветру, крупная женщина, которая падает на пол, прямо на перепуганного Биггинса. Но в это самое время ветер меняется, и Биггинса минует участь быть раздавленным.

Она не просто пересказывала, она изобразила это, с разными голосами всех персонажей, включая животных.

Обмениваясь историями и смеясь над ними, они сблизились. Это было столь бездумно и естественно. Как в прежние времена.

Лайл мог бы оставаться так очень-очень долго, забыв о злости и негодовании, и просто наслаждаясь её обществом. Он соскучился по Оливии, и этого факта отрицать было нельзя. Перегрин вспомнил, как восстановилось правильное равновесие в мире, когда она завела его в переднюю тем вечером, всего лишь пару дней тому назад, и произнесла: «Рассказывай».

Разумеется, у неё не заняло много времени снова весьма эффектным образом нарушить порядок в его мире, и ему всё ещё хотелось её убить. Но в этот момент он был также опьянён ею и счастлив, как не был счастлив уже давно.

Перегрин не спешил уезжать, даже когда резкий порыв ветра хлестнул его в лицо.

Но Оливия задрожала, и он проговорил:

— Нам лучше вернуться.

Она кивнула, её взгляд оставался прикованным к памятнику:

— Мы дали нашим леди достаточно времени, чтобы посплетничать о том, чем именно мы здесь занимаемся.

— Что за парочка, — сказал Лайл. — Каким дьяволом тебе удалось убедить моих родителей, что они послужат для нас подходящими компаньонками? Если речь зашла об этом, я ума не приложу, как тебе удалось убедить их всех…

— Лайл, ты же прекрасно знаешь, что объяснение механизма надувательства противоречит кодексу Делюси.

Он внимательно рассматривал в профиль ее слегка улыбающееся лицо.

— Значит, ты смошенничала, — заключил он.

Оливия повернулась, чтобы встретиться с ним взглядом, её синие глаза глядели бесхитростно и, казалось, ничего не скрывали:

— Всеми мыслимыми способами. Ты на меня ещё злишься?

— Я в ярости, — ответил Перегрин.

— Я тоже на тебя злюсь, — сказала она. — Но я ненадолго забуду об этом, потому что ты показал мне памятник вместо того, чтобы подвергнуть скучной нотации о морали, этике и всём прочем.

— Я никогда не читаю нотаций, — возразил он.

— Ты делаешь это постоянно, — заметила Оливия. — Обычно я нахожу их милыми, но сегодня у меня нет настроения. Поскольку ты себя сдерживаешь, я готова обменяться поцелуями и помириться. Метафорически говоря. На текущий момент.

Лайл понял, что взгляд его прикован к её губам. Он осторожно его перевёл на правое ухо Оливии, сочтя его более безопасным объектом. Напрасно. Оно оказалось маленьким и изящным. С него свешивалась филигранная золотая серьга с нефритом. Он понял, что его голова невольно клонится к девушке.

Перегрин заставил себя смотреть на монумент, на лужайку, куда угодно, только не на неё. Слишком много женственности находится чересчур близко к нему, и куда, к дьяволу, подевался этот ветер? Он улёгся также внезапно, как и поднялся, и теперь Лайл мог вдыхать её запах.

Граф повернулся, чтобы сказать, что им пора уезжать.

В тот же самый момент Оливия повернулась к нему, слегка наклонившись вперёд.

Её губы коснулись его губ.

Шок пронизал его.

На какой-то трепетный миг они просто глядели друг на друга.

Потом они отпрыгнули в разные стороны так, словно молния ударила в ограду.

Оливия резко вытерла губы, словно на них оказалось насекомое.

С колотящимся сердцем, Лайл сделал то же самое.


Вытирать губы было бесполезно. Оливия знала, что никогда не сможет стереть это: упругое, тёплое прикосновение его губ, соблазнительный намёк на его вкус.

— Твой рот не должен был оказаться на пути, — сказала она.

— Я поворачивался, чтобы заговорить с тобой, — возразил он. — Твои губы не должны были находиться так близко.

Она перелезла через ограждение.

— Я говорила, что хочу поцеловаться и заключить мир, выражаясь метафорически.

— Ты сама меня поцеловала!

— Это должен был быть лёгкий сестринский поцелуй в щёку!

Она надеялась, что так и было задумано. Она надеялась, что думала хоть о чём-то. Онанадеялась, что не потеряла рассудок.

— Ты мне не сестра, — говорил Лайл в своей обычной педантичной манере, следуя за нею. — Мы с тобой никак не связаны. Твой приёмный отец был когда-то женат на сестре моего отца.

— Благодарю за урок по генеалогии, — ответила Оливия.

— Всё дело в том, что…

— Я больше этого не сделаю, — перебила его она. — Можешь быть уверен.

— Дело в том, — упрямо продолжал Перегрин, — что мужчины не разбираются в таких вещах. Когда рядом есть привлекательная женщина, и, кажется, что она делает авансы…

— Это не был аванс!

— Кажется. — Повторил он. — «Кажется». Ты меня вообще слушаешь?

— Прямо сейчас мне хочется оглохнуть.

— Женщины проницательны, — втолковывал ей Лайл. — Они видят отличия. А мужчины нет. Мужчины как собаки… Бог ты мой, почему я это всё тебе объясняю? Ты сама прекрасно знаешь, каковы мужчины.

Она считала, что знает.

Они дошли до лошади. Оливия взглянула сначала на неё, потом на Лайла.

— Нам лучше вернуться до того, как наши леди умрут от любопытства. Ты сможешь продолжить свою лекцию, когда мы будем в карете.

— Я не сяду на это животное вместе с тобой, — сказал он.

Она не хотела снова ехать с ним. Мускулы, жар и мужской запах действуют как яд наженский рассудок. Оливия не выдержит превращения в дурочку перед мужчиной, а вособенности перед Лайлом.

Он сцепил руки перед собой:

— Залезай.

Это самый разумный поступок. И вместе с тем…

— На дороге грязь по щиколотку, — проговорила Оливия. — Ты испортишь сапоги.