Их высказывания вернули Оливию к воспоминанию о тёплом давлении сильной руки Лайла, прижатой к ее телу. Она до сих пор могла практически ощущать его руку, словно он оставил на ней свой отпечаток, будь он неладен.

Не имеет значения. Он мужчина, обладающий мужественностью с избытком, и это было волнующе, но она переживёт случившееся.

И, будучи Лайлом, ему нужно было поступить столь гадко и появиться гораздо раньше, чем она ожидала.

Оливия знала, что он поедет за ней. Перегрин считал себя её старшим братом и был по натуре защитником. Более того, как всякий другой мужчина, он верил в то, что обладает бесконечно бо льшим здравым смыслом и способностями, чем любая женщина. Ни один мужчина не позволит женщине взяться за что-то, за исключением домашнего хозяйства и детей, а в высших кругах женщинам едва ли доверяли и в этих сферах.

Даже мать Оливии, которая вовсе не была слепа к её недостаткам, сказала бы, что её дочь более чем способна взять на себя и долгое путешествие, и восстановление поместья. Она, конечно, не собиралась заниматься этим одна — но могла бы.

Что же, в таком случае, всё идёт по плану, кроме непредвиденного события в «Соколе». От которого Оливия в полной мере получила удовольствие. Выражению лица забияки, когда она дала ему пощёчину перчаткой, не было цены.

А потом пришёл Лайл и уволок её…

Дверца кареты открылась.

Там стоял он, глядя на неё, один серебристо-серый глаз окружал синяк, переливавшийся всеми цветами радуги.

— Тебе лучше выйти и позавтракать сейчас, — сказал Перегрин. — Мы больше не остановимся поесть до полудня.

— Мы? — спросила Оливия. — Ты же не едешь. Ты скорее станешь нищенствовать в Египте или умрёшь с голоду, чем уступишь своим родителям. Ты ведь решил, что поездка в Шотландию — участь, худшая, чем смерть.

— Путешествие с тобой делает её ещё хуже, осмелюсь заметить, — ответил он. — Ты хочешь есть или нет? Пройдёт много часов, прежде чем тебе представится другой шанс.

— Не ты руководишь нашей поездкой, — возразила Оливия.

— Теперь я, — парировал он. — Ты решила заставить меня сделать это. Теперь тебе придётся делать всё по-моему. Ешь или голодай, решать тебе. Я собираюсь взглянуть на ту саму знаменитую кровать.

Оставив дверцу кареты открытой, Лайл повернулся и зашагал обратно в гостиницу.


Оливия влетела в спальню десятью минутами позже.

— Ты, — начала она. — Но даже в состоянии слепой ярости, она едва ли могла упустить из виду кровать, и это зрелище заставило её мгновенно умолкнуть. — Господь всемогущий! Она просто громадная.

Лайл бросил на неё мимолётный взгляд, оторвавшись от осмотра колонны в изголовье.

Шляпка Оливии сбилась набок, волосы выбились, рыжие кудри спадали на жемчужно-белую кожу. Одежда измялась в дороге. Злость всё ещё горела в её неимоверно синих глазах, хотя они и широко раскрылись при виде кровати, которая была знаменита во времена Шекспира.

Она выглядела растрёпанной, и хотя Лайлу следовало уже привыкнуть к её прекрасному лицу, этот беспорядок снова лишил его покоя, и сердцебиение стало частым и болезненным.

— Вот поэтому она именуется Большой кроватью из Уэра [6], — спокойно произнёс он. — Ты не видела её раньше?

Оливия покачала головой, и пряди волос бешено заплясали.

— Она довольно старая — по английским меркам, в любом случае, — сказал Перегрин. — Шекспир упоминает о ней в «Двенадцатой ночи».

— Я видела вещи в таком стиле, — ответила девушка. — Тонны дуба, сплошь покрытые резьбой. Но ничего и близко такого огромного.

Кровать действительно была украшена резьбой в изобилии. Цветы, фрукты, животные, люди и мифологические существа покрывали каждый дюйм древесины черного дуба.

— Двенадцать футов в ширину и девять в высоту, — сказал Лайл. Факты всегда безопасны и действуют успокаивающе. — По сути дела, когда занавеси задёрнуты, то это комната. Взгляни на боковые панели.

Оливия шагнула ближе.

Перегрин уловил её аромат и вспомнил ощущение её тела в своих руках, когда он выносил девушку из гостиницы.

Факты. Он сосредоточился на деталях кровати. Среди резных арок две панели изображали городские пейзажи, включая их прославленных лебедей. Он легко провёл указательным пальцем по выложенному мозаикой лесу.

Этому предмету не хватало грации египетского искусства. Но к удивлению самого Лайла, он находил его интересным.

— Они как окна, видишь? — продолжил он. — Служили для развлечения. Будучи новыми, они привлекали ещё больше внимания. Повсюду можно видеть остатки краски. В своё время фигуры, должно быть, были довольно красочными, как египетские храмы и могильники. И, так же как в Египте, посетители оставили здесь свои отметки.

Он обвёл ряд инициалов.

— А также печати.

Лайл снова позволил себе взглянуть Оливии в лицо. Сейчас изумление переполняло её. Гнев прошёл, буря улеглась, потому что она была зачарована. Будучи натурой искушённой и лукавой, она никогда не была наивной. Но её воображение не знает границ, и Оливию можно завлечь, как ребёнка.

— Странно, что ты не видела её раньше, — проговорил Перегрин.

Оливия осмотрела голову льва с красным клеймом на носу.

— Вовсе не странно, — сказала она. — Поскольку мы всегда направляемся в Дербишир или Чешир, то никогда не ездим этой дорогой. А когда я уезжаю из Лондона, то обычно потому, что я опозорилась, и это означает необходимость ехать так быстро и так далеко, насколько это возможно. Нет времени на осмотр достопримечательностей.

Он отвёл глаза от её лица. Ещё немного, и он превратится в полного дурачка. Граф осмотрел одного из сатиров, украшающего резной столбик.

— Хлестнуть того пьяницу перчаткой и обозвать его трусом было не самым разумным поступком.

— Зато чрезвычайно приятным.

— Ты вышла из себя, — сказал Лайл. Когда она давала волю характеру, он не мог полагаться на её мозги или инстинкты. И не мог надеяться на то, что она позаботится о себе.

Перегрин отошёл от столбика и заложил руки за спину.

— Что твоя мать говорила тебе об умении держать себя в руках? — произнёс он тем же терпеливым тоном, который, как он слышал, использовала её мама в тот день, когда он познакомился с Оливией.

Девушка прищурилась.

— Я должна сосчитать до двадцати.

— Думаю, ты не считала до двадцати.

— Настроения не было, — ответила она.

— Я удивляюсь, что ты не применила к нему одно из своих извинений, — приложив руку к сердцу, Лайл заговорил фальцетом. — «О, сэр, я нижайше и смиренно прошу вашего прощения». Потом ты могла бы похлопать ресницами и упасть перед ним на колени.

Она проделала такое в самый первый раз, когда они встретились, и это зрелище поразило его до глубины души.

— К тому времени, когда ты закончила бы, — продолжил Лайл, — все бы уже рыдали, или у них закружилась бы голова. Включая пьяницу. А ты могла бы незаметно улизнуть.

— Теперь мне жаль, что я так не сделала, — сказала Оливия. — Это уберегло бы меня от грубого обращения при выходе из гостиницы.

И предотвратило бы ощущение её податливого тела в его руках.

— Не понимаю, почему ты не вытащил его наружу, во двор, и не засунул его голову под струю воды, — продолжала Оливия. — Вот что следовало сделать с самого начала. Но все его боялись. Не включая тебя, как я полагаю — но ты решил применить всё своё мужество и власть ко мне.

— Вытаскивать тебя наружу гораздо забавнее, — ответил Перегрин.

Девушка подошла ближе и вгляделась в его глаз.

Её запах окружил его, и сердце забилось чаще.

— Ах, этот Бельдер, — проговорила Оливия, качая головой. — Почему он не ударил тебя сильнее?

Она выбежала из комнаты.


День был прохладным и серым, дождь смыл всю пыль. Дамам захотелось свежего воздуха, как они заявили. Езда в тёмной и душной карете не входит в их представление о приятном путешествии.

Оливия подозревала, что причина, по которой они хотели открыть зашторенные оконца, заключалась в желании полюбоваться видом на мужчину по ту сторону стекла.

Это было прекрасное зрелище, и она сама не могла не наслаждаться им, несмотря на то, что Лайл оказался Трагическим Разочарованием.

Он ехал верхом рядом, практически возле её плеча, не отставая от экипажа, вместо того, чтобы ехать впереди, как она ожидала. Скорость кареты, с учётом хрупких костей леди, была медленнее, чем могло нравиться Лайлу. И, разумеется, это было медленнее, чем любила Оливия. Ей бы тоже хотелось ехать верхом, но не подумала об этом и не подготовилась.

Её седло упаковали в одну из повозок с остальными вещами, и упаковали глубоко. Она не думала, что оно ей понадобится до того, как они достигнут цели своего путешествия. В то время как лошадей можно нанять в придорожной гостинице, и она фактически могла ездить на любом коне без всяких трудностей, седло было совершенно иной вещью. Женское седло — вещь столь же личная, как и корсет, оно изготовлялось точно по её меркам.

Не то чтобы Оливия нуждалась в седле. Она, в конце концов, дочь Джека Уингейта, и чувствовала себя на спине лошади свободно, как цыганка.

Но никто не должен знать, что она всё ещё занимается этими вещами. Никто не должен знать о мужской одежде, которую Бэйли ушила, чтобы она подошла Оливии, и которая была аккуратно сложена в коробку среди остальных пожитков.

Оливия вспомнила, как шокирован был Лайл, когда впервые увидел её в мальчишеской одежде. Она вспоминала тот момент — как могла она забыть это комичное выражение на его лице? — когда карета остановилась.

Экипаж слегка качнулся, когда лакеи спрыгнули с запяток. Она увидела, как один из них поспешил вперёд, чтобы удержать лошадей.

— Что там такое? — спросила леди Купер.