— Какое ему дело? — вскрикнула мать. — Когда Перегрин думал о нас?

Она вскочила с кресла и подбежала к окну, словно хотела в отчаянии выброситься из него.

Лайла это нисколько не встревожило. Мать никогда не выпрыгивала из окон и не разбивала голову о каминную полку. Она только вела себя так, словно собиралась это сделать.

Вместо того чтобы думать, его родители устраивали спектакли.

— Какое чудовищное преступление мы совершили, Джаспер, что в наказание получили такого жестокосердного сына? — запричитала она.

— Эх, Лайл, Лайл! — Лорд Атертон приложил руку к голове и принял свою излюбленную позу короля Лира. — К кому же еще обращаться, как не к своему старшему сыну и наследнику?

Прежде чем он разразился своей обычной тирадой о неблагодарности детей и злодеях с бесчувственными сердцами, в разговор снова вступила мать.

— Это нам расплата за то, что мы тебя разбаловали, — сказала она с глазами, полными слез. — Это награда за то, что мы доверили тебя заботам Руперта Карсингтона, самого безответственного человека во всей Англии.

— Для тебя одни только Карсингтоны имеют значение, — вторил ей отец. — Сколько писем ты написал нам за все те годы, что ты провел в Египте? Я могу пересчитать их по пальцам одной руки.

— Зачем ему писать, если он никогда не думает о нас? — проговорила мать.

— Я обращаюсь к нему с простой просьбой, а он отвечает насмешкой! — Отец стремительно подскочил к камину и ударил кулаком по каминной полке. — Господи, как мне это вынести? Подобными тревогами и заботами ты сведешь меня в могилу, Лайл, клянусь тебе!

— О, мой любимый, не говори так! — взвизгнула мать. — Я не смогу жить без тебя. Я без промедления последую за тобой, и бедные мальчики осиротеют.

Она стремительно промчалась от окна к креслу, упала в него и начала истерически всхлипывать.

— Теперь посмотри, что ты сделал со своей матерью! — Отец протянул руку в сторону рыдающей супруги.

— Она всегда так ведет себя, — ответил Лайл.

Отец уронил руку и в гневе отвернулся от него. Он достал носовой платок и вложил в руку матери, и как раз вовремя, поскольку ее собственный скоро можно было выкручивать. Она была самой удивительной плакальщицей.

— Ради наших мальчиков мы должны молиться, чтобы этот кошмарный день никогда не настал, — произнес отец, похлопывая ее по плечу. Его глаза тоже увлажнились. — Лайл, разумеется, будет путешествовать среди дикарей, бросив братьев на беспечных посторонних людей.

Братья уже жили среди беспечных посторонних людей, подумалось Лайлу. Потеряв родителей, они бы переехали к одной из сестер отца. Хотя несколько лет назад лорд Атертон похоронил одну из них, первую жену лорда Рэтборна, другие шесть сестер находились в добром здравии и даже не заметили бы прибавления еще парочки детей к своему собственному многочисленному потомству. Конечно же, никто из них не занимался детьми сам. Их отпрысков растили слуги, учителя и гувернантки. Сами родители только совали нос куда не следовало, находили способы всех раздражать и придумывали нелепые и неподходящие затеи, чтобы впустую тратить чужое время.

Лайл не допустит, чтобы они манипулировали им. Если он позволит им втянуть себя в водоворот эмоций, ему из него никогда не выбраться.

Единственный способ устоять на твердой почве — не отступать от действительности.

— У мальчиков есть многочисленные родственники, чтобы присматривать за ними, и более чем достаточно денег на жизнь, — сказал Лайл. — Они не станут страдать и голодать в сиротском приюте. А я не поеду в Шотландию по такому нелепому поручению.

— Как ты можешь быть таким бессердечным? — вскрикнула мать. — Фамильному сокровищу грозит исчезновение с лица земли!

Она откинулась в кресле, выронив из дрожащих пальцев носовой платок мужа, и приготовилась упасть в обморок.

Вошел дворецкий. Он, как обычно, сделал вид, будто всей этой эмоциональной феерии не происходит, и доложил, что карета ждет.

После их отъезда спектакль не закончился, он продолжался по пути в Харгейт-Хаус. Из-за запоздалого выезда и столпотворения на дороге они прибыли одними из последних.

Родители Лайла возобновили свои упреки в промежутках между приветствиями хозяевам и многообразным мужьям и женам из семейства Карсингтон, а также пробираясь сквозь толпу к виновнице торжества.

Именинница, вдовствующая графиня Харгейт, кажется, с возрастом не менялась. Из писем Оливии Лайл знал, что старуха по-прежнему сплетничает, выпивает и играет в вист с подружками, которых среди Карсингтонов называли «гарпиями», а также находит достаточно времени и сил, чтобы устрашать всю семью.

В настоящее время, наряженная по последней моде и в самое дорогое платье, с бокалом в руке, она сидела в кресле с высокой спинкой, напоминающем трон, и гарпии окружали ее, как фрейлины свою королеву.

— У тебя изможденный вид, Пенелопа, — обратилась она к матери Лайла. — Одним материнство к лицу, другим — нет. Как жаль, что ты не из тех, кто в этот период расцветает! Разве что твой нос. Он довольно красный, да и глаза тоже. Будь я в твоем возрасте, я не стала бы столько плакать, как, впрочем, и производить на свет детишек. Если бы ты меня спросила, я бы посоветовала тебе заниматься деторождением раньше, а не делать перерыв и откладывать все на потом, когда вся твоя красота безвозвратно ушла, а мышцы потеряли свою эластичность.

Заставив мать на время потерять дар речи и покраснеть, графиня Харгейт кивнула Лайлу:

— Ага, наш бродяга вернулся, и, как обычно, коричневый, словно кофейное зерно. Осмелюсь предположить, что вид полностью одетых девушек станет для тебя настоящим шоком, но придется тебе пережить это.

Окружающие графиню гарпии засмеялись.

— Вот уж точно — пережить, — проговорила леди Купер, одна из тех, что помоложе. Ей было около семидесяти лет. — Уверена, что девушкам не дает покоя мысль: у него все тело такое же загорелое, как лицо?

Мать, стоявшая позади Лайла, издала слабый стон.

— Она всегда была жеманной простушкой, — обращаясь к Лайлу, театральным шепотом произнесла вдовствующая графиня. — Не обращай на нее внимания. Это мой вечер, и я хочу, чтобы молодые люди развлекались. Здесь полно красавиц, и все они страстно жаждут познакомиться с нашим великим путешественником. Теперь иди, Лайл. Если ты застанешь Оливию, опять обручающуюся с кем-то, скажи ей, чтобы не делала из себя посмешища.

Она взмахом руки отпустила его и повернулась, чтобы продолжить мучить его родителей. Лайл оставил их без малейших угрызений совести и растворился в толпе.

Бальный зал, как и обещала именинница, был переполнен красавицами, а Лайл никогда не был к ним равнодушен, независимо оттого, одеты они или раздеты. И против танцев он уж точно не возражал. Он легко находил пару и танцевал с удовольствием.

Однако все это время его взгляд блуждал в толпе в поисках головки с волосами огненно-рыжего цвета.

Если Оливия не танцует, значит, играет в карты и обыгрывает того, кто по собственной глупости сел играть с ней. А может, она в каком-нибудь укромном уголке вновь принимает чье-то предложение, как заподозрила графиня. Многочисленные разорванные помолвки Оливии, которые репутацию девушки с более скромным состоянием или из менее влиятельной семьи давно погубили бы, не отпугивали поклонников. Их даже, видимо, не слишком волновало, что она не красавица, подумал Лайл. В любом случае Оливия Карсингтон была завидной невестой.

Ее покойный отец Джек Уингейт был младшим сыном недавно скончавшегося графа Фосбури, который оставил ей целое состояние. У ее отчима и дяди Лайла, виконта Рэтборна, тоже была куча денег, и он являлся наследником графа Харгейта, который был еще богаче.

Лайл знал, что Оливия была излюбленной темой для сплетен: вызывающее платье, которое она надела на коронацию в прошлом месяце, ее гонки на экипажах с леди Давенпорт, дуэль, на которую она вызвала лорда Бентвистла за то, что он ударил хлыстом мальчика-посыльного, и так далее.

Она выезжала в свет уже четыре года, была по-прежнему не замужем, и весь Лондон все так же судачил о ней.

Лайла это нисколько не удивляло.

Ее мать, Батшеба, происходила из порочной ветви семейства Делюси: известные мошенники, самозванцы и двоеженцы. До того как Батшеба Уингейт вышла замуж за лорда Рэтборна, по некоторым признакам уже было понятно, что Оливия пойдет по стопам своих предков. Позже аристократическое воспитание замаскировало эти признаки, но характер Оливии, очевидно, нисколько не изменился.

Лайл вспомнил несколько строк из письма, которое она однажды написала ему в Египет.

«Я с нетерпением жду того дня, когда стану жить самостоятельно. Мне наверняка понравится беспорядочный образ жизни».

Судя по слухам, она в этом преуспела.

Лайл уже был готов начать активные поиски Оливии, когда заметил мужчин, которые, прихорашиваясь, всеми правдами и неправдами пытались пробиться в угол комнаты, где стояла группа джентльменов.

Он пошел в этом направлении.

Толпа была настолько плотной, что поначалу он мог видеть лишь нелепую, сделанную по последней моде прическу, которая возвышалась над головами мужчин. Две райские птицы как будто застряли коготками в капкане из… рыжих волос. Огненно-рыжих.

Такие волосы были только у одной-единственной на свете девушки.

Что ж, неудивительно обнаружить Оливию в центре мужской толпы. У нее есть титул и огромное приданое. Этого будет вполне достаточно, чтобы компенсировать…

Толпа расступилась, открыв ему полный обзор. Оливия повернулась в его сторону, и Лайл резко остановился.

Он совсем забыл.

Эти огромные синие глаза.

Какое-то время он стоял, полностью утонув в их синеве, такой же насыщенной, как вечернее небо Египта.

Потом Лайл окинул взглядом все остальное, от нелепых птиц, зависших над тугими завитками рыжих волос, до остроносых туфель, выглядывавших из-под кружев и оборок подола ее бледно-зеленого платья.