Константин Сычев - Василий Храбрый

– Благодарю, мой господин, – пробормотал княжеский разведчик, пряча деньги.

– Ну, а теперь расскажи мне об их заговоре против Василия Брянского, – распорядился князь.

– Юрий натравливает того Святослава Можайского на князя Василия, обещая ему Брянск, – промолвил Кочка. Он вовлек в это дело и Святослава Карачевского! Они решили, что два Святослава хитростью завладеют Брянском и поделят на двоих всю удельную землю! Этот злобный Юрий обещал им быть помощником и советчиком! Надо бы этому помешать, великий князь! Может, уведомить обо всем Василия Брянского?

– Не надо! – покачал головой князь Михаил. – Мы знаем, что Василий пользуется уважением в Сарае! Его любит сам татарский царь! Пусть же эти князья Святославы исполнят замысел Юрия Московского и потревожат Василия Храброго! Будет еще лучше, если они прогонят его из Брянска! Тогда у них будут враги даже в Орде! А если царь Тохтэ поддержит Василия Брянского, наши враги сильно пострадают! Пусть даже эта «замятня» прямо не заденет коварного Юрия, но все равно его сильно потрясет! А мы, напротив, обретем еще большую силу!

Вот уже четвертый день как Брянск был погружен в траур: 20 сентября 1307 года скончался бывший великий черниговский и брянский князь Олег, в иночестве – Василий.

Перед смертью смиренный Божий служитель завещал похоронить его без шума и почестей на местном соборном кладбище…Он скромно жил княжичем, великим князем, скромно и умер. Черниговский епископ Арсений не раз бывал в келье знатного монаха, не забывая его до самой смерти. – Надо вести летопись, владыка, – говорил инок Василий, чувствуя приближение смерти, – и подобрать особого, летописного человека. Было бы неплохо, если бы ты отдал все свитки молодому Нафанаилу, – он достал из выдвинутого ящика своего стола большой липовый короб со свернутым пергаментом. – Здесь хватит места для описания событий еще на сотню лет…Я склеил и свернул листы, как надо.

– Обещаю, – промолвил епископ Арсений, – и когда настанет время, передам их Нафанаилу…

– Это очень важно, владыка, – кивнул головой бывший князь Олег. – Эту летопись начал еще отец Игнатий и вложил в нее всю свою душу…Откуда же люди узнают о славных делах моего батюшки и его верных людей? Только эта брянская летопись правдиво, без утайки, описывает жизнь…Здесь нет ни злобы, ни корысти…Однако же, владыка, не забывай, что пока еще рано, при жизни князя Василия, читать о брянской истории. Я во всех подробностях описал ордынскую войну и смерть Ногая от руки нашего князя! Мне об этом рассказал сам Василий и его люди…Я потому опросил всех очевидцев событий, чтобы не думали, что здесь только хвалебные слова одного Василия! Царь Тохтэ запретил рассказывать правду о гибели Ногая…Вот почему эта большая тайна может стать доступной только через сотню лет…В свитке есть и другие недобрые сведения. Например, о моем покойном брате Михаиле, сосланном в лесную Асовицу…Ты знаешь об этом, владыка?

– Знаю, сын мой, – кивнул головой епископ Арсений. – Я сохраню все тайны брянской летописи и не стану предавать их огласке, пока жив. Пусть уже другое поколение читает эти свитки! Я поговорю с Нафанаилом и разъясню ему суть всех тайн!

Молодой церковный служка Нафанаил, брат бывшей любовницы князя Романа Михайловича, Домены, с самого отрочества привязался сердцем к православной церкви. Обученный грамоте, знавший основные православные каноны, он входил в число лучших и любимых учеников самого епископа Арсения.

– Нафанаил набожен, верен православной церкви, скромен и тих, послушен воле старших, – говорил о нем владыка. – Это лучшие достоинства для православного священника!

Когда черниговский епископ рассказал Нафанаилу о завете инока Василия, его молодой ученик с радостью согласился продолжать, на случай смерти летописца, вести погодные записи.

– Но только, если что задумаешь написать от себя, советуйся со мной, – говорил епископ. – Нужно, чтобы вся правда шла не только от сердца, но и от головы, от разума…

Сам князь Василий побывал как-то в келье своего предшественника на брянском «столе». Он долго и обстоятельно беседовал со знатным монахом. Бывший князь Олег рассказывал князю Василию о своей жизни, о событиях, связанных со ссорой в отцовской семье, когда разгневанный отец сослал своего сына Михаила в отдаленное сельцо Асовицу.

– Отправил бы ты туда людей, Василий, – сказал тогда он, – и проведал бы о судьбе потомков Михаила. Нельзя забывать отпрысков моего батюшки и твоего деда…И не отнимай у них эту Асовицу с лесом и угодьями. Пусть себе владеют!

Князь Василий прислушался к совету Божьего человека и послал в Асовицу бояр – братьев Арука и Калина Добровичей с дружиной. Они побывали там и приехали назад с вестью, что сельцо Асовица едва населена, и что все дети и внуки Михаила Романовича уехали в Литву. – Там осталось не больше десятка домов, где живут холопы и простолюдины, берегущие то жалкое место! – подытожили свой рассказ посланцы.

– Почему же они покинули свою землю, отданную им моим дедом в удел? – спросил тогда вернувшихся бояр разочарованный князь Василий. – Неужели им там было плохо?

– Люди говорили, – пробормотал, отводя взгляд, Арук Добрович, – что твой севский воевода Супоня Лаврич постоянно их притеснял, пока не выжил оттуда…

– Другие же поведали, – добавил боярин Калин Добрович, – что потомки князя Михаила ушли в Литву к родственникам княгини, вдовы Михаила Романовича, которая родом оттуда!

Князь Василий не обратил внимания на недомолвки и косые взгляды брянских бояр: они совсем не доверяли смоленским боярам и присланным в Брянск дружинникам Святослава Можайского и особенно Супоне Лавровичу, бывшему любимцу можайского князя. Однако и порочить его они не хотели…

Брянская знать была недовольна прошедшими в уделе властными перестановками: даже в княжеском войске все прежние заслуженные дружинники-брянцы заменялись смолянами. Правда, князь Василий щедро жаловал дружине и бывшим княжеским слугам земли, постройки и даже серебро. Он не отталкивал их и от себя: брянцы, отстраненные от важных постов в войске и в управлении, перешли в княжеский совет в качестве думных бояр. Но поскольку боярский совет при сильном и властном князе играл лишь вспомогательную роль, им оставалось только сидеть на своих думных скамьях, поддакивать князю, да изредка, при несогласии, неодобрительно бурчать!

Вот и теперь по истечении четырехдневного траура по бывшему князю Олегу, Василий Брянский, собрав боярский совет, предложил устроить пышные похороны. – Надо прославить праведного усопшего, – сказал он на совете, – чтобы веками вспоминали его славное погребение!

Однако на этот раз бояре не поддержали князя.

– Этого не надо, княже, – сказал престарелый Добр Ефимович, бывший княжеский воевода. – Если наш знатный инок Василий распорядился сделать скромные похороны, то так и должно быть!

– Великие чудеса свершились после смерти князя Олега! – пробасил седобородый Велич Ермилович. – В его келью приходили Божьи ангелы, а от его праведного лица исходил чудесный свет! Поэтому мы не вправе отменять его праведное указание!

– Были и удивительные исцеления, – вторил им другой брянский боярин, Могута Милкович. – Если какой-нибудь хромой или слепой прикасался к его святому гробу, он сразу же исцелялся! Зачем спорить о погребении, если нам известна воля покойного? Его святость не нуждается в подтверждении! А если соберется уйма народа, еще и подавятся в тесноте и волнении!

В самом деле, на похоронах бывшего князя Олега было премного народа! Небольшой сосновый гроб с телом великого праведника был вынесен монахами на руках из Спасской соборной церкви под погребальный звон колоколов и прилюдно захоронен в заранее вырытой могиле на церковном кладбище.

Князь Василий с боярами и старшими дружинниками молча ждал, когда гроб погрузится в могилу. Как только это совершилось, умолк звон церковных колоколов и в торжественной тишине, установившейся внезапно, брянский князь произнес прощальные слова.

– У меня нет слов, – сказал он, – чтобы выразить всю мою скорбь…Я знал о подвиге моего праведного дяди, посвятившего свою жизнь нашей православной церкви…Он был образцовым сыном, покорным своему батюшке Роману Михалычу, справедливым правителем и настоящим Божьим служителем…Великий усопший жил в бедности и скромности, жалея и любя весь православный люд! Пусть же откроются перед его душой ворота рая, а его смертному телу – пусть будем земля мягким пухом!

– Храни, Господи, душу нашего праведника Василия, славного инока! – пропел епископ Арсений своим густым, сочным басом. – Царствие небесное тебе, сын мой, и вечный покой!

– Царствие небесное! Вечный покой! – пробормотали в толпе, окружавшей Спасский собор.

– А теперь пусть каждый желающий бросит горстку земли на гроб этого инока! – громко крикнул княжеский огнищанин Микула Милкович.

Сам князь Василий наклонился, поднял из под ног большой ком земли и бросил его в яму. За ним это же проделали бояре и дружинники.

– А теперь пошли в трапезную, сын мой, – сказал епископ Арсений, – и отобедаем в честь усопшего.

Поминальная трапеза состоялась в княжеском тереме, однако владыка не зря пригласил туда князя: люди самой церкви накрывали столы и готовили блюда.

Как только князь, его бояре и дружинники, городское духовенство покинули кладбище и направились в детинец, простые брянцы кинулись к могиле своего праведника, бросая горсти земли в еще не засыпанную яму. Каждому хотелось выразить этим свою скорбь и почтение к ушедшему из жизни достойному правителю и просто душевному, непорочному человеку. В мгновение ока могила была засыпана с верхом, и церковные служки быстро выровняли ее края лопатами.

– Отблагодарим своим трудом нашего святого человека, – говорил, вытирая пот, покрасневший рослый молодец Нафанаил, – и укутаем его тело святой землей за заслуги перед людьми и Господом!