Знакомый голос. Знакомые слегка ехидные интонации, насмешка, никогда не коловшая, скорее вызывавшая некоторое смущение. Добродушное подтрунивание, скрытое за маской серьёзности и невозмутимости. Человек, заработавший свою репутацию, своё место под солнцем благодаря собственному же упорному труду. Человек, умело державший на лице маску вежливого интереса и явно знающий, как разделить работу и личное. Человек, с красивым прозвищем Цепеш, великий и кровожадный граф Дракула…

Владислав Алёхин собственной персоной.

— Здравствуйте, — медленно кивнула, усаживаясь в кресло и чувствуя, как сердце сдавливают тиски страха, ледяными липкими прикосновениями пробирающегося в душу.

— Вижу, вы всё-таки нашли себе адвоката? Похвально. Рад встретиться с вами, коллега, на этом поле, — и Алёхин улыбнулся, мягко, без малейшего намёка на дружелюбие.

Кажется, так улыбается хищник, позволяя своей добыче ещё пару раз трепыхнуться, прежде, чем раз и навсегда оборвать её бесполезные мучения и метания. Улыбка на моём лице застыла намертво, сковав все эмоции, бушевавшие где-то внутри.

Звук ломающегося карандаша разорвал повисшую вокруг тишину. Осколок дробным перекатом прокатился по поверхности стола. А Лектор, не севший — грохнувшийся в кресло рядом со мной, сумел выдавить из себя только одну фразу, прозвучавшую как приговор всему и сразу:

— Охренеть какой пассаж…

Глава 13

Тёмное небо медленно выцветало на горизонте, разгоняя липкую, тёмную ночь первыми лучами солнца. Стоя на кухне у окна, я медленно потягивала горький чёрный кофе без сахара и слушала.

Слушала тишину, царившую в квартире. Слушала где-то на периферии едва слышимый мужской храп, почему-то совсем не раздражавший меня. Мерное тиканье часов на стене и ворчливую вибрацию холодильника. Такие знакомые и непривычные звуки переплелись друг с другом образуя какую-то свою, неповторимую и уютную атмосферу. Создавали ощущение дома, моего родного дома. Вот только…

Надолго ли?

Поёжилась от холода, скользнувшего вдоль позвоночника. Кофе давно и безнадёжно остыл, отдавая противным металлическим вкусом. Но я продолжала смотреть, как после прохладной, чернильно-чёрной ночи на город наступает робко и осторожно очередной жаркий рассвет. И даже не вздрогнула, когда сильные рук обвили мою талию, прижимая крепче к тёплой мужской груди. Словно пытаясь спасти и оградить от всего, что предстояло ещё только пережить.

Усмехнулась, криво и с ноткой безнадёжного отчаянья, откинув голову назад, привычно прижимаясь виском к колючей щеке.

— Опять не спишь? — хрипло поинтересовался Кощей, уткнувшись носом в моё плечо.

— Не опять, а снова, — вздохнула, закрывая глаза и сама не замечая, как расслабляются сведённые напряжением мышцы. — Да и толку-то? Всё равно, как упыря не крась, а живым он от этого не станет.

Ромка на это только фыркнул, укачивая меня с своих объятиях. Вот за что я действительно ценила его, так это за отсутствие лишних слов и вялых попыток утешения. Кощей просто был. Рядом, со мной и Маней, где-то поблизости. Иногда отлучался на работу, иногда приходил хмурый, небритый, с содранными костяшками пальцев и россыпью синяков и ссадин. Иногда пропускал стаканчик другой коньяка с кофе, задумчиво глядя в окно, прямо как я сейчас.

Но он был рядом. Просто был. Поверьте, это куда ценнее, чем тысячи слов и куча сообщений в сети или на телефоне. Куда дороже, чем фальшивое сочувствие Леночки, заявившей, что ей тоже пришла повестка в суд. Куда правдивее, чем улыбки представителей органов социальных служб.

Эти пираньи тоже отметились, посетив мою скромную квартиру и с умным видом рассуждая о том, что вот тут пора ремонт делать, вот тут надо подкрасить. А тут, смотрите, опасные инструменты! Ай-я-яй! Как же так можно!

Хмыкнула, поморщившись. Ну, собственно, кто бы удивлялся, на самом-то деле… Кто угодно, только не я. Андрей действовал по любимому принципу, и отступать не собирался. А его адвокат…

Когда мы вернулись домой, я получила сомнительную честь на собственном опыте узнать, насколько хороши байкеры в искусстве нецензурной речи. К моему вящему удивлению, ни Ромыч, ни Алексей так и не повторились ни разу, попутно перемежая собственные пламенные речи статьями то УК РФ, то экономическим сленгом, явно применяемым не в то время, не в том месте и не при тех обстоятельствах. Впрочем, если бы мысли были материальны, то я на самом-то деле не завидовала бы Владиславу Алёхину. Столько хорошего ему пожелать успели за какие-то пятнадцать минут, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Вот только…

Владислав Алёхин — это в первую очередь адвокат, преуспевающий юрист, лучший в своём деле. А уже потом он брат одного из членов банды, муж сестры Харлей и просто негласный так сказать байкер. И как любой профессионал он очень чётко разделяет свою личную жизнь, собственные привязанности и свою же работу. Смешивать это всё он не собирался, не собирается, и не будет делать. Иначе какой он тогда профессионал?

Друзья-байкеры выслушали меня молча. И так же молча вышли из квартиры, что бы заявиться под утро в непотребном состоянии. Ярмолин вырубился прямо в коридоре, где его и оставили по «доброте» душевной. А Костин просто сидел рядом со мной на диване, уложив голову на мои колени, и молчал, пока я перебирала ему пряди.

Правда, если я надеялась, что они на этом успокоятся, то я недооценила их упрямство. Оставшиеся до первого заседания дни они упорно рылись в законах, рысью носились по городу, даже умудрились каким-то образом попасть в мой родной город и поднять архивы медицинского учреждения, где с меня когда-то снимали побои. Я не стала спрашивать зачем, я не пыталась их отговорить от этой глупой затеи.

Я просто в первые в жизни доверилась кому-то и отчаянно цеплялась за эту надежду, за обещание Ромки, что всё будет хорошо. И это помогало выдержать всё, что свалилось на мою голову, не скатившись в банальную истерику.

— Варь… — негромко окликнул меня Рома, поглаживая ладонью мой живот поверх просторной домашней футболки.

Прикосновение было таким родным и правильным, что я невольно задумалась о том, как же это забавно. Я три года училась жить одна, справляться со всем самостоятельно, привыкала к тому, что дальше всё будет точно так же. Как вдруг судьба расщедрилась на целого байкера-раздолбая, в которого я не смогла не влюбиться.

Но, видимо, что бы всё было равноценно, она, эта самая судьба, решила отобрать самое ценное, что у меня есть — мою дочь. Как говорил один мой знакомый, и можно бы забавнее, но по ходу уже некуда.

— Вареник… — в шею ткнулся прохладный нос, вызывая толпу мурашек по коже. Я невольно дёрнула плечом, лишь чудом не заехав им по подбородку Кощею. А тот лишь тихо фыркнул, предложив. — Пойдем, покатаемся?

— В четыре утра? — я удивлённо покосилась на парня. Но тот лишь мягко улыбался, продолжая меня обнимать.

— В четыре утра? — я удивлённо покосилась на парня. Но тот лишь мягко улыбался, продолжая меня обнимать. И я не знаю, что меня дёрнуло, я просто кивнула в ответ, соглашаясь на более, чем странное предложение…

Прозвучи они от кого-нибудь другого.

Красавец харлей встретил нас чёрным матовым блеском и мягким светом фонаря, поймавшего мотоцикл в ловушку светового пятна. Кощей привычно прошёлся кончиками пальцев по эмблеме, погладил руль и, вновь чему-то улыбнувшись, сел на байк. Поправил перчатки без пальцев, поддёрнул рукава кожаной куртки и лукаво сощурился, поджидая меня. Я же чувствовала себя непривычно в просторном мужском свитере, поверх тонкой майки, простых джинсах и кедах.

Без куртки, которую он всегда натягивал на меня, без шлема и какой-то ещё защиты, садиться на мотоцикл почему-то было страшно.

— Ром…

— Садись, — покачав головой Кощей, обрывая любые мои возражения. И повернул ключ зажигания. — Поверь, так надо, Вареник.

Вздохнув, я только головой покачала, устраиваясь позади него и прижимаясь сильнее к широкой, надёжной спине. Утыкаясь носом с мягкую кожу, вдыхая аромат сигарет, капельки коньяка и немного бензина, смешавшегося с запахом дорого мужского одеколона. Мягкие, рычащие звуки мотора разорвали рассветную тишину двора. И прежде, чем я успела подумать о том, сколько народу мы могли перебудить таким образом, байк рванул с места, унося нас вдаль.

Это была не первая поездка и не последняя, как я втайне надеялась, где-то в глубине своей души. Но в этот раз всё было по-другому. Острее, от того, как дерзко и резко пробирался ветер сквозь ткань, обжигая кожу, оставляя расплавленные метки на теле. Дерзче, от осознания, насколько тонка грань между наслаждением свободой и скорость и безумным падением вниз. Интимнее, от понимания, как нелегко с кем-то разделять на двоих такое особое, недоступное большинству удовольствие. Горячее, от прикосновения к мягкой, выделано коже, от ровного, пряного тепла, распространяющегося от байкера по всему моему телу, пьяня и кружа голову.

И роднее. Словно ещё на одну преграду вдруг стало меньше, словно нет разделяющей нас одежды, нет ничего вокруг. Кроме убаюкивающего, мерного рычания двигателя, резких порывов ветра, ещё по ночному холодных и от того ещё более желанных. И нас двоих. Меня и чёртова, упрямого байкера-разгильдяя.

Байк уносил нас всё дальше, рядом мелькали дома, сонные улочки и редкие прохожие. Машины сигналили вслед, но Ромка даже не думал сбавлять скорость, двигаямсь в ему одному ведомом направлении. И я не стала спрашивать или гадать, закрывая глаза, слушая, как успокаивается собственное сердцебиение, как отпускает напряжение, сводившее с ума, как становится легче дышать. На самом деле легче дышать.

По щеке скатилась слеза. За ней ещё и ещё. Прячась за воротник одежды, холодя разгорячённую кожу, смывая накопившуюся усталость и напряжение. Оставляя после себя робкую, ещё не задушенную всем происходящим надежду. Бережно охраняемую и так нежно лелеемую неисправимым, невыносимым Кощеем…