Как только у него появилась свободная от забот о матери и детях минута, Андреа продолжал спрашивать себя, что такого особенного могло быть в этом Мортимере, как ему удалось разжечь страсть в такой женщине, как его Пепе? Она назвала его «изумительным». Андреа знал только одного изумительного и неотразимого мужчину: себя самого. По крайней мере он был в этом убежден, пока не прочитал письмо Пенелопы. Признаваясь в измене, она написала, что осталась с ним, осознав, что он единственный мужчина ее жизни. Они были на грани развода, а он ничего не знал!

Случайно увидев в этот момент Луку, Андреа подумал: «Третьего ребенка мне родила шлюха». Он не сомневался, что Лука его сын. Мальчик был похож на него, как две капли воды. Он инстинктивно подхватил сына на руки и крепко прижал к себе.

– Я очень тебя люблю, – прошептал он.

– Отпусти, – строго приказал мальчик.

– Ни за что, если не подаришь мне один из твоих особых поцелуев, – ответил Андреа.

Лука коснулся щеки отца розовыми губками и исполнил свое фирменное: «Бррр». Андреа опустил его на пол, чувствуя, как глаза щипет от подступающих слез. Пенелопа подарила ему трех чудесных и трудных детей. Она носила их в своем лоне по девять месяцев и никогда не жаловалась, никогда не обременяла его женскими проблемами. А может, у нее их не было, этих женских проблем? Наверняка он не знал, но ему всегда казалось, что месяцы беременности были для нее периодом абсолютного блаженства. В это время она была более веселой и оживленной, чем обычно. Только перед самыми родами он замечал, с каким трудом она передвигается, и глаза у нее становились громадными, глубокими и блестящими.

Вспоминая об этом, Андреа ощутил вспышку нежности к женщине, которую всегда любил, но почти тотчас же гнев взял верх в его душе. Ему хотелось знать историю ее измены досконально, во всех подробностях. Может, Пенелопа ему солгала? Что, если история с Мортимером – просто выдумка, чтобы возбудить его ревность? Да, но ведь есть же пачка писем у нее в столе… Он до сих пор так и не решился их прочитать. А может, стоило? Может, прочитав письма, он обнаружит, что речь идет о невинных пустяках? Но нет, если бы это был пустяк, она не стала бы его успокаивать и писать, что его вины тут нет. Или он ошибается? Нет, если бы она и вправду изменила, то непременно возложила бы всю ответственность на него.

Андреа казалось, что голова у него вот-вот лопнет, разлетится на кусочки. Признание Пенелопы сводило его с ума. Он знал только один способ сбросить напряжение: устроить скандал. Но кому устраивать скандал, если Пенелопы здесь нет? Не станет же он набрасываться с криком на детей! Лючия и Даниэле сидели за столом в столовой и готовили уроки. Со свойственными ей цепкостью и упорством Лючия пыталась втолковать брату некоторые элементарные математические понятия, то и дело перемежая пояснения одним и тем же вопросом: «Понятно, тупица?» Лука играл машинками на полу в прихожей со своей сверстницей, дочкой консьержа.

– Присцилла! – рявкнул Андреа. Домработница вошла в гостиную.

– Да, синьор? – спросила она.

Ему абсолютно ничего от нее не требовалось, и он начал лихорадочно искать предлог.

– Ты не отдала мне чек за покупки, – продолжал он на повышенных тонах. – И между прочим, сдачу со ста тысяч лир.

Гневным жестом филиппинка протянула ему чек из супермаркета.

– Это ты мне должен еще two thousand[17] лир! – возмущенно заявила служанка.

И в самом деле, счет, который Андреа принялся тщательно изучать, был на общую сумму в сто две тысячи лир.

– Ты потратилась и на Мухамеда тоже, – едко заметил Андреа, увидев, что Присцилла купила крем для бритья и лезвия, которыми он не пользовался.

– Синьора никогда меня не попрекает по пустякам, – обиделась Присцилла.

– У синьоры есть скверная привычка на все смотреть сквозь пальцы. Ты мне должна восемнадцать тысяч лир, и я вычту их из твоей зарплаты.

– На тебя синьора тоже закрывает глаза, – атаковала его Присцилла, – но ты на нее за это не сердишься!

Этот человек покушался на ее маленькие привилегии, включавшие в себя и мелкие траты на личные нужды. Такое отношение ей не нравилось.

– Ты уволена! – заорал Андреа.

Увидев, что он не шутит, Присцилла испугалась. Она не могла позволить себе потерять работу в доме Донелли. Конечно, все они тут были чокнутые, но все-таки они ее уважали, регулярно платили зарплату, а главное, хорошо относились к ней.

– Синьора меня наняла, и только она может меня прогнать, – сурово ответила Присцилла, пряча свой страх.

Андреа вовсе не хотел ее выгонять. Без нее он был как без рук. Но и потакать сметливой филиппинке он тоже не собирался. Надо показать ей, кто в доме хозяин.

– Поди расскажи это на бирже труда. Тут раздался звонок в дверь.

– Иди открой, – приказал Андреа.

– Да, синьор, – ответила она с широкой улыбкой.

Буря миновала. С облегчением переведя дух, Присцилла решила воздержаться от набегов на семейный бюджет. По крайней мере до возвращения хозяйки.

Из прихожей донесся восторженный вопль Луки.

– Здравствуй, дедушка! – закричал малыш.

Итак, приехал тесть. Андреа пошел поздороваться с ним.

– Ты прибыл как нельзя вовремя. Мне надо съездить к матери. Ты не мог бы немного посидеть с детьми?

Тесть окинул его серьезным взглядом без улыбки.

– Угости меня чашкой кофе и сигаретой.

Мими Пеннизи уселся в кресло прямо в прихожей и посмотрел на носки своих начищенных до блеска башмаков.

– Якобинский террор – побочное дитя Жиронды, – изрек он. И, поскольку зять смотрел на него в полной растерянности, пояснил: – Я пришел к этому выводу в результате углубленного изучения войны в Вандее. Видишь ли, в то время практически велись две войны: одна против монархии, а другая – против оппозиционеров республиканского правительства. Вот отсюда и заговоры, преступления, политические убийства. Врагов видят повсюду. Так рождается извращенная логика, видящая в массовом уничтожении средство разрешения политического конфликта.

– Ты приехал, чтобы рассказать мне все это? – спросил пораженный Андреа.

Мими безутешно покачал головой. Присцилла бросилась в кухню варить кофе. Андреа протянул тестю пачку сигарет.

– Случилось что-то, о чем я не знаю? – через силу выдавил он из себя, чувствуя, что в воздухе запахло дурными вестями.

– Ирена оставила меня, – прошептал Мими.

– Объясни толком, – Андреа, потрясенный, ничего не понимал.

– Вчера после обеда я, как всегда, пошел в библиотеку. Вернулся к ужину. Ее не было дома, и ужина тоже не было. Она позвонила около восьми и сказала: «Меня какое-то время не будет. Не волнуйся». Тогда я стал выяснять, в чем тут дело. Я же не мог не волноваться, ты понимаешь? Она говорит, что много лет приносила себя в жертву, а теперь хочет немного пожить для себя. Что это значит, по-твоему? – растерянно спросил Мими.

Вместо ответа Андреа повел его на кухню. Присцилла, как раз в этот момент ставившая на стол кофейные чашки и сахарницу, шепнула ему:

– Так я больше не уволена?

– Живо марш стелить постели, – рявкнул Андреа.

– Я понятия не имел, что она годами приносит себя в жертву, – продолжал Мими. – Мне казалось, что я отдаю ей все, что у меня есть, хоть это было не так уж и много. Очевидно, я ошибался. Как ты думаешь, неужели ей пришлось многим пожертвовать ради меня?

– Ты же знаешь, у меня с Иреной никогда не было взаимопонимания, – уклонился от прямого ответа Андреа.

Ему не хотелось делиться с тестем своим подозрением, теперь превратившимся в уверенность: его теща сбежала из дому с Ромео Оджиони. Пенелопа давным-давно заметила, что это решение носится в воздухе, и даже ему сказала: «Моя мать и Оджиони любят друг друга больше двадцати лет. Когда-нибудь бедный папа останется в одиночестве».

– Думаешь, она вернется? – спросил Мими.

– Ты меня спрашиваешь? Разве ты не видишь, что произошло со мной?

– Моя дочь подала Ирене дурной пример, – вздохнул Мими, не знавший, как объяснить поступок жены.

– Обычно бывает наоборот. Твоя дочь утверждает, что я подаю скверный пример твоим внукам, – возразил Андреа.

– Женщины! Кто их поймет? – проворчал Мими, вращая ложечкой в кофейной чашке.

4

Мария Донелли чувствовала себя значительно лучше. Опираясь спиной о гору подушек, поставив на колени поднос, она с аппетитом поглощала какую-то густую темноватую кашицу.

– Это яблочное пюре, – объяснила она сыну. – Хочешь?

Андреа покачал головой. Он поговорил с заведующим отделением, и тот заверил его, что общее состояние больной не внушает опасений.

– Она не испытывает боли, поверьте мне, – сказал врач. – Сердечная недостаточность под контролем, рука, конечно, доставляет неудобство, но постепенно она приспособится.

Мария отодвинула тарелку.

– Я устала. Помоги мне лечь!

Андреа устроил ее поудобнее. В палате кардиологического отделения стояло всего две койки, причем вторая была пуста. Они могли поговорить без помех.

– Мне не нравится лежать в больнице. Вот если бы Пенелопа хотя бы навещала меня! – вздохнула Мария.

– А меня тебе мало?

– Жена тебя бросила. Так?

– Откуда ты знаешь? – удивился Андреа.

– Во сне видела. А может, мне птичка насвистела, – хитро усмехнулась Мария.

Андреа смотрел на нее в растерянности. Сознает ли его мать, что говорит?

– Сегодня утром перед школой заходил Даниэле. Смотри, что он мне принес, – продолжала она, указывая на образок, стоявший на тумбочке.

Андреа взял в руки изображение благословляющего Христа в длинном белом одеянии с ранами на руках и на ногах. На подоле одеяния его сын написал фразу, поразившую его до глубины души: «Люблю тебя, Иисус».

– Он весь запыхался от бега, бедный мальчик. Поцеловал меня, дал мне этот образ и просил помолиться, чтобы его мама вернулась домой, – объяснила Мария.