Роксана Гедеон - Валтасаров пир

Он поднял голову, но я, к счастью, успела отвести глаза.

– Все готово, принцесса. Можете даже не перечитывать. Для вас я составил вексель с предельной точностью.

– Потрудитесь передать мне его, – сказала я холодно. Он не передал, а поднялся из-за стола, обошел его и, подойдя ко мне, галантно положил передо мной бумагу.

– Подписывайте, сударыня. Вот перо и чернила…

– Да, я вижу.

Я обмакнула перо в чернильницу, склонилась над бумагой, чувствуя себя слегка неудобно оттого, что Клавьер стоит совсем рядом за моей спиной. И что его заставляет стоять именно так? Решив не задумываться над этим, я тщательно вывела свою подпись, длинную и значительную: «Сюзанна Маргарита Катрин Анжелика де Сен-Клер, принцесса д'Энен»…

Как будто теплый мех скользнул по моим обнаженным плечам. Я даже не сразу поняла, что это такое, да и не была уверена, что вообще что-то почувствовала. Но нет – словно горячее дыхание опалило мне кожу, словно тот, кто стоял сзади, приблизился ко мне на невозможное расстояние… Кровь прихлынула к моим щекам. На миг мне ясно, как на картине, представились мои обнаженные плечи, декольте, приоткрывающее грудь, точеная шея с завитками золотистых локонов… Так вот почему этот человек так упрямо стоял у меня за спиной! Да еще и почти осмелился прикоснуться ко мне!

Я стремительно вскочила, громыхнув стулом, и повернулась к Клавьеру так резко, что почти прикоснулась щекой к его камзолу. Я была вне себя от возмущения его нахальством. Он, этот буржуа, посмел вести себя так вольно, так забыться! И тут весь мой гнев точно разбился о ледяную скалу. Клавьер стоял так невозмутимо и спокойно, с таким удивлением на лице от моего неожиданного поступка, что нельзя было заподозрить, будто он наклонялся и прикасался ко мне. Даже сквозь негодование я ощутила, что попала в неловкое положение. Но ведь я чувствовала что-то на своих плечах… Впрочем, а чувствовала ли?

– Вы… – проговорила я, задыхаясь, – что это вы делали только что?

– Не понимаю вас, сударыня. Может, вы нездоровы? Аристократки обычно так чувствительны, что воображают то, чего не было.

Он опять смеялся. Я была уверена, что не ошиблась и отреагировала правильно, но он сумел сохранить хладнокровие, и я осталась в дурах. Я не смогла поймать его с поличным.

– Вот, возьмите вексель, – сказала я поспешно, не скрывая своей ярости. – Я уже подписалась, там все верно.

Я почти бежала к карете, дав себе слово никогда больше не пользоваться услугами этого банкира. В Париже полно финансистов, и они будут готовы оказать мне услугу. Никогда больше не хочу видеть этого нахала… Меня не покидала мысль, что Клавьер ведет в отношении меня какую-то непонятную игру, и поэтому хотела держаться от него подальше.

Ровно через два часа после этого чиновник банка привез мне триста тысяч новенькими золотыми ливрами. Но интереснее всего было то, что к деньгам прилагался букет в изящной хрупкой вазе из мейсенского фарфора. Целый сноп ярко-красных галльских роз, а между ними – несколько белоснежных камелий.

Я собственноручно бросила цветы в огонь, а вазу приказала отдать на кухню – может быть, пригодится служанкам.

Я аккуратно обвела число 25 декабря в «Двойном Льежском календаре». Рождество! Это был мой любимый праздник. Чуть более часа оставалось до бала. Позади были хлопоты, бесконечные примерки. Позади видимость романа с графом де Водрейлем… Впрочем, почему позади? Именно сегодня я проведу с ним времени больше, чем когда-либо.

Правда, меня несколько смущало то, что в Париж вернулась после очередных родов моя подруга по монастырю Тереза, супруга графа де Водрейля. Хотя, может быть, она еще ничего не успела узнать. Версаль так и гудел от сплетен, но Тереза еще не появлялась при дворе. Впрочем, я не помню, чтобы ее когда-нибудь волновали похождения мужа.

Рождество 1788 года выдалось на редкость холодным. Реки были скованы льдом, Версаль засыпан снегом, и слуги не успевали расчищать сугробы и проделывать узкие дорожки на ранее широких аллеях. Пруд Швейцарцев, покрытый толстой ледяной коркой, привлекал сюда всех версальских завсегдатаев: каждый вечер тут катались в санях и на коньках. Эта забава была поэкзотичнее, чем карточные игры и танцы.

– Мадам, вы идете?

Это спрашивала Маргарита, явно беспокоящаяся, чтобы я не пропустила начало праздника.

Я еще раз взглянула в огромные зеркала, расставленные по всей комнате. Роза Бертен потрудилась на славу, и платье было великолепно. Широкая верхняя юбка из ярко-голубого бархата была чуть короче остальных и открывала множество пышных нижних юбок цвета морской волны. Набивные узоры из золотого муара сливались в изящные сверкающие разводы на юбке. Корсаж из лазурной тафты и шемизетка, настоящее чудо ювелирного искусства, были затканы мелкими сапфирами и более яркими алмазами, которые, причудливо переливаясь, создавали на ткани нечто вроде китайских арабесок. Небесного цвета тафта была отделана пышной пеной золотистых фламандских кружев, оттеняющих кремово-медовую кожу шеи и полуобнаженных плеч. Вернее, кожа у меня была даже чуть смуглая и словно светилась изнутри. Наконец, золотые фламандские кружева как нельзя лучше шли к моим золотым волосам, шелковистые блестящие завитки падали на грудь, не скрывая, впрочем, точеной линии шеи. На ровную кожу щек я нанесла румяна – смесь бледной охры с чуть розовым тоном. Что касается глаз, то они не нуждались в краске и казались сейчас янтарно-черными. Густые ресницы отбрасывали загадочную тень на щеки.

Талия у меня была такая тонкая – двумя пальцами обхватишь… Грудь, чуть приподнятая пластроном, украшалась ослепительным бриллиантовым ожерельем. Такие же бриллианты чистой воды в виде подвесок сверкали на рукавах и в виде сережек переливались в ушах. Гармония – вот в чем был секрет этой прелести… Я медленно надевала кольца, не в силах оторвать взгляд от зеркала. Особенно мне нравилось то, что юбки при ходьбе шуршали и колыхались, на мгновение приоткрывая маленькие ступни ног, обутые в голубые атласные туфельки с золотыми бантами.

Когда я вышла к графу, мне не было нужды задавать мещанский вопрос: «Ну, как я выгляжу?» Мне все было ясно по взгляду, которым окинул меня Водрейль, и по его голосу, который вдруг стал хриплым. Я улыбнулась. Если мой вид так поражает этого донжуана, почему адмирал должен остаться ко мне равнодушным?

– Мадам, вы прекрасны.

– О, я знаю, граф.

– Могу ли я надеяться, что все это – ради меня?

– Возможно, – прошептала я загадочно. – Однако, сударь, вам уже пора идти к своей жене.

– Ну а потом?

– Потом вы вернетесь ко мне, разумеется.

Я шла по великолепной зеркальной галерее Версаля, полной придворных. Изабелла де Шатенуа в белом платье с перламутрово-розовым отливом обняла меня за талию.

– Ах, как тяжело сознавать, что все это – для какого-то матроса!

– Тс-с-с! – Я в испуге приложила палец к губам. – Разве вы не знаете, что я уже месяц увлечена графом де Водрейлем?

Изабелла смеялась.

– Рассказывайте это кому-нибудь другому! Я вас знаю, милочка. Вы никогда не увлекались Водрейлем. Не лгите мне.

– По крайней мере, если мы подруги…

– Да, мы подруги, и именно поэтому я обещаю молчать. – Она оставила свой загадочный тон и принялась болтать, как это обычно бывает среди аристократок: – Вы видели платье принцессы де Ламбаль? А новую сережку в ухе герцога де Лозена? Говорят, она более броская, чем прежняя. А что с вашим мужем, дорогая, – скоро ли он вернется в Париж из этих ужасных Альп?

Я была благодарна ей за эту болтовню и тоже говорила всякие пустяки, чтобы иметь возможность часто смеяться и выглядеть беспечной. Взглядом я уже заметила среди белокурых париков черные волосы адмирала Франсуа де Колонна. Он пока не обращал на меня внимания. Но я не разочаровывалась. Все еще было впереди – и бал, и танцы, и весь рождественский праздник.

Меня разыскал отец. Нужно было представиться их величествам, пройти перед королевским троном, и, поскольку мой муж был в форте Жу, я должна была проделать это с отцом. Сдерживая неприязнь, я подала ему руку. Может быть, эта неприязнь была бы меньше, если бы король удостоил меня разговором о Жанно и сообщил бы какие-нибудь обнадеживающие известия.

Оркестр наигрывал нежную, пленительную арию Генриха IV, посвященную прекрасной Габриэль д'Эстре:

Я нетерпеливо постукивала носком туфельки о паркет, до того мне хотелось танцевать. Когда граф де Водрейль, опережая других, подлетел ко мне и раздались звуки менуэта, я буквально вскочила с места, спеша на середину зала. Меня даже огорчало то, что менуэт так медлителен и его фигуры так плавны. Но после этого танца зазвучала кадриль, и уж тут-то я могла повеселиться.

Граф де Водрейль, когда фигуры танца сводили нас вместе, страстно сжимал мою руку, и я легко отвечала на это пожатие, расточая счастливые улыбки.

– Мадам, долго ли мне еще ждать? – умоляюще спросил он, когда мы в перерыве между танцами сидели у благотворительного киоска.

– А чего вы хотите?

– Свидания… Я добиваюсь этого еще с мая, и все напрасно.

– Вам не на что сердиться. Ведь я именно вас выделяю среди всех кавалеров…

Это была правда. Я отказывала в танце всем, кроме графа, и это уже выглядело демонстративно. Можно было не сомневаться, что после бала много писем полетит в Жу, извещая Эмманюэля о том, что вытворяет в Версале его жена вместе с развратным графом де Водрейлем…

– Принцесса, вы меня удивляете. Я бесконечно счастлив вашим вниманием, однако… словом, мы взрослые люди и отлично понимаем, что любовь заключается не только в этом.