Роксана Гедеон - Валтасаров пир

– Где ваш муж, принцесса? – спросила королева.

– Честное слово, не знаю, ваше величество. Наверняка где-то поблизости – на этот вечер мы приехали вместе.

Я лгала королеве очень спокойно и невозмутимо: Эмманюэль уже который день был в провинции…

Мария Антуанетта сделала знак, что отпускает меня, и граф провел меня к игорному столу. Хозяйка бала, тощая исплаканная принцесса де Роган, прижимая к груди свою любимую собачку, любезно протянула мне хрустальный бокал с черным мускатом – он благоухал запахами полевой ромашки. Я сделала три глотка и присоединилась к играющим. Играли в брелан, и барону де Ратиньи сегодня явно везло. Кроме него за зеленым столом находился кардинал де Роган, известный больше своими авантюрами, чем благочестием, Жюль де Полиньяк со своим молодым сыном, маркиза де Ла Луэтт и тетка короля ее высочества Виктория Луиза.

Мне сегодня везло, хотя я никогда не могла похвастать особым умением играть в карты. Поставив двадцать луидоров, я выиграла целых сто пятьдесят, составив конкуренцию самому барону де Ратиньи. Козыри сами шли мне в руки – у меня постоянно складывался карре брелан,[14] и я выигрывала.

– Вам сегодня невероятно везет, – заметил кардинал, проигравшись.

– Еще бы! – сказала принцесса Виктория Луиза. – Видит Бог, счастье всегда покровительствует счастливым, – а ведь вы, мадам, счастливы, получив такого мужа.

У меня так и вертелось на языке замечание о том, что эту принцессу крови еще ее отец, покойный Людовик XV, называл пустомелей, но я вовремя сдержалась. В конце концов, ее высочество не виновата в том, что глупа.

Офицер в форме капитана лейб-гвардии подошел ко мне и, наклонившись, тихо спросил, произнося слова с явным немецким акцентом:

– Тысяча исфинений, сутарыня: мне поручено уснать, не исфестно ли фам, где находится фаш муш?

Это вторичное упоминание о моем муже, теперь уже из уст капитана лейб-гвардии, заставило меня насторожиться. Какое им дело до бедняги Эмманюэля?

– Понятия не имею, – отвечала я резко. – Ради Бога, оставьте меня в покое хотя бы на сегодняшний вечер!

Интерес к игре у меня пропал. Я собрала выигрыш в изящный вышитый кошелек и вышла в музыкальный салон. Там пела что-то из оперы «Вечер на бульварах» Фавара знаменитая певица мадемуазель Арну. Вообще-то доступ ко двору для нее был закрыт, но здесь, в так называемом обществе без предрассудков, принимали кого угодно – от актрисы до доктора магнетизма Месмера и шарлатана Калиостро, необычайно модных два-три года назад. Считалось, что такая «изюминка» придает прелесть всему вечеру.

Когда Арну закончила петь, выступил какой-то клавесинист. Нежные серебристые переливы мелодий Перголезе, Кампра и Детуша немного меня успокоили. Я забыла о том любопытстве, которое все почему-то проявляли к Эмманюэлю, и взглянула на графа де Водрейля поласковее. Он просто расцвел и стал до того смел, что принялся нашептывать мне на ухо эротические стихи Дюра и Лафара.

– Перестаньте, сударь! – сказала я. – Вы стали невыносимо дерзки.

– Мадам, разве есть на свете хоть что-то, что удивило бы Версаль своей дерзостью? Все непристойное и скабрезное здесь, в этих стенах, уже сказано и сделано. Может быть, вы не любите литературу?

– Мои литературные вкусы немного отличны от ваших… Признаться, я предпочитаю «Киллеринского настоятеля» аббата Прево.[15]

– Фи, это же сочинение для монастырских воспитанниц!

– А ваши стихи придутся по вкусу разве что Розали Дюте![16]

– Что же тут плохого? Эта танцовщица, по-моему, великолепная женщина, и ничуть не уступит нашим версальским жеманницам!

– Надеюсь, вы не оскорбите меня сравнением с этой особой? – спросила я высокомерно, с ясно ощутимым холодком в голосе.

Граф понял свою ошибку и рассыпался в извинениях.

– Я сегодня так сражен вами, что говорю невпопад. Если хотите, я почитаю вам «Ночи» Юнга – эта меланхолическая поэма вас устроит? Кроме того, это последнее, что я знаю наизусть.

– Читайте, я слушаю вас…

На самом деле я слушала графа невнимательно. Во-первых, я плохо понимала английский, во-вторых, поэзия в данный момент была мне мало интересна. Я занималась наблюдением за мужчинами, присутствующими в салоне принцессы де Роган. Мне было ясно, что я могла бы заполучить для себя почти любого из них. Но ни один из них не интересовал меня так сильно, чтобы я помыслила хоть о каком-то чувстве, пусть даже чисто физическом. Спокойствие моего тела удивляло меня саму. Казалось бы, после той школы, что я прошла с графом д'Артуа, я развратилась до невозможности. Но теперь, возвратившись из Вест-Индии, я вдруг снова чувствовала себя робкой, неуверенной и неумелой, как та далекая невинная девушка, готовая открыться навстречу любви и призывающая ее. Теперь в моей душе было много черного и жгучего, но я не чувствовала себя женщиной опытной, зрелой и всему наученной.

Жюль де Полиньяк? Ему уже за сорок, и он кажется слишком грубым. Внешность лысеющего кардинала де Рогана, известного сластолюбца, ничуть меня не привлекала, да и как помыслить о любви с духовным лицом? Герцог дю Трамбле красив, но нельзя не заметить, что он чуточку ниже меня ростом. Куаньи слишком стар, Монлозье слишком худ. Лозен слишком развратен, д'Эпине слишком болтлив, а все они – да, все вместе взятые – скучны до невозможности. Я заранее знала, что они скажут, как поведут себя. Все было известно наперед, и мне было скучно от этого. Вряд ли кто-то из подобных аристократов способен доставить мне хотя бы физическое наслаждение; о душевном удовлетворении и речи быть не может…

Я снова посмотрела на графа де Водрейля. Вид у него был совсем недурен, и к тому же его имя окружают сплетни и легенды. Пожалуй, он самый интересный среди версальских кавалеров. Я едва сдержала улыбку, вспомнив одну из историй, ходивших о нем. Мария Антуанетта, выданная замуж прелестной пятнадцатилетней девушкой, из-за физического недостатка у Людовика XVI до двадцати двух лет оставалась девственницей, а король все не решался на операцию. Именно тогда она близко подружилась с Водрейлем. Говорят, он был так пылок и настойчив, что невинность королевы подверглась серьезной опасности – такой серьезной, что испуганная Мария Антуанетта сама решила удалить графа со двора, а потом, огорченная своим поступком, доверительно призналась принцессе де Ламбаль: «Видит Бог, моя дорогая, если в течение двух недель государь не отважится на операцию, я уступлю ухаживаниям этого дерзкого Водрейля». Девственность королевы все-таки досталась королю, но это не помешало Марии Антуанетте вскорости стать любовницей графа.

– О чем вы задумались, мадам? Поэзия Юнга уже закончена.

– Ах, она оказалась так скучна, что закончилась явно слишком поздно!

Ради благодарности я протянула графу руку и позволила прижаться к ней губами – чуть дольше, чем следовало, и не совсем в том месте, как того требовали приличия. Граф явно собирался сказать мне что-то насчет будущего свидания, но не успел: в салон вошел герцог Энгиенский – шестнадцатилетний юноша, смазливый принц крови со смуглым лицом и пробивающимся на подбородке пушком. Герцог был внуком принца крови Конде и одним из самых юных членов королевской династии. Он был в компании Луи Филиппа, герцога Шартрского, сына герцога Орлеанского и также принца королевской крови.

Юный герцог Энгиенский уставился на меня с нескрываемым восхищением – можно было подумать, он видит меня впервые. Впрочем, раньше он был мальчишкой и не обращал на меня внимания… ну, а сейчас явно возмужал.

– Вот уж не ожидала, что вы так вырастете, ваше высочество! – воскликнула я, улыбаясь и делая легкий реверанс.

– Спасибо, кузина, – произнес он, заливаясь румянцем. – Я всегда знал, что вы самая любезная… и самая красивая дама при дворе.

Он поцеловал мне руку и назвал кузиной – словом, я могла быть уверена, что благоволение этого принца крови, когда он вырастет, мне обеспечено. Луи Филипп последовал примеру своего приятеля и тоже покраснел, когда я сказала, что он стал необыкновенно мил. Могла ли я в эту минуту догадываться, что говорю с будущим королем Франции, которому суждено также стать и последним?

– Мы слышали, у вас много талантов, кузина, – сказал герцог Энгиенский, – и один из них – пение.

– И что же дальше, принц?

– О, мы хотели… словом, мы пришли сюда с единственным желанием попросить вас спеть. Однажды я встретил вас у королевы и слышал, как вы поете в компании герцога де Куаньи. Это было так восхитительно, кузина.

Он смотрел на меня так умоляюще, что я рассмеялась.

– Ваше высочество, в этих стенах только что пела знаменитая Арну. Не кажется ли вам, что после этого я покажусь слишком неумелой?

– Вы? Вы покажетесь неумелой? Кузина! Да вы же всегда так ослепительны, а сейчас… сейчас в особенности.

Я подошла к клавесину, пригласив с собой маркизу де Ла Луэтт – она любезно согласилась составить мне компанию.

Посоветовавшись, мы выбрали одну из старинных фривольных песенок, которые непременно шокировали бы короля, если б он тут был, и спели ее с игривым лукавством:

Я никогда не воображала, что так уж хорошо пою, но, едва мы закончили, герцог Энгиенский бросился ко мне и с жаром покрыл поцелуями мои руки. Я прекрасно видела, что он подошел ко мне слишком близко и явно заглядывает за корсаж, поэтому мягко отстранила юношу и, чтобы смягчить это действие, вынула из вазы влажную алую розу и протянула ее принцу:

– Это вам будет воспоминание о том светло-алом шиповнике, о котором мы с маркизой пели.

– Вы… вы были божественны, принцесса! Разве я мог надеяться на такое счастье?