Роксана Гедеон - Валтасаров пир

Я услышала стук, а потом звуки шагов и поняла, что принц крови, рассердившись, ушел. Это было что-то новенькое. Он уже не осмеливался, как раньше, откровенно одергивать и унижать моего кавалера. Но как только граф ушел, я с силой оттолкнула Эмманюэля. Чего доброго, этот глупец вообразит, что я целовалась с ним ради удовольствия!

Лоб у меня был влажный, я тяжело дышала, скрывая раздражение.

– Что с вами? – спросил счастливый Эмманюэль.

Я посмотрела на него с презрением и едва сдержалась, чтобы не назвать его болваном. В его волнении угадывалась какая-то суетливая тревога, обеспокоенная дрожь. Что бы это значило?

– Я иду танцевать, – сказала я безапелляционным тоном. – И не смейте ходить за мной, вы слышите? Мы еще успеем надоесть друг другу.

Кавалеров у меня было много и, как я с удивлением заметила, намного больше, чем год назад, когда я впервые появилась в Версале. Теперь уже их никто не отпугивал. Они полагали, что принц крови порвал со мной, что теперь я свободна. И я была рада поддерживать эти предположения, не отказывая в танце почти никому и исподтишка наблюдая, как кусает губы граф д'Артуа. Из самолюбия он тоже начал ухаживать за хорошенькой, но глупой Дельфиной де Кюстин, однако я ясно видела, что он делает это для отвода глаз и ничуть Дельфиной не увлечен.

Я пила много вина, особенно кларета, забыв о том, что в день свадьбы лучше всего вообще не пить. Было бы из-за чего воздерживаться…

Часы, пробившие полночь, напомнили мне о последней, самой неприятной обязанности. Я, как Золушка из сказки Перро, должна была исчезнуть. Но не в объятиях прекрасного принца, нет. Я должна идти в постель с этим странным, нелепым человеком, которого все называют моим мужем. Ну что ж, мне известны мои обязанности.

Я сама разыскала Эмманюэля, не желая откладывать все это на потом.

– Вы знаете, где здесь моя комната? – спросила я у Эмманюэля. – В этом доме я впервые. Ведите меня туда поскорее, у меня болит голова и вот-вот начнется нервное расстройство.

Мне хотелось поскорее отбыть полагающуюся повинность и остаться одной. Одной, впервые за этот тяжелый день!

«Надо успокоиться, – сказала я себе. – Сейчас же успокоиться. К чему эта нервозность? Ведь я знаю, что останусь жива, что все будет по-прежнему. В конце концов, мне не в первый раз. К тому же я никого не люблю. Стало быть, никакой любви не изменяю».

– Вы что-то сказали? – спросил Эмманюэль.

– Нет, ничего.

– Мы уже пришли, Сюзанна.

– Входите же в таком случае.

В незнакомой мне комнате горели свечи, но не было видно ни горничных, ни служанок. Тускло поблескивало оправленное в серебро венецианское зеркало… Где Маргарита? Я что, буду сама раздеваться на ночь? Или с этим справится чудаковатый Эмманюэль?

Комната была поистине роскошна. Обюссоновские ковры, шелковый полог белоснежной кровати, расшитый золотом; мраморные столики и золотые подсвечники, бархат портьер и мебель перламутрового цвета… Дверь на балкон в молельне была полуоткрыта. Вечерняя свежесть проникала в комнату, а из-за кисейной занавески слабо мерцали огни ночного Парижа.

По телу у меня пробежала дрожь, словно от холода. Я пожала плечами, еще раз призывая себя успокоиться. Потом сняла фату, подошла к зеркалу, с наслаждением расшнуровала корсет. Каким облегчением было почувствовать себя свободной от этих жестких пластинок из китового уса…

– Боже мой, как я устала.

В конце концов, я должна была что-то сказать, обоюдное молчание уже становилось странным. Досадуя, что рядом нет Маргариты, я расстегнула верхние пуговицы корсажа и повернулась к Эмманюэлю.

– Послушайте! – сказала я. – Не стойте как чурбан. Я не нуждаюсь в сдержанности, вы должны были это понять. Располагайте мною и уходите. Я очень устала. Мне хочется спать. Постарайтесь отнять у меня как можно меньше времени.

Действительно, мне хотелось закончить все как можно скорее. После потери Жанно у меня не было никаких плотских желаний, а уж такой мужчина, как Эмманюэль, менее всего мог их возродить. Но его поведение было странным. Мне даже показалось, что он охотно бы убежал сейчас из моей спальни.

Раздался легкий стук в дверь. Я вздрогнула.

– Ради Бога, принцесса! Откройте. Я скажу вам всего несколько слов.

Я распахнула дверь. Нежданным посетителем был придворный врач Эсташ Лассон. Я с удивлением заметила, что он делает какие-то знаки моему мужу.

– Это что еще за гримасы и жестикуляция? – спросила я раздраженно. – Что вам нужно здесь?

– Начнем с дела, мадам?

– Если у вас ко мне дело, то вы пришли не вовремя, сударь, прямо говоря, совершенно некстати!

– О, вы ошибаетесь. Я избавлю вас от жестокого разочарования.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила я, краснея.

– Выйдите на минутку за порог, мадам, я все объясню. Я тихо прикрыла за собой дверь.

– Ну?

– Я скажу коротко. Ваш муж, мадам, к большому сожалению, в данную минуту ни к чему не способен.

– Вы хотите сказать, что он… что он импотент?

– Нет-нет! Просто необходима небольшая операция. Его сиятельство является моим пациентом и поручил мне поставить вас обо всем в известность… К сожалению, я потерял вас из виду и чуть не опоздал…

Какое там опоздание! У меня словно гора с плеч свалилась. Значит, не будет этой противной брачной ночи, мокрых поцелуев, неумелых объятий? Я насилу могла сдержать свою радость перед Лассоном.

– У вашего мужа, – продолжал он, – такой же недостаток, как и у его величества. Но король целых шесть лет не решался на операцию и не пользовался своими супружескими правами. Что касается принца, то он готов к этому.

– Вот как, – произнесла я разочарованно. – А может быть, не надо? Может быть, это опасно?

– Какая там опасность, сплошные пустяки.

Я сжала руки. Ну что ж… Все равно я чувствую облегчение.

– Ваш муж, мадам, никогда не сможет иметь детей.

– О, – сказала я, – это не проблема. Можно ли узнать, господин Лассон, известно ли… словом, много ли людей знают об этом или Эмманюэль никого не посвящал в свою тайну?

– Об этом знаю только я, мадам, и ваш муж, разумеется. Несколько секунд я размышляла. Этот Лассон – он так болтлив. Не исключено, что он тут же отправится, например, к графу д'Артуа и продаст эту тайну. Граф тогда не будет ревновать. Да и весь Версаль станет смеяться…

– Сколько вы хотите, чтобы никто больше не узнал об этом? Какова цена вашего молчания?

– О, мадам, за кого вы меня принимаете?!

– За человека, у которого полно долгов. Ну, сударь? Дать вам пятьдесят тысяч?

– Если можно, шестьдесят. Знаете, жизнь нынче так дорога, а жалованье так ничтожно.

Я вернулась в спальню. Эмманюэля уже не было. Видимо, он улизнул через боковую дверь, чтобы больше не встречаться со мной. Присев к столу, я торопливо написала записку господину Грегуару, которого знала как управляющего принца д'Энена, с требованием выдать доктору Эсташу Лассону шестьдесят тысяч ливров золотом.

– Вот, возьмите, – сказала я, отдавая записку врачу. – И посмейте после этого рот раскрыть!

– Я буду нем как могила. Более того, я завтра же увезу его сиятельство подальше от Парижа.

– Это еще зачем?

– Для операции, – невозмутимо отвечал он.

Чего бы я ни дала, чтобы он так не спешил… С этой мыслью я и вернулась в комнату. Спать мне хотелось смертельно, но, сколько я ни дергала веревку звонка, ни одна из новых горничных не появлялась. Наверное, отплясывают вместе со всеми на празднике… В бешенстве я дала себе слово всех их уволить. Оставлю только Маргариту. Но и Маргариты рядом не было.

Кое-как, исцарапав руки до крови булавками, я освободилась от тугого подвенечного платья с его сложным переплетением застежек и пуговиц. Еще большего труда стоило распустить волосы, вытянув из них шпильки и алмазные нити. Я потушила свечи и, едва задернув полог кровати и опустив голову на подушки, сразу уснула.

На рассвете, когда я проснулась, в доме была полная тишина. Протирая глаза, я подошла к окну. Во дворе Мария Антуанетта садилась в карету. Королеве Франции и Наварры не подобало ночевать в каком-либо другом месте, кроме Версаля. Впрочем, Мария Антуанетта была отнюдь не так добродетельна, как королева Бланка д'Эвре, жена Филиппа VI.

Отойдя от окна, я набросила на себя прозрачный муслиновый пеньюар и приоткрыла боковую дверь комнаты.

Я оказалась, вероятно, в помещении, предназначенном для горничных. На узкой кушетке спала Аврора. Я заметила, что ей душно во сне, и приоткрыла окно.

«Где же Маргарита?»

Через комнаты горничных я вышла в приемную, миновала золотисто-шпалерный обеденный зал и через небольшой коридор-галерею прошла в ту самую огромную гостиную, где вчера так много спорили и танцевали. Теперь здесь было тихо, и в окна заглядывал рассвет. Только пять часов утра… Гости будут отсыпаться до полудня.

Каблучки моих туфель звонко цокали в утренней золотистой тишине по начищенному до зеркальности паркету – его уже успели натереть. Все вокруг было такое новенькое, блестящее, свежее, что невольно хотелось улыбаться, хотя радоваться мне, в сущности, было нечему.

Я распахнула окно и взглянула на Париж.

Прямо напротив меня гордо возвышался чудесный королевский дворец Тюильри, справа – церковь Сен-Рок. Правда, ее я видела только чуть-чуть. Эта обитель казалась мне мрачной. Слева золотом блестела излука Сены, густо уставленная по берегам сухогрузными баржами, рыбачьими лодками, маленькими торговыми суденышками. Сену пересекал Королевский мост… Я ощутила радость от того, что нахожусь в Париже. Несмотря на то, что мой ребенок остался на Мартинике и воспоминание о нем причиняет мне жгучую боль.

Ах, если бы рядом была Маргарита – она бы поняла, выслушала, посоветовала… Как на грех, горничная куда-то пропала, я не знала, где искать кучера Жака, я вообще чувствовала себя здесь гостьей! Ни одного знакомого человека поблизости…