– Это правда, государь. Но…

– Дорогое дитя мое, я буду говорить вам не вполне приличные вещи… возможно, ваши уши не привыкли к ним…

«К чему не привыкли мои уши! – подумала я. – Да есть ли что-нибудь такое, о чем бы в Версале не говорилось?»

– Только долг толкает меня на этот разговор!

– Какой долг, сир?

– О, только долг перед белыми лилиями,[6] конечно!

Я была окончательно сбита с толку и даже смутно не догадывалась, что же ему от меня нужно.

– Простите, ваше величество, но я ничего не понимаю.

– А вы послушайте, мадемуазель. Вспомните, как вы блистали при нашем дворе пятнадцать месяцев назад. Мой брат, граф д'Артуа, он был увлечен вами, и эта связь, я знаю, не была платонической.

Меня бросило в дрожь. Можно было себе представить, какова была эта связь, если даже по прошествии такого времени меня все еще одолевает смущение.

– Да, вы правы, государь, – сказала я тихо. – Его высочество оказал мне честь, удостоив меня своей благосклонностью.

– И у меня есть все основания считать, что ребенок, который у вас родился, – сын моего брата, но только вы, по своей скромности, не решаетесь в этом признаться.

Пораженная, я смотрела на короля. Мысль о том, что моего ребенка могут считать сыном принца крови, давно уже не приходила мне в голову. С того времени, как я выяснила, что отец Жанно – Анри де Крессэ. Но другие-то этого не знали! Как не знали и точной даты рождения моего сына. Легко можно солгать, что он родился не в июле, а в сентябре, то есть в срок. А сколько выгод можно извлечь из этой лжи… В частности, сыграв на этом, я могу вернуть себе сына. Конечно, сам граф д'Артуа не так наивен, как король, и никогда не будет уверен точно, что Жанно – его сын. Но не будет уверен и в обратном… Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, пока я сидела молча, с виду побледневшая и спокойная. Моя бледность еще больше убедила короля, что его догадка справедлива.

– А, я вижу, вы признаете это! Не бойтесь, дитя мое! Ваш сын – сын графа д'Артуа, отпрыск Бурбонов, пусть незаконнорожденный, но ведь его кровь от этого не становится более жидкой, правда? Это королевская кровь!

– И она священна, – подхватила я живо, – она достойна того, чтобы находиться во Франции.

Людовик XVI насторожился.

– Во Франции? Что значит – во Франции? Уж не хотите ли вы сказать, что он в какой-то другой стране?

– Сир, он был оставлен мною на Мартинике! Мне стыдно в этом признаваться, но это так.

– Это большая ошибка. Но мы исправим ее.

– Вы привезете его сюда?

– Да, мадемуазель, я лично позабочусь об этом. Ребенок должен занять в обществе положение, подобающее его происхождению.

В порыве радости я схватила руку короля и осыпала ее поцелуями. Слезы показались у меня на глазах.

– Ах, сир! Сделайте это поскорее! Поверьте, это совсем нетрудно. Нужно только написать приказ… Там, на Мартинике, ребенок находится на воспитании у господина и госпожи де Круа…

– Кто это такие?

– Понятия не имею, сир, но слышала, что они обеспеченные и солидные люди. Они без промедления выполнят ваш приказ.

– Я пошлю приказ не им, а губернатору Мартиники.

Я прикусила язык, чувствуя острую радость. Конечно, станет король Франции переписываться с какими-то креолами! Он вернет мне сына, а люди, укравшие у меня Жанно, будут достаточно наказаны королевским пренебрежением.

– Я займусь этим делом, мадемуазель, еще до начала созыва Государственного совета.

Я была вне себя от счастья и в мыслях возносила короля до небес. Людовик XVI – самый лучший государь на свете! И какой надежной защитой стало имя графа д'Артуа для моего сына. Всегда и везде я отныне буду говорить, что именно он – отец Жанно.

– Вы так добры, сир! – воскликнула я, сияя от счастья.

– Благодарю, мадемуазель, – смущенно отвечал король, осторожно отнимая свою руку, которую я покрывала поцелуями, – я, еще когда вы были девочкой, обещал заботиться о вас. Кстати, ваше скорое замужество… Готовы ли вы к нему?

Я подавленно молчала. Стоило ли обременять Людовика XVI еще и этими заботами? В конце концов, это не так уж ему нужно. И в любом случае он не станет решительно вмешиваться, чтобы что-то изменить.

– Сир, я не могу сказать вам ничего другого, кроме того, что только воля моего отца вынуждает меня на этот брак. С другой стороны, я не могу сказать ничего плохого о принце д'Энене.

– Да, вы правы… – сказал король, поглаживая подбородок. – Он на хорошем счету у принца Конде,[7] и в таком возрасте – уже полковник… Но вы, дочь моя, – не слишком ли вы страдаете от необходимости выйти за него замуж?

– Нет, сир, не слишком. Честно говоря, я к этому равнодушна.

– Ваше сердце не затронуто, я понимаю… Но мне почему-то кажется, что принц д'Энен будет хорошим супругом. Мне нравится этот молодой человек. Тихий, спокойный, застенчивый, он так не похож на многих придворных вертопрахов. А это совсем не плохо, уж поверьте мне.

– Да, сир, – произнесла я без всякого выражения. Людовик XVI решил закончить эту тему.

– Итак, мадемуазель, мы рады видеть вас в Версале. Надеюсь, вы найдете время выразить свое почтение графу д'Артуа?

– Я намеревалась пойти к его королевскому высочеству сразу же, как засвидетельствую свое почтение вам, государь.

Несмотря на не слишком приятное окончание аудиенции, из кабинета короля я выходила счастливая, как никогда ранее. Великолепные росписи на стенах и потолке Эй-де-Беф, витые консоли, сверкающая мозаика, блеск позолоты на роскошной мебели, струящийся бархат портьер – все это сейчас казалось мне в тысячу раз прекраснее, чем накануне. Я увидела свою мачеху, ожидающую моего появления, не выдержала и, подбежав к ней, поцеловала в щеку.

– Тише, тише! – воскликнула она. – Что за нежности? Помните об этикете!

Эти слова быстро охладили меня, и я, придя в себя, сразу уяснила неестественность своего поведения. Я не любила Сесилию, свою мачеху, и виделась с ней очень редко. Она платила мне тем же, хотя, возможно, в душе уже смирилась с тем, что именно я, внебрачная дочь ее мужа, стану наследницей титула и состояния.

– Благодарю за напоминание, – сказала я с едкой горечью в голосе. – Напомню и вам, сударыня, что у вас булавка от пластрона откололась, и выглядит это почти неприлично.

С холодной улыбкой она возвратила жемчужную булавку на место.

– Вы остры на язык, моя милая. Только не следовало бы демонстрировать это во время аудиенции. Ваш отец рассержен тем, что вы сказали о своих чувствах к принцу д'Энену.

– Мне наплевать на это. Я иду сейчас к графу д'Артуа… Мимо проходила герцогиня Диана де Полиньяк в великолепном розовом платье. Она услышала мои последние слова.

– А, вот и вы! – воскликнула герцогиня. – Мы с вами еще не виделись. Ну, здравствуйте, душенька. Кажется, вы хотели видеть графа? Он сейчас у своей жены.

– Вот и отлично. Я им обоим засвидетельствую почтение.

– Я похищаю вас, душенька! Пойдемте к д'Артуа вместе. Она подхватила меня под локоть и повела длинными знакомыми галереями.

Апартаменты жены графа, дочери сицилийского короля Виктора Амедея III, были, как ни странно, полны придворными. Обычно графиня д'Артуа не пользовалась вниманием света. Принц относился к ней небрежно и даже пренебрежительно, а аристократы втихомолку смеялись над ней.

– Что, граф д'Артуа влюбился в свою жену? – спросила я у герцогини. – Раньше он не тратил дневное время в ее салоне.

– Вам лучше это знать, душенька! – отвечала герцогиня с известной долей иронии, которая превратила ее слова в намек. – Вы были таким близким другом его высочества.

Я прошла в салон, изящно присела в реверансе, только потом заметив, что граф д'Артуа пока меня не видит. Он был занят разговором с каким-то офицером. Графиня д'Артуа, сидевшая в глубоком кресле, холодно кивнула мне. По ее лицу очень ясно промелькнуло выражение неприязни.

Этикет не позволял мне заговорить первой, а принцесса умышленно молчала, желая поставить меня в неловкое положение. Но в эту минуту граф д'Артуа резко обернулся. Он заметил меня и наши глаза встретились.

Он совсем не изменился, только взгляд стал еще более дерзким, а манеры более бесцеремонными. Бледность его лица говорила о том, что в прошедшую ночь он либо здорово напился, либо слишком увлекся любовью. Несмотря на последнее предположение, я сразу, по первому же взгляду принца поняла, что в его отношении ко мне ничего не изменилось. Его глаза говорили: «Вы вернулись? Я довольно долго ждал этого. И я не ожидал, что вы так чертовски похорошеете. Разумеется, я заполучу вас вновь, чего бы мне это ни стоило».

– А, значит, слухи о вашем приезде были правдивы, мадемуазель!

Я снова сделала реверанс, стараясь держаться как можно более холодно.

– Да, ваше высочество, вчера утром я вернулась в Париж. Его глаза сверкнули. Я интуитивно поняла, что он тоже считает, что Жанно – его сын. Или просто догадывается об этом.

– Вы не очень-то спешили в Версаль, – небрежно произнес он сквозь зубы.

Но за небрежностью тона я чувствовала совсем другое. Его взгляд просто впивался в меня, скользя по лицу, волосам, груди, полуоткрытой глубоким декольте, и маленьким ногам, обутым в атласные туфельки, чуть виднеющиеся из-под пышных юбок. Я была сейчас безупречна, поэтому легко терпела этот взгляд принца.

– Провинция пошла вам на пользу? – резко спросил он.

– Да, ваше высочество.

– Вы не стали провинциалкой, поздравляю вас.

– Благодарю, ваше высочество.

Он должен был понять, что я не расположена разговаривать откровенно, особенно сейчас, под пристальными взглядами придворных. Да и вообще мне не хотелось продолжать наши отношения.

– Я слышал, вы выходите замуж, мадемуазель?

– Да, принц. Выхожу замуж за принца д'Энена де Сен-Клера.

– Отличная партия, мадемуазель! Принц, черт возьми, молод, хорош собой… ну, а то, что он не умеет и слова сказать, – это ведь не такой уж большой недостаток, не так ли?