А Лазареву на самом деле настолько «хватило», что вернуться к обычной полноценной жизни, встроиться в нее человек не смог. Жена бросила Михаила еще во время судебного процесса, детей нет, родные… Ну, родные, понятно, на его стороне и готовы помогать всем, чем возможно. Только уже невозможно было помочь – что-то сломалось внутри человека, изменилось безвозвратно в психике. Попал в тюрьму здоровый, полный сил, уверенный в своей невиновности и правоте доктор тридцати девяти лет, а вышел через девять лет старик, опустошенный душой.

И в медицину не смог вернуться.

Пришел к Стаховскому поблагодарить за освобождение с бутылочкой коньяка, как водится. Ян отказать не мог, хоть не пил практически, тем паче крепкие напитки, но тут такой случай, не откажешься, накрыл стол по-быстрому, пригласил гостя к разговору неспешному. Что почувствовал в нем Михаил, что узрел невидимым внутренним взором, он никогда не признавался, но разоткровенничался неожиданно с Яном, приоткрыл душу, излил больное. И попросил:

– Возьми меня к себе.

– В каком смысле к себе? – не сразу понял Ян.

– Работать, хоть кем. Водилой, сторожем, домработником, дворником-садовником, все равно. – И признался: – Не могу я пристроиться, понимаешь, Ян. Куда ни приду, все что-то спрашивают, смотрят сочувственно или, того хуже, брезгливо. А я даже разговаривать толком не могу с людьми, даже с родными: с матерью, отцом. Нет душевных сил. Так что, Ян Валерьевич, раз уж ты меня вызволил, то вызволяй, Христа ради, до конца.

Так в жизни Яна появился Михаил. Поселился в гостевом коттеджике загородного дома Яна и весьма замечательно там устроился – домик-то крепкий, добротно укомплектованный всем необходимым, уютный. Да и сам Михаил оказался мужиком рукастым-головастым, любое дело, за которое брался, справлял добротно, качественно, с выдумкой.

На специальном автомобиле, приспособленном к инвалидной коляске, с автоматической выезжающей платформой под загрузку, приобретенном Стаховским сразу после выписки из больницы еще пять лет назад взамен всем своим понтовым иномаркам и автомобилю премиум-класса, Михаил теперь возил Яна по всем его надобностям. Стал незаменимым помощником по хозяйству во всех делах. И все так же сторонился людей, но мог и помочь, если к нему обращался за экстренной медицинской помощью или еще какой подмогой кто-нибудь из поселковых. А так все больше отсиживался на участке в своем домике. Правда, год назад у него появилась женщина местная, из числа постоянно проживающих в поселке. Встречаются иногда, но ничего более серьезного, однако и то уж невиданный прогресс для Михаила.


– Ну вот, как-то так, – закончил на оптимистичной ноте свой рассказ Стаховский.

– А я даже не видела твоего Михаила, – удивилась Марианна, узнав, что еще кто-то живет рядом с Яном.

– Когда у меня гости, Миша редко показывается из своего коттеджа, тактично не светится, да и общения не ищет, если, конечно, я не позову.

– То есть ты хакер, я правильно поняла? – переключившись с загадочного доктора Лазарева на более интересную тему, спросила Марианна, заинтригованная недосказанностью Яна о работе.

– Господь с тобой, Марианна Викторовна, – преувеличенно активно возразил Стаховский. – Хакеры – это ребята, которые занимаются взламыванием и проникновением в закрытые системы и базы данных в личных корыстных интересах с целью наживы и самолюбования своей крутостью. Я же человек насквозь мирный и практически законопослушный, – улыбался он ей предельно искренней улыбкой.

– Да? – улыбнулась в ответ Марианна. – Но определение тому, чем ты конкретно занимаешься, ты дал весьма расплывчатое и обтекаемое.

– Просто это неинтересно, – отбоярился Стаховский.

– А невеста? – спросила Марианна с осторожностью. – Ты переживал ее, не знаю, предательство, наверное?

– Да ну, – отмахнулся Ян, изобразив мимикой несерьезность этой темы, – какое там предательство.

Для того, прошлого Яна Евгения, без сомнения, была великолепной, блистательной партией. Они бы жили в рамках принятых условностей того социального слоя, в котором находились, по его законам и правилам, и в этих рамках были бы очень полезны друг другу в качестве супругов. Не более того. Впрочем, Евгения была лишь одной из числа тех, кого он считал близкими друзьями и которые мгновенно исчезли из его жизни, как только узнали, что Ян стал инвалидом и вряд ли сможет вновь подняться на тот социальный уровень, который занимал раньше. Причем так смешно исчезли – в один миг ни звонков, ни сообщений. Стаховский пару раз так, ради прикола и чтобы удостовериться, попытался дозвониться до некоторых, ранее считавшихся близкими друзей, с которыми еще пару месяцев назад особенно плотно общался, проводил вместе отпуска, экстремальным спортом баловался, даже девушек, бывало, делил. Никто не ответил. Кто-то сбрасывал вызов, а некоторые так и вовсе номера телефонов поменяли. И Ян им за это был искренне благодарен, потому что все они – это прошлая жизнь. От которой он ни в коем случае не отказывался, это его прошлое, весьма интересное, насыщенное и иногда даже прекрасное, но прошлое. Никому из тех бывших друзей и приятелей он бы не смог рассказать того, что пережил, умирая замурованным в снегу, и объяснить столь резкое и кардинальное изменение своей личности, этот самый перепрошив сознания, восприятия и понимания действительности. Да и не захотел бы ничего объяснять.

Ян подъехал к камину, пошуровал в нем кочергой, собирая в кучу развалившиеся уголья окончательно прогоревших дров, добавил в топку несколько поленьев и вернулся на прежнее место, рядом с креслом Марианны, в охраняющий их уединенность желтый круг света торшера.

– Я потрясена твоим рассказом, – тихо призналась Марьяна, посмотрев ему в глаза. – У меня такое ощущение, словно я была с тобой там. А когда представила себя на твоем месте… заживо погребенной… – У нее вдруг перехватило спазмом горло, подкатили слезы к глазам. – Это… это не то что невозможно пережить, это даже представить смертельно страшно. Когда ты приходишь в себя, открываешь глаза и осознаешь, что находишься в кромешной темноте, практически не можешь дышать и совершенно обездвижен. Вот так примерила на себя и поняла, что я не наделена такой силой воли и таким духовным мужеством, как ты, чтобы противостоять столь убийственным обстоятельствам. Я бы просто погибла, и мои последние минуты были бы ужасными и мучительными, в дикой панике и безысходном отчаянии.

– Не думаю, – возразил ей Ян. – Как показывает практика, человек очень мало знает самого себя и даже не догадывается, на что он способен на самом деле. И поражается открывшимся в нем чертам характера, способностям и возможностям, попадая в экстремальные ситуации. Тебе не раз приходилось проходить довольно жесткие испытания, и проходила ты их с потрясающим мужеством и самообладанием. А для этого как минимум надо иметь неслабый душевный стержень. Так что уверен, ты бы справилась.

– Не стану спорить, хотя у меня иное мнение на этот счет, – не согласилась с ним Марьяна. – Я хотела сказать, что благодарна тебе за откровенность.

– Мне кажется, я переусердствовал в подробностях, невольно придав своему рассказу излишней мелодраматичности, – заметил Стаховский.

– Мне так не показалось. Наоборот, ты был довольно сдержан в описании своих переживаний. Особенно когда рассказывал о том, как тебе приходилось привыкать к новой действительности и жизни в инвалидной коляске.

– Знаешь, первый раз с момента потери ног я хочу, чтобы мне реально посочувствовали, – усмехнулся Ян, протягивая ей руку, и уточнил с прямым сексуальным намеком: – Очень действенно и горячо посочувствовали.

И Марианна, вложив ладошку в его ожидающую руку, рассмеялась своим уникальным, похожим на хрустальный колокольчик смехом. А Ян притянул ее к себе, усадил на колени и поймал этот тихий смех своими губами.


Домой Марианна вернулась где-то около половины шестого утра.

Правда, у ворот своего участка она оказалась намного раньше, где-то за полчаса до этого, но они со Стаховским настолько увлеклись друг другом, что никак не могли расстаться и все целовались распоследним прощальным поцелуем, как подростки с передозировкой сексуальности, прерывались и начинали заново «прощаться». Пока Ян не заметил, что Марьяна уже поеживается от холода. Снял ее со своих ног, поцеловал, на этот раз уж точно последним коротеньким поцелуйчиком в губы, и отпустил, помахав рукой, когда она обернулась и посмотрела на него, проскальзывая в калитку ворот.

Соблюдая конспирацию, Марьяна тихо-незаметно пробралась сначала в комнату Кирюшки, проверила спавшего беспробудным здоровым сном сыночка и поцеловала его в лобик. Потом прошмыгнула в свою комнату и, завалившись в кровать, мгновенно отрубилась и проспала практически до полудня. А когда проснулась, почувствовала такую негу и приятность во всем теле, которую не упомнит, когда и чувствовала-то последний раз. А может, никогда и не чувствовала вообще. С удовольствием сладко потянулась-потянулась, помурлыкала и отправилась в душ, напевая какой-то незамысловатый мотивчик, настолько сегодня утром ее жизнь удалась и была почти прекрасна. Хотя бы в этот данный момент.

А спускаясь вниз, на первый этаж, Марианна невольно подслушала часть разговора, который вели мама с подругой. Даже остановилась на ступеньках лестницы, прислушавшись повнимательнее.

– Пусть поспит, – видимо отвечая на вопрос подруги про затянувшийся сон Марианны, делилась мама своими переживаниями. – Совсем она, Викуля, извелась, волнуюсь я за нее. Нервничает постоянно, Костя ей покоя не дает, все звонит и намекает так и эдак, что, мол, заберет Кирюшку. Такое ощущение, что ему доставляет какое-то прямо садистическое удовлетворение держать Марьяшу в бесконечном напряжении.

– А может, и доставляет, – предположила теть Вика.

– Не пойму, что ему от нее надо-то, – недоумевала Елена Александровна.

– Как что? – удивилась ее недоумению Виктория Глебовна. – Подчинения. Признания того, что они с сыном принадлежат ему. Доминировать хочет.