– Наши дела на фронте оставляют желать лучшего, – продолжала Райч с удивительным для Лины хладнокровием, – что бы ни твердил Геббельс о выравнивании линии фронта, поверьте, это так. Затруднительно рассчитывать, что в ближайшее время положение исправится. Лучше бы вам с детьми вообще уехать куда-нибудь в Швейцарию, – предложила она, – пока еще ситуация не так трагична. Но сначала надо попасть в Берлин. Вам надо было сразу обратиться ко мне, – с легким укором попеняла Хелене, и словно предупреждая ее возражения, сказала: – какими бы ни были наши с вами отношения, дети не должны страдать от всего этого. Сегодня ночью вы едва не потеряли их. Это может повториться. Обстановка сейчас такова, что в протекторатах немцы уже не могут чувствовать себя в безопасности, как прежде. Гиммлер забыл про свои обещания. Это не удивительно, с ним нередко такое случалось и прежде. Но у меня еще есть некоторое влияние в высших кругах, и я могу ему напомнить. Обещаю вам, что сделаю это. И вы, и я любили Рейнхардта, – без обиняков она коснулась болезненной для обеих темы, – но теперь его нет с нами. Будь он жив, возможно, наши судьбы, да и судьба Германии складывались бы по-другому. Но сейчас уже ничего не исправишь. Остались дети. Его и ваши. Ваш долг – сохранить им жизнь в том хаосе разрушения, который нас ожидает. А мой долг – помочь вам, коли уж так сложилось, что у меня для этого больше возможностей. Поэтому не теряйте время, Лина. Собирайтесь. Пока я здесь, в Праге, в Берлине. Завтра я уже вернусь на фронт, и все будет сложнее. Позовите Франка, – попросила она, – мне надо обсудить с ним кое-какие детали.

Лина была потрясена. На глазах у нее выступили слезы признательности. Она сжимала в волнении пальцы и не могла найти слов, чтобы выразить свою благодарность. Слова застряли в горле. Она бросилась к двери, нашла Франка и проводила его к Райч. Хелене уже встала. Затянутая в летный мундир, она сразу как будто переменилась в мгновение ока. Теперь в ней вполне можно было узнать женщину с плаката, героиню рейха, любимицу Геринга. Франка она встретила сурово. С неприятным изумлением Лина наблюдала, как подобострастно лебезит самонадеянный гауляйтор перед влиятельной фавориткой рейхсмаршала. Казалось, еще немного – и он начнет шаркать ножкой на манер лакея, превознося самоотверженность Райч, ее смелость – все то, про что читал у доктора Геббельса и весьма кстати вспомнил. Хелене холодно оборвала дифирамбы.

– Я удивлена, господин гауляйтор, – заметила она с уничтожающим безразличием, – с какой нерадивостью вы относитесь к обеспечению безопасности проживающих в протекторате немецких семей. Прошедшей ночью от провокации, устроенной партизанами, едва не погибли дети человека, имя которого стало легендой для рейха, к памяти которого с огромным уважением относится сам фюрер! Что же тогда говорить об остальных? Более того, ваши люди опоздали и с ликвидацией последствий покушения. Их промедление можно назвать преступным. А отсутствие охраны в замке? – Хелене сделала паузу, – фактическое отсутствие, господин гауляйтор?! Я сама спаслась только потому, что здесь оказался мой подчиненный, капитан Хартман. Я полагаю, мне будет, что описать в беседе с рейхсфюрером сегодня за ужином. Здесь неуместны никакие оправдания, – Хелене не дала Франку вставить ни слова, – я полагаю, – продолжала она, – будет справедливо, если после всего случившегося вы без излишних проволочек, прямо сегодня, предоставите госпоже Гейдрих и ее детям самолет для возвращения в рейх, а также поможете эвакуировать вещи. Это было бы минимальной компенсацией за тот огромный моральный и материальный ущерб, который вы ей нанесли этой ночью по причине безответственности ваших людей. Мы с капитаном Хартманом сегодня летим в Берлин и могли бы там позаботиться о фрау. Если вы возражаете, я обращусь к армейскому командованию и к моим коллегам, летчикам. Они, как мне кажется, более ответственные люди. Человеческая жизнь для них – не пустой звук. Тем более, жизнь вдовы германского генерала, известного аса, кстати.

– Что вы, что вы, госпожа Райч, мы все организуем, – поспешил заверить Хелене Франк. Она даже вспотел, вообразив себе, какими неприятностями грозит ему вечерний разговор летчицы с Гиммлером. Всегда виноват исполнитель. Не признается же рейхсфюрер, что он сам не хотел возвращения фрау Лины в рейх и намеревался оставить ее здесь до прихода большевиков. А Райч обязательно исполнит свое намерение, доложит рейхсфюреру. И не преминет упомянуть, что сама едва не погибла. У нее слава, у нее Геринг, ее послушают.

– Вот так-то лучше, – немного смягчившись, заключила Райч, – вы починили связь? – осведомилась она, – тогда соедините меня с рейхсмаршалом. И позаботьтесь, чтобы фрау Гейдрих вовремя предоставили транспорт, чтобы довезти ее до Праги.

Перед отъездом из Паненске Брецани Хелене навестила полуобгоревшие развалины флигеля. За ее спиной, на площади перед замком, солдаты СС грузили в военный грузовик коробки и ящики. В них были упакованы вещи, которые Лина Гейдрих собиралась взять с собой в рейх. Сама фрау Гейдрих и ее дети, одетые по-дорожному, стояли у бронированной штабной машины, присланной Франком, – им предстояло ехать в ней до Праги. Они уже были готовы к отъезду. Лина отдавала последние распоряжения мажордому. Отряд СС, расквартированный в соседней деревне, вскоре тоже должен был оставить эти места. По приказанию Франка они оставались для охраны замка, пока не вывезут всю мебель, картины и прочие принадлежности Гейдрихов. Из числа эсэсовцев Франк назначил целый почетный эскорт, который должен был сопровождать фрау Лину до Праги. Возглавлять его поручено было оберштурмбанфюреру Кранцу. С такой помпой Лина ездила в последний раз еще при жизни Рейнхардта. Замок осиротел и обезлюдел. Хелене обошла руины, прошла по аллеям парка. Он был холоден и мертв. Деревья тянули в бесцветное зимнее небо голые черные ветви. Озеро скрылось подо льдом. Наверное, от того, что не было солнца, все вокруг казалось серым и печальным. А может, это пепел от пожарища покрыл всю округу – наверняка, так. Парк напоминал Хелене кладбище, а деревья – остовы воспоминаний. Она понимала, что это – прощание. Вряд ли она когда-нибудь приедет сюда снова. Разве только, когда фронт докатится до этих мест. Но этого ей не хотелось бы. Страшно было представить, что когда-нибудь в Паненске Брецани будут падать бомбы и рвать в клочья остатки ее воспоминаний, неразрывно связанных с этим местом. Все ее погибшие надежды теперь хранят эти черные, промерзшие на ветру стволы, скованная панцирем от мороза земля. Пройдет несколько месяцев, здесь все оживет, расцветет, потянется к солнцу. Но только ее уже не будет здесь. И его – тоже. Никогда. В новый наступивший теплый и солнечный сентябрь здесь уже не будет никого…

– Фрау Райч! – подойдя, Клаус осторожно тронул ее за рукав, – извините. Мама говорит, что уже пора ехать.

– Да, конечно, – его голос возвращает ее к действительности. Хелене грустно улыбается и обнимает мальчика за плечи: – Конечно, уже пора. А то мы опоздаем. Пошли.

К вечеру, едва стемнело, большой транспортный самолет в сопровождении двух истребителей, одним из которых был легендарный «черный вервольф» Хелене Райч, приземлился на аэродроме в Берлине. По приказанию Гиммлера, быстро оценившего обстановку, семью Гейдриха поджидал комфортабельный штабной автобус, который должен был доставить их на бывшую квартиру обергруппенфюрера, до сих пор стоявшую опечатанной, под особой охраной СС. Известие о возвращении Лины фактически застало Гиммлера врасплох. Сам фюрер, не без старания Геринга, сообщил шефу СС о ее приезде как о решенном деле. И Гиммлеру ничего не оставалось, как уверить Гитлера, что он и сам давно уже думает об этом, и очень рад, что все так легко и быстро устроилось. О взрыве в Паненске Брецани, о котором ему доложил Франк, рейхсфюрер предпочел благоразумно умолчать. Скрыв раздражение, он решил состроить хорошую мину при плохой игре и предоставить Лине знаки внимания, на которые она была вправе рассчитывать благодаря заслугам покойного мужа. Лина нисколько не сомневалась, что всем этим она обязана Хелене Райч. Ее отношение к летчице за последние сутки в корне переменилось. Райч была права, им больше нечего делить. И если Райч столь бескорыстно и мужественно борется за ее детей, Лине ли помнить старые обиды. Ведь, не окажись Хелене в замке, все могло сложиться для Лины плачевно. Прощаясь с Хелене на аэродроме, Лина искренне благодарила ее.

– Я желаю вам… Я даже не знаю, что вам пожелать, – со смущенной улыбкой произнесла фрау Гейдрих, пожимая руку Райч. – Счастья? Нам всем так хочется счастья. Вы еще так молоды.

– Счастье, наверное, не приходит дважды, – грустно ответила Хелене и поймала на себе быстрый взгляд Эриха. Он стоял невдалеке, ожидая, пока Хелене распрощается со своей бывшей соперницей. Этот взгляд уколол Хелене, она поняла, что зря выразилась столь откровенно и поспешила добавить: – лучше уж пожелайте мне остаться в живых. Это пожелание пригодится мне уже завтра, когда я вернусь на фронт.

– Подобные слова даже страшно произносить, – покачала головой Лина, – Знаете, я хочу передать вам одну вещь. Она по праву принадлежит вам. Признаюсь, когда Рейнхардт умер, – голос Лины дрогнул, – я хотела выбросить ее, но не посмела. Я должна вам сказать, как бы это ни было мне больно, он вас сильно любил, Хелене. Больше, чем когда-то меня. Больше даже, чем своих детей. Мне кажется, там, на фронте, во всей этой страшной обстановке, – Лина поежилась, – вы должны помнить об этом. Чтобы выжить. Вот эта вещь, это ваш портрет, – она открыла ридикюль и достала фотографию в золоченой раме, копию той самой, что едва не сгорела в библиотеке Паненске Брецани. Лина протянула фото Хелене. Взглянув, она увидела себя – полунагую, с растрепанными ветром волосами, с чувственной, пленяющей, зовущей улыбкой.

– Такой он любил вас, – тихо продолжила Лина, – когда его не стало, я в отчаянии бросила этот портрет в камин. Но огонь потух, совершенно неожиданно. Я поняла, что не могу этого сделать, Рейнхардт проклянет меня с того света. Этот портрет стоял у него в рабочем кабинете на столе. Он не скрывал от меня своих чувств к вам. Я знала, что развод предрешен. Он хотел, чтобы вы всегда были рядом с ним. Я знаю, вы нашли такую же фотографию в библиотеке. Это была копия. Я спрятала ее между книг, чтобы дети случайно не нашли. Тогда я не хотела, чтобы они знали о вас. Та фотография почти сгорела. Возьмите эту. Я часто смотрела на нее, – Лина с трудом подавила всхлип, – и думала: чем же она околдовала его, чем увлекла? Теперь я знаю. Берегите себя, Хелене. Берегите ради него. И ради меня тоже. Я буду молиться за вас. Чтобы вы остались живы. Ведь может статься, что скоро, кроме вас и меня, о Рейнхардте уже никто и не вспомнит.