— Дорогая Роза Борисовна, жизнь моя, как вы уже догадались… Догадались, догадались! Драматичная, напряжённая. Александр Родионович не даёт скучать, любоваться пейзажем из окна, да просто выспаться нет времени. Поэтому моё успешное существование в сфере государственной безопасности требует таких же успешных решений.

Янович берёт паузу, его ледяной взгляд проникает в самую глубину круглых глаз Розы Борисовны. Он улыбается своему отражению в них и продолжает вкрадчивым голосом:

— Завтра опять нужна ваша помощь.

— Опять развод? — удивляется заледенелая Роза Борисовна, поправляя монументальную причёску.

— Нет. Обратное от исходного. — Янович придвигается вплотную к даме и берет её за руку. Комок из гормонов и благовоний на этот раз отскакивает от его лица теннисным шариком. — Завтра, — Янович щурит глаза, зрачки стали острее иглы, — с вашей помощью я должен зарегистрировать брак с гражданкой нашей республики. Обязательно завтра. И вы уже имели счастье убедиться — я человек щедрый.

Роза Борисовна голосом фрекен Бок, разоблачившей шалости Карлсона, хмыкнула и не ответила, а рюши её вздыбились, как шерсть атакующего кота.

— Вы прекрасно выглядите, неужели эта красота для меня? — продолжает Янович, не замечая искривлённых губ собеседницы. Та упёрлась спиной в кресло и с опаской смотрит ему в лицо. Тогда Янович переводит взгляд на её переносицу и заклинает: — Я понимаю, как вам нелегко сейчас. Но по вашим глазам вижу — вы тоже чувствуете ко мне симпатию. И это не удивительно. Мы с Родионычем — одного поля ягоды. Нас тянет к одним и тем же людям, нам нравятся одни и те же красивые женщины. Так что нам повезло: и мне, и вам, Роза Борисовна. Мы должны держаться вместе. Мы не должны подводить друг друга. Должны держаться только вместе.

Рюши в конце концов обмякли, и Роза Борисовна задышала полной грудью.

— Ну, хорошо, — произносит она слабеющим голосом, глаза её кажутся уже не такими круглыми, а брови не такими нарисованными. — Хорошо, я помогу вам. Запоминайте — присутствие второй половины на этот раз обязательно. Надеюсь, невеста согласна на регистрацию и вы не преподнесёте мне очередной сюрприз в виде «третьей части» договора?

Янович чуть не воспаряет на крыльях победы:

— Всё, клянусь, никаких. А невеста-то согласна, не сомневайтесь, уже с десяток лет как.

— За десять лет можно было в Ватикан очередь отстоять. Теперь к делу. — Роза Борисовна собирается в один плотный розовый комок нервов и продолжает: — Запоминайте дальше — у меня завтра есть окошечко в 15:30. Вся процедура займёт не больше десяти минут, никаких платьев со шлейфами, гостей и прочей мишуры. Кольцами в машине обменяетесь. Запоминайте: в 15:20 подойдёте к малому залу регистрации, и молча, ни с кем, запоминайте, ни с кем не вступайте в общение. Я появлюсь и приглашу вас. После акта незаметно удалитесь. Запомнили? Никакой самодеятельности. Самое главное, не забудьте паспорта. Опоздаете хоть на минуту — пеняйте на себя. Даже Родионыч не поможет. Выдворю из ЗАГСа. До встречи. — Чиновница выпрыгивает из машины и, не оборачиваясь, скрывается в тени старого двора.

А в тайнике карамельных рюшей поскрипывает ещё одна тугая пачка.

II

Весь учебный день, который выпал из праздничной недели Радуницы, Снежана не переставала зевать. Сон туманил её мозг и повисал на ресницах. Отец наконец-то объявился, поэтому события вчерашнего дня отпускали её и таяла напряжённость во всём теле.

Еле дождалась Снежана окончания последней пары и упорхнула из душной аудитории.

— Я домой сегодня не еду, может, в общагу, к нам? — без надежды в голосе спросила староста у подруги, сбегая со ступенек крыльца нового корпуса лучшего в мире университета.

— Нет, Дашунь, прости, и ребята пусть не обижаются, — ответила подруга, на бегу роясь в сумке. — Вот, два пропущенных, — с досадой сказала она. — Это… Серёжа подъезжает.

— Да наглядишься ты на его гриву за всю жизнь. Надоест. А мы — вот, последние деньки вместе. Снеж? — Глаза старосты посветлели. — Ты знаешь, а я не жалею, что у нас препод по диплому крэйзеватый. Благодаря его идиотизму мы хоть вместе ещё побыли, студентами ещё побыли. — Староста взяла подругу за руку.

— Прости, Даш, это важно, это отец, — отстранившись, протараторила Снежана, прижимая булькающий мобильник к груди, к самому сердцу. Она тут же упорхнула подальше от друзей, на скамью, в тень распустивших зелень клёнов.

Дашуня посмотрела ей вслед и вздохнула, её короткие толстенькие ножки засеменили по дороге к остановке общественного транспорта. Если бы она только увидела одним своим маленьким цепким глазком, что подруга её вытирает слёзы, а в трубку молчит, то не нашлось бы на свете силы, способной сдержать Дашкин пыл. Снежана была бы доставлена в общагу и уложена на Дашкин диван, рядом с отечественным плюшевым медведем и английским каракулевым мишкой Тедди, под клетчатый плед, под открытое окно. И не отвертелась бы, лопала бы прямо со сковороды жареную картошку и пила пиво, и выложила бы подруге, о чём молчала в трубку, и выплакала бы последние слёзы на Дашкином плече.

Но алгоритм не сработал. Староста влилась в поджидавшую её на остановке группу молодых людей, которые курили и гоготали, и задымила сама. И никто из них не заметил, что перед автобусом ползёт, мигая боковой фарой, красный «Фольксваген Гольф», известный на потоке и на факультете благодаря своему хозяину, рок-гитаристу, заводиле легендарных вечеринок, душе компаний, участнику олимпиад и гениальному программисту, как говорят, от бога, и просто классному парнише. И самое главное, самое-самое — которого любит, за которого вот-вот выйдет замуж Снежана Янович. Сперва Снежана была незаметной на своём потоке, она держалась в тени и всегда спешила домой. Ни один студенческий отряд не заполучил Снежану в ряды бойцов. Тысячи ночей запомнили её однокурсники, а она только одну, рождественскую ночь в этом году, когда Сергей, облучённый невыносимо синими глазами Белоснежки, сделал ей предложение.

«Гольфик» Сергея втиснулся в ряд машин у крыльца, Снежана скользнула взглядом по его красному корпусу, но не узнала. С первых минут разговора с отцом она не произнесла и двух слов, ни разу не обернулась — так и стояла спиной к тротуарной дорожке, опираясь коленом на садовую скамью и растирая слёзы по щекам.

— Ты думаешь — занятым бываешь только ты один, — услышал водитель красного «гольфика», когда приблизился к своей невесте. — Нет! — почти кричала заплаканная невеста. — Мы не подъедем к тебе, и я не поеду. У нас — свои дела.

— Семейные, — проголосил в трубку жених и сгрёб Снежану в объятия. Её голова оказалась у него на плече, и он почувствовал, как бедняжка вздрагивает и жмётся к нему, как хлюпает её нос, а руки вцепились в его майку под косухой и тянут ткань вниз, так что почти трещит воротник.

— Серёжа, — всхлипывая, забормотала она. — Серёженька.

Серёжа побледнел, его сердце сжалось.

— Что ещё за долбоклюй тебя по трубе грузит? — возмутился Серёжа, его губы коснулись тёмных волос невесты.

— Уже всё, уже не грузит — я сбросила.

Серёжа обхватил её заплаканное лицо, отбросил прядь волос, его пронзительный, взволнованный взгляд поймал размытый взгляд невесты.

— Снежинка, — прошептал он, — что за дела?

«Снежинка» закрыла глаза и ответила:

— Ничего… Ничего такого.

— Вайфа, я ламер, по-твоему?

— Серёжа, ты не ламер, конечно, но… мне больно, понимаешь? Думать, говорить — не хочу, — Снежана спрятала лицо в рукаве джинсовой косухи.

— Ты поэтому трубу не брала вчера? Опять олды? — со знанием дела спросил он. — Мать в крезовнике?

— Да. — Снежана кивнула и опять заплакала в рукав.

— Аут, — нараспев произнёс он и тряхнул солнечной гривой. — Давай сегодня ко мне рванём? Шеф бабки отгрузит — и погоним. О’кей?

— У тебя глаза красные совсем. Опять ночью за компом сидел? — спросила Снежана, отрываясь от рукава косухи.

— Ага, клаву шлифовал. Меня же сейчас шеф пытать будет. Три дня, облом какой-то, прога висла. Да ещё мать слипать днём не даёт. Меня её ремонт уже достал. Окна-то поменяли враз, потому что специалисты, а мусор мы два дня носили, она экономит, даже откосы нас с фазером заставила самим мазать. Стыдно ей деньги ребёнка тратить, жалко, а самого ребёнка не жалко. Загоняла меня — улёт.

Отчима Сергей называл «фазером». За нигилизмом иноземного, скрывающего родное слово, пряталось детское разочарование, ведь кровный отец бросил его ещё в колыбели. Мама уничтожила все фотографии этого человека, а дед называл его «предателем» и «недоноском» и до самой смерти держал наготове топор войны. А бабушка полушёпотом, один на один, говорила внуку об отце: «Ён не хабаль. Ён не таки ужо здрадник. Гэта маци твоя — дурненькая ды гультайка». (Он не такой уж предатель. Это мать твоя глупая и лентяйка.)

Бабушка не ладила с мамой. А больше всех на свете Сергей любил бабушку, поэтому на сторону матери не становился, и та плакала и от обиды повторяла, что Федя, Серёжин близнец, если бы остался в живых, мать никогда не обидел бы.

— Меня уже всё достало. — Серёжа качнулся на длинных ногах и опять сгрёб Снежану. — Если бы не ты, я и не женился бы никогда. Погнали, вайфа, шеф жаждет моей крови, рингает пятый раз за утро. По дороге расскажешь, кого я должен убить.

По тротуарной дорожке, по ступенькам шагает молодая пара. Их волосы блестят на солнце: жёлтая копна волос юноши и почти чёрные тяжёлые пряди, струящиеся по спине девушки. У него — тёплые светло-карие глаза, у неё — ярко-синие, глубокие, как чистая морская вода. Она держит его за пояс, он обнимает её плечи. Ей кажется сейчас, что она — это он. А он знает наверняка: он — это она.

«Парень — что надо. Из наших», — сказал Родионыч, благословляя крестницу на брак. Крёстный отец «пробил» жениха по своим каналам и отцу невесты доложил: «Будь спок. Его дед из «гродненских», — что на тайном языке сильных людей означало абсолютное одобрение.