Его дочь гнётся в три погибели, как узник концлагеря, когда вспоминает тот звонок и плачущий голос соседки по даче тёти Иры. Звонок был страшнее самой смерти. В ушах стучал пульс громче барабана. Вина перед отцом обвивала горло змеёй: почему она, единственная дочь, не бросила дом, работу и… не примчалась к родителям. Ведь сердце тянуло в деревню, к маме и папе. Тогда бы он говорил с дочкой, а не с её портретом, тогда бы он не ушёл, тогда бы он жил до сих пор и мама бы не ушла вослед.

Леру пробрал нервный озноб, а Ярила вскипел и затеял магнитную бурю — нельзя думать о смерти, когда под каждым пролитым им лучом поднимается жизнь. Но великому богу путница не покорилась. Хлюпая носом, она стала колоть себя прошлым: «Ну почему, почему не пошла на физфак, как хотел отец? Почему противилась его воле? Слава богу, Алька продолжил династию. Он так похож на своего деда».

В шестнадцать она стряхнула родительскую опеку, как змея отжившую кожу, и подала документы в радиотехнический институт, просто так, только бы не на физфак. Но одноклассники так и не позвали профессорскую дочку на посиделки с гитарой и вином, а вот отец сутулился и выкуривал по пачке в день. Спустя семестр он смирился — дочь получила грамоту от ректората за первое место на олимпиаде по высшей математике. Грамоту повесили в гостиной над проигрывателем. С тех пор мир формул и математических моделей стал для его дочери океаном, а она в нём русалкой, и идея искусственного интеллекта захватила Леру на всю жизнь.

Правда, мечту пришлось отложить на потом, а потом — навсегда. Так пожелал её однокурсник и законный муж Слава Кисель. К работе молодые супруги приступили в институте физики, в академии, под крылом отца невесты. Спокойно и надёжно. Никаких Леркиных воздушных замков вокруг института кибернетики. Дочь профессора определили в информационно-расчётный центр, к программистам, на нулевой этаж, а зятя — повыше и поближе к руководству, прямо в горнило науки. До брака с профессорской дочкой никто не подозревал, что из сельского паренька на первом же году трудовой деятельности получится заместитель заведующего лабораторией прикладной механики и кандидат наук на втором. Но Слава обгонял упущенное время. Он был на пять лет старше однокурсников и знал, как тяжело работать руками, особенно если они растут не из положенного места.

Это последнее обстоятельство выводило тёщу из себя. Она сжималась в комок, когда Николай Николаевич ремонтировал что-нибудь в комнате дочери — чаще всего кровать. Она смыкала руки на груди и ходила по кухне, когда её муж допоздна сидел над диссертацией зятя, а тот с успехом доламывал отремонтированную кровать. «Батюшки светы», — не уставала повторять Катерина Аркадьевна, гуляя с внуком, в то время как Слава купался в пене «Бадузана», оставляя лужи на кафельном полу профессорской ванной.

Семейный кризис нарастал: отец семейства всё чаще глядел исподлобья, мать растирала покрасневшие веки, а Лера кричала в ответ на каждое родительское замечание, и только молодой зять, увлечённый карьерой, сохранял спокойствие и аппетит. Проблема решилась сама собой, когда родители купили загородный дом и свободное время теперь проводили в тихой деревне, на краю земли. Внуку Альке в то время исполнилось два года. Ровно столько же бабушка и дедушка сходили с ума от счастья, а терем из соснового бруса в два этажа на поляне с берёзами, сливами и старыми яблонями стал местом оздоровления нового ребёнка Дятловских. Здесь же, в сосновом тереме, на краю земли, где линия горизонта мохнатыми верхушками подпирает небо, у Лериной мамы родился план избавления от родства с зятем. Масштабы операции оценить никто не мог — тёща действовала тайно, из подполья.

План начал претворяться в жизнь в первый же день новоселья, когда Катерина Аркадьевна подружилась с соседом по даче.

Дело было так.

II

Чета Дятловских озиралась по сторонам во дворе не обжитого ещё загородного дома. Куча тюков, ящики с посудой и кастрюлями, два огромных половика лежали у крыльца, а новые хозяева не представляли, как до захода солнца навести хотя бы приблизительный порядок. Катерина Аркадьевна хватала за руки мужа, чтобы он не поднимал тяжести, — муж повышал голос и отступал. Когда же хозяйка сама потянула на террасу ковёр, свёрнутый в двухметровую колонну, её муж встал на пути, грозя слечь с инфарктом.

При слове «инфаркт» Катерина Аркадьевна заплакала и села на столбик ковра. Перед глазами одна за другой замелькали сцены из жизни кардиологии: Коленька на капельнице, Коленька в реанимобиле… «А этот боров, зять, опять не помогает, только жрать горазд. Как холодно… И буря как будто начинается», — сетовала Катерина Аркадьевна.

Как шаман в бубен, ударил ветер в пустые окна терема, закружил по двору, бусинами покатились к ногам мелкие камешки. Супруги обнялись, укрывая друг друга от облака пыли, роем колючих ос налетевшего прямо из глубины песчаной реки, единственной дороги на селе. Они зажмурились и…

— Бог в помощь, соседи. Знакомиться будем? — в одно мгновение вдруг укротил бурю чей-то мужской голос.

Дятловские распрямили спины и уставились на незнакомца, выросшего у холма из сваленных тюков. На вид — обычный человек лет тридцати, роста среднего, только взгляд и голос удивительно сильные. Николай Николаевич отшатнулся и промямлил что-то несвязное, а его супруга просияла, как в детстве при встрече с Дедом Морозом, и осыпала незнакомца любезностями. Новый сосед в долгу не остался и в считанные минуты, не дожидаясь просьб, перенёс ящики в дом, подключил электричество и вставил новый замок во входную дверь. Катерина Аркадьевна на ходу осыпала героя благодарностями и всевозможными обещаниями. Тем более молодой человек оказался живым воплощением идеального зятя: стоит на крепких ногах, голова светлая и руки золотые. Она вцепилась в него, как в жар-птицу, и больше не выпускала до конца своих дней.

«Валерочка» — только так называла нового друга Катерина Аркадьевна и любовалась им: ладный и сердцу милый, простой. Хозяйка усадьбы пекла пироги и жарила драники, пышные, с хрустящей корочкой, да на чугунной сковороде, в русской печке. Они таяли в мачанне из сметаны и делали рабом любого вкусившего их мужчину: Валерочка не был исключением. Он стал завсегдатаем профессорского дома, помогал по-сыновьи: косил, рубил, воду подводил. Николай Николаевич через неделю-другую совместных обедов и представить себе не мог дачного отдыха без общения с новым другом. По вечерам на веранде они пили чай и играли в шахматы, а днём могли часами возиться в гараже.

В обществе «развитого, начитанного молодого человека, понимающего жизнь и не отравленного новой пропагандой пошлого стяжательства», у профессора снижалось давление без лекарств, хотя молодой человек этим самым стяжательством и занимался, возглавляя частную фирму. С первым же порывом ветра перемен он оставил должность заведующего лабораторией в НИИ стали и открыл бизнес по переработке цветных металлов, как будто сценарий будущего страны знал заранее и был готов.

В Сосновке Валерочка унаследовал дом, небольшой и неухоженный. К затхлой избушке с низкими потолками жена Валерочки интерес не проявляла. Её отпуск мог отравить даже номер стандарт в курортном санатории, поэтому на своей даче хозяин проводил время в одиночестве и всё чаще заглядывал в гости к новым соседям. С каждым чаепитием дружба их крепла. Со временем он продал-таки избушку, но Дятловских проведывал с постоянством любимого сына. Его семейное положение заставляло Катерину Аркадьевну пить валериану и всё равно не спать по ночам. «Лера — не я, она не сможет…» — думала и думала супруга профессора, стряпая ли обед, поливая ли взрыхлённые полушария клумб, сидя ли на кухне у окна с видом на китайскую стену из сосен и жёлтую дорогу, убегающую от крыльца к лесу и в бесконечность.

III

На кладбище остановилось время. На камне не стареют лица. Обняв плиту, соединившую два надгробья, Валерия не замечает: из черноты мрамора отец и мать смотрят на неё живыми глазами. Она сжимает губы и принимается за работу. Время убирать пыль и мусор, а не проливать слёзы. Вот приедет любимая подруга Алла, привезёт всех, тогда уж и поплачут. Лера натягивает перчатки из латекса и берётся за метёлку, собранную из берёзовых прутиков. «Надо успеть к полудню», — подбадривает она себя надеждой на скорый приезд родных. «Умейте властвовать собою» — звучат в голове мамины слова, и снова мамин голос поёт на ухо: «Ви роза, ви роза, бель Татиана…» Та цитировала классиков с изяществом. На роль «розы» мама назначала то дочь, то Аллу, или себя, отражённую в старинном зеркале, которое перешло к ней по наследству, — главное, одеться с иголочки и уложить волосы.

До сей поры, примеряя новое платье, Лера слышит внутри себя: «Ви — роза» — и улыбается. Алла тоже подпевает в такт, красуясь в старинном зеркале Катерины Аркадьевны.

Косынка съехала на лоб. Лера затянула её под подбородком сильнее. Вот мама ни за что бы не позволила ей такую надеть: «Это? На голову? Безвкусица, доня. Тебе не идут платки, мне тоже. Маленькая шляпка изо льна — совсем другое дело. Примерь». Лера вздыхает — можно отдать всё, только бы услышать её голос, только бы вернуть прошлое.

«Счастье, что есть подруга роднее сестры, — подбадривает себя Валерия Дятловская. — А главное, у меня есть сын. Такой замечательный и уже студент».

В прошлой жизни за ненадобностью Лера дорогу на старый погост знать не знала. И в ту счастливую пору её подруга так приглянулась ныне покойным Дятловским, что они заботились о ней как о родной дочери. Едва отгремел марш Мендельсона — и избранник Аллы, пятикурсник Костя Задорожный, стараниями профессора Дятловского стал видным бизнесменом и сразу директором туристической компании. А спустя три года свою приёмную дочь, успевшую к защите дипломного проекта стать дважды мамой, профессор Дятловский определил в родной институт, поближе к себе и подальше от реальной работы.