Лера разлепляет припухшие веки и смотрит на подругу.

— Да-да, и не смотри на меня так. Я тебе на Восьмое марта какие мокасины подарила! И для чего?

— Спасибо, Аллочка, я тебе благодарна… Но о чём речь-то?

— Речь о чём? Овцой прикидываешься? Что ты на ноги нацепила? Тапки бомжа?

— А… — протянула Лера, отмахиваясь. — Ну, ерунда какая. Ал, правда… не заморачивайся.

— Это ты заморачиваешься. Депрессуешь. Опускаешься опять. Тюленишь на диване, — хмыкает Алла и смотрит на подругу так, что той ужасно хочется зарыть голову в дорожный песок. — Всю жизнь тебя на светлую сторону вытягиваю, на своём горбу. Сил уже нет. Тошно смотреть, как ты загоняешься. Мы к святому месту идём, к родителям твоим. Самое время о вечности думать, о жизни скоропреходящей. А ты? По Яновичу сохнешь. И всё. И ничего не хочется тебе, даже… мокасины надеть.

Щёки Леры порозовели. Она опять щурится и переводит взгляд на обочину. Деревья отступают в лес, в глубину, недоступную солнцу, и зовут в свои угодья известную им хозяйку одинокого дома на краю села. И Лера слышит зов. Она сбегает, оставив подругу и сына, чтобы ещё раз пережить священную историю, приключившуюся с ней и Валерочкой точно в таком же дремучем лесу, на другом краю света, в другом десятилетии.

Давняя история началась с того, что в самом начале рабочего дня Валерочка орал в телефонную трубку в своей же приёмной, тогда ещё не стеклянной, а самой обычной: с холодильником и секретаршей, водившей пальцем по экрану девятнадцатидюймового толстозадого монитора. Со стороны казалось, что наглый абонент вывел из себя директора крупнейшего в республике металлургического бизнеса, что директор орёт на бесконечном выдохе, но, если присмотреться, картина представлялась другой.

На лбу директора, около виска, проступили синие жилки, уши покраснели, но глаза были спокойные. В них застыли льдинки, они следят за новой секретаршей, отставной госслужащей, которая вращалась во втором из родственных кругов Родионыча. Это была женщина громоздкого телосложения, с простым курносым лицом, раскрашенным всеми известными видами косметики, от блёсток на веках до маскирующего карандаша.

А название сей картины было хоть и длинное, но обоснованное: «Янович заряжает секретаршу правильными ответами для желающих встретиться с ним в ближайшие дни». Ни у кого из сотрудников или визитёров и сомнения не должно было возникнуть, что отсутствующий директор занимается не делами «Икара», а своей личной жизнью, которая так или иначе переплетена с работой. Курносой секретарше он отвёл главную роль. Каждого, кто к ней обратится, надо было заверить в том, что директор перегружен, максимально перегружен, и отбыл вершить дела великие, жертвуя даже часами ночного сна.

Для особенно любопытных, которые норовят угостить его секретаршу кофе или подарить конфет, он тоже припас заготовку, которую внушал трудно расшевеливаемому мозгу бывшей госслужащей: «Директор был вне себя, орал, волновался и чуть с досады не разбил трубку. Произошло что-то ужасное. Надо молиться, чтобы у него получилось…»

К бывшей боевой подруге, секретарше Ванде, Янович военные хитрости не применял. Она была далека от родственных кругов Родионыча, а до трудовых будней на «Икаре» лет тридцать служила в приёмной высокого начальника закрытого ведомства, поэтому мысли и пожелания Яновича считывала с одного взгляда. Но, к огромному сожалению директора, настолько огромному, что он подарил ей автомобиль, Ванда навсегда перешла из категории работающих пенсионеров в ряды неутомимых дачников. «Икар» и его капитан осиротели.

Этому обстоятельству радовался только Родионыч. Роль могущественного благотворителя, который любому из родичей и родичей знакомых находит тёплые рабочие места, опять актуализировалась на глазах восхищённых родственников, да и ближайшая к Яновичу видеокамера не помешает. Сам Янович встретил новую секретаршу как Золушка мачеху. Занявшая место боевой подруги к искусству «личных секретарей больших людей» была не приобщена. С тех пор эту роль перетянула на себя молоденькая Елена Юрьевна, главный бухгалтер, которая только осваивалась на новом месте.

Когда новая секретарша наконец оторвала палец от девятнадцатидюймового монитора и открыла рот, не попадая в него кофейной чашкой, директор понял — загрузка успешно завершена. Пора!

— Простите, Людмила Фёдоровна. Эти яйцеголовые всё дело завалили. Сорвали поставки. С ними по-другому нельзя, — произнёс Янович голосом, полным разочарования, и передал мачехе раскалённую трубку. — Придётся срочно ехать. Грузить машины. Буду завтра после обеда.

— Конечно, Валерий Леонидович, конечно… Если будет необходимо, я перезвоню вам на сотовый, — прошептала та, хлопая зеркальными глазами, в которых застыл образ крутого шефа, измученного «яйцеголовыми».

— Только если максимально необходимо, по пустякам не беспокой…те. Дела — великие, — вылетая уже за дверь, бросил гордый владелец экзотического беспроводного телефона.

А между тем «великие дела», теряясь в неопределённости, ожидали потом героя не меньше месяца, ждали хотя бы одного телефонного звонка, единственного.

Когда Лера теряла надежду и обзывала себя «дурой», когда замедляла стрелки часов на рабочем столе, а домой шла словно спускалась в холодный погреб, в котором должна сидеть до утра, — как герой шпионской саги, появлялся Янович.

Послеобеденное время в институте физики было самым тягучим периодом рабочего дня. Подрыхлив цветы в горшочках, Светлана, уселась за персоналку и загрузила новую игру под названием «Перестройка». По болотным кочкам скачут лягушки. Если вовремя не врезать курсором по водянистому брюху виртуального земноводного, оно лопнет, как настоящий мыльный пузырь. Правила игры Светланка усвоила на отлично — надо сохранить как можно больше лягушек, за это набегают баллы, и если обойти по очкам предыдущего игрока, тогда компьютер покажет фейерверк и портрет первого президента СССР! Об этом Светланка мечтала уже неделю. Даже сны видела только на эту тему.

Пётр Миронович читал газету с карандашом в руках. Иногда он приподнимал очки, как будто не верил своим глазам, и перечитывал отрывок из текста несколько раз. Потом чёркал его. Или обводил. Или вырезал лоскуток газетной ткани и скрепкой подшивал его к стопочке других лоскутков, делясь своими соображениями с обожаемой молодой начальницей, листающей руководство пользователя нового программного обеспечения. Ей хотелось быстрее поставить обеспечение на свою ПВМ и утонуть в зазеркалье синего монитора.

И вот дверь кабинета на мгновение просела и отворилась, соскакивая с петель. Плотность несвежего воздуха триста пятой молниями пронзил вошедший незнакомец, одетый в облегающий костюм серой шерсти. У Петра Мироновича из рук выскользнули лоскутки и рассыпались по тускнеющей желтизне паркета.

Как по команде, уставились на него сотрудники группы информатизации, окутываясь новым запахом идеального мужского парфюма, а Лера вытянула шею и выдавила из себя несколько слов:

— Добрый день… Вы по какому вопросу?

— По вопросу вашего срочного прогула, — отозвался вошедший и окинул взглядом сотрудников группы.

Светланка оторвалась от экрана и потеряла сразу двух жаб. А Пётр Миронович смотрит на человека в сером костюме поверх очков: незнакомец ноги расставил широко, осанка царская, руки холёные, перекрещены на груди, подбородок лопается от гордости. Знатный пенсионер смекнул — перед ними чиновник из элиты.

— Зарплату свою, господа учёные, вы отработали ещё на прошлой неделе, поэтому я, как бывший научный сотрудник, а ныне руководитель крупнейшего в стране объединения, данной мне властью отпускаю вас с рабочих мест. Идите, дорогие труженики науки, домой, — незнакомец засунул руки в карманы и вперился взглядом в руководителя группы, — кроме начальства, разумеется. Капитан не должен покидать тонущий корабль.

Светланка и Пётр Миронович зашевелились, каждый на своём стуле.

— Два раза я не повторяю, — отчеканил человек в сером костюме, напустив на лицо прокурорской суровости.

Светланка вздрогнула. Теперь и она не сомневалась — перед ними начальник, голос которого парализует позвоночник.

— Что ж… К нам пожаловал такой добрый руководитель… крупнейшего в стране объединения. Не смею возражать. Ступайте, товарищи, — сказала молодая начальница с дерзостью в голосе и так посмотрела на него, с обидой ли, упрёком ли, что сотрудники сообразили: Валерия Николаевна уже встречала незнакомца.

— Светлана Фёдоровна, — продолжила Лера, — завтра, как мы и договорились, можете не приходить. А вас, Пётр Миронович, буду рада видеть… как всегда, в восемь тридцать.

С подчинёнными Валерия Николаевна прощалась с таким сухим лицом, что казалось — в нём нет ни капли человечности, только острые углы любимой её математики. В дверном проходе замешкался Пётр Миронович, наверное, хотел что-то спросить у молоденькой начальницы, но наткнулся взглядом на высокого гостя и обмяк. Он по-стариковски поджал губы и потом закрыл дверь.

А Лера унеслась в другой конец кабинета и упёрлась лбом в закрытое от осени окно. Ржавой кроной ей кивнул засыпающий каштан. Превратиться бы в этот сонный каштан, напиться холодного сока земли и уснуть до тёплого майского солнышка.

— Какая гнусная история… — причитает Лера. — О чём будут шептаться в курилке?.. О чём — уже известно… О чём…

Высокий гость смотрел на неё и улыбался глазами. «Гнусная история»? К ней пожаловал сильный мира сего, о котором не смеют мечтать подобные ей разведённые женщины, с трёхгрошовой работой и детьми на руках. Но она не понимает. Мнит из себя породу. Дочь известного профессора. Вот и позвоночник прямой от гордости, плечи напрягла. Дышит порывисто. Ещё немного — и раненой птицей вылетит из окна. И на него не смотрит, не улыбается, не кидается в объятия… А ведь любит — вон как губы дрожат. Ничего. Пусть фордыбачится. В гневе она по-новому красива.