Ипатову показалось, что его кожа слазит с черепа и растекается по плечам. Двадцать лет жизни брошены в корзину для мусора и посыпаны пеплом неразрывной дружбы. Бывший первый зам попятился к двери, не выдыхая обиду, он нащупал ручку и выпал из кабинета Яновича прямо на дно изрешечённого самолюбия.

С облегчением вздохнув, директор приказал группе доверенных лиц пожаловать к нему в кабинет для участия в срочном совещании. Образ Ипатова он схоронил в самом дальнем тайнике мозга и не понял, жалеет или нет о разрыве. Сердце не откликалось и как будто вовсе не стучало. Бог с ним.

Время действовать.

До сегодняшнего дня Янович совещания проводил с удовольствием. То экономистов соберёт, то производственников, то службу безопасности. Рассадит всех за длинным столом, а сам либо на троне сидит и глазами стреляет, либо прохаживается, руки за спиной, глазом не моргнёт от серьёзности. Главному бухгалтеру на каждом совещании приказал быть. Она и протестовала уже, и официальные прошения на его директорское имя подавала, по профессиональному несоответствию, по семейным обстоятельствам, по болезни, но тщетно. Янович без своей любимицы чувствовал себя не в своей тарелке. А значит, быть Елене Юрьевне на каждом заседании и не быть в её семье ужина, а то и завтрака.

Итак, руководители подразделений заняли привычные места за столом для заседаний в кабинете директора. Кто-то булькал водой, кто-то шутил или теребил пуговицы. Когда вошла Метлицкая, все замолчали, как дети перед классным руководителем. Собравшимся понятно — совещание началось. Кто приходит после главбуха, считается опоздавшим.

Янович тоже выпрямил спину и стартанул:

— Мы собрались здесь в силу чрезвычайных обстоятельств. Придётся пережить непростые времена. Нас покидает замдиректора и владелец части собственности «Икара» — Ипатов… Александр Ильич. Уходит и в дольщиках не остаётся, со всем скарбом. Только в валюте. Это повлечёт некоторую финансовую нестабильность. Как вы считаете, Елена Юрьевна?

Главбух кивнула и стукнула ручкой по листку бумаги:

— Ошеломительное известие. Но в целом — «отряд не заметит потерю бойца». Такое моё мнение.

— Вот и славно, — вздохнул Янович и вместе с ним большая часть заседающих. — Но расслабляться не стоит. Александр Ильич — бизнесмен серьёзный. Подход к делу у него чёткий, осмысленный. Короче, господа, не избежать нам по меньшей мере двух проверок. Первая — аудиторская. Вторая… может начаться внезапно. Даже завтра. Потому объявляю чрезвычайное положение. К утру надо провести в порядок основную документацию. В полный порядок. Последствия чьей-либо нерадивости могут быть катастрофическими для предприятия. Поэтому каждый негативный случай, каждая галимая бумажка будет обсчитана, и ущерб по справедливости будет возмещён предприятию из заработной платы и виновного, и его начальников, всех по цепочке. — Янович оглядел каждого своим сканирующим взглядом и продолжил: — И далее в минус пойдут: соцпакеты, премии, доппомощь к отпуску и т. д. Да и оплату за обучение всех подопечных студентов придётся приостановить, вернее, всех наших детей. Также возможны сокращения. — Голос его по-отечески потеплел. — Поэтому такая жёсткость. Повторяю: к утру вся основная документация должна быть в порядке. Лишнее — уничтожить. Остальное довылизываем завтра. Это вам, коллеги, информация на первое.

— Ой, Валерий Леонидович… ой-ой, — речь директора откомментировала Татьяна Власьевна, заведующая отделом кадров, напудренная женщина немолодых лет, с нарисованными серым карандашом бровями, — мне после первого сердце прихватило. Может, со вторым погодим? А то неотложку придётся вызывать. Ипатов уходит! Давайте остановим его всем коллективом! Да как же это?

Начальница вздыхала и, как дирижёр, взмахивала руками, обращаясь к оркестру заседавших сотрудников, но ни один не отозвался, не взмахнул смычком и не подхватил тему из партитуры разволновавшегося дирижёра.

— Вы можете побеседовать с Александром Ильичём в частном порядке, — остановил дирижёра Янович, — сейчас нет времени обсуждать причины его поступка. Мы должны сосредоточится на тактике «Икара» в новых условиях. Подготовиться к проверкам. Собственность будет поделена. Это удар по предприятию. Проценты у покинувшего нас собственника нешуточные, треть как-никак, деньги в обороте, а он требует немедленно перевести всю его долю на его счёт. Вот так, господа-товарищи.

— Мы не сделаем ни шага, который нанёс бы вред предприятию, — заявила главная женщина «Икара», — ни шагу. Это наше общее дело. «Икар» — наш общий ребёнок, разрывать его не позволим. — Оркестр подхватил тему, заявленную новым дирижёром: запели скрипки и альты, арфа пустилась в переливы, им вторил басовый гобой.

— Это лозунги, Елена Юрьевна, — осторожно сказал Янович, располагаясь на троне во главе стола. Заседатели уставились на директора и замолчали.

— Отнюдь, — отрезала главная женщина. — По документам собственник у нас один. И никто не заставит нас крошить оборотку. Никто. Если вы желаете оставаться мушкетёром в глазах Ипатова, то пожалуйста, на его счёт будут поступать денежные переводы, которые в течение нескольких лет закроют его долю. Это самое большее. И то я бы удержала сумму заработной платы названного собственника за весь период его трудовой деятельности на «Икаре».

— Извольте, Леночка, если желаете в глазах Ипатова оставаться Миледи, — сострил Янович.

Оркестр рассыпался на неровные голоса. Кто-то гоготал, кто-то посмеивался, комментировал или просто улыбался.

Валерий Леонидович перед совещанием облачился в новый костюм и галстук из запасного фонда, который организовала главная женщина «Икара» в своём и директорском кабинете. Сегодня он по достоинству оценил блестящую идею Елены Юрьевны, а пару месяцев назад улыбался с нисхождением, когда она поставила в его кабинете одностворчатый зеркальный шкаф и наполнила его одеждой, а запасные носки и подтяжки и вовсе вызвали у него ехидную улыбку. Тогда Янович еле удержался от пошлой шутки, распиравшей его горло.

— Пункт второй, — сказал Валерий, поправляя галстук. Водворилась тишина. Директор оглядел подчинённых: ожидание новой неприятности сковало их плечи, и только главная женщина, улыбаясь глазами, сияла чистой твёрдостью смарагда.

Дверь в директорский кабинет распахнулась тоже бесшумно. Пауза тянулась до тех пор, пока опоздавший второй зам, переступив порог, не громыхнул: «Здрасте». Икаровцы вздрогнули, по лицу Яновича пробежала тень.

— Здравствуйте, Алесан Митрич, присоединяйтесь, — сказал он и пригласил вошедшего занять директорское кресло, — вам здесь будет удобнее всего.

В ответ Гацко не отшутился, как обычно, не подколол никого острой шуткой и даже не заржал, оголяя розовые дёсны. Просто не то чтобы побледнел — лицо потерял. И попятился к концу стола, лишь только Янович сделал шаг навстречу.

Санька пятился, а Янович уничтожал его взглядом. В оркестре возмутились писклявые альты, время притекало к одиннадцати, и им хотелось поглотать кофе и табачного дыма.

— Я вас, друзья, не задержу надолго. Несколько распоряжений… — проговорил директор, возвращаясь к повестке дня. — Итак, пункт второй. Как я понял, всем известно, что мои семейные обстоятельства вновь омрачились. Да? — Икаровцы опустили глаза. Елена Юрьевна кивнула. — Вот и славно, не будем смаковать подробности. — Собравшиеся как по команде уставились на своего босса. Именно подробности они готовы смаковать, жертвуя перекуром.

Собрав внимание сотрудников руководящего звена, Янович принял горестный вид и сказал:

— Сожалею. Я вынужден покинуть вас недели на две. Максимум. Иду в отпуск. Хотелось бы, конечно, повеселее отдыхать, но, как говорится… бог располагает. — Скрипки опустили смычки, гобой потерял трость, но дирижёр-директор так увлечённо размахивал палочкой, что ничего не заметил, симфония звучала в его душе. — Руль «Икара» передаю господину Гацко. Бумаги надо оформить в течение получаса.

Татьяна Власьевна заёрзала на стуле — придётся вкалывать с бешеной скоростью, без перерыва на обед, на ходу хлебая чай. Такие авралы начальница отдела кадров ненавидела. Сочувствие к несчастному Валерочке, который женат на «бессовестной стерве», сменилось в её душе раздражением: щёки напряглись, как колобки, с них осыпалась пудра, а на лбу сбежались морщины.

Янович, улыбаясь глазами, обратился прямо к ней:

— Татьяна Власьевна, прошу заняться вопросом безотлагательно. Пока вы свободны. Через тридцать минут жду.

Начальница отдела кадров, дёрнув плечами, встала из-за стола и двинулась к двери. Шаги она делала тяжёлые, как будто к её лодыжкам были привязаны гири. Когда Татьяна Власьевна поравнялась наконец с дверью, директор произвёл контрольный выстрел в её самолюбие:

— Да, и оформляйте Ипатова.

Несчастная чуть не заплакала, замигав нарисованными бровями. «Оформляйте Ипатова, оформляйте бумаги». Это значит только одно: всё до последней буквы ей придётся писать самой, даже заявления. Директор разве что подпись черкнёт, и то после того, как Татьяну Власьевну на карусели погоняет. Пробежит глазами по документам, найдёт ошибочку, смахнёт бумаги со стола: «Исправляйте». И Татьяна Власьевна на второй круг бегом. Исправит, перепечатает, подпишет — и к директору. Тот к стилю изложения придерётся — беги Татьяна Власьевна на третий круг. Исправит, перепечатает, подпишет и к директору опять, с понурой головой. Он читает, читает — бац, глаза остановились. Молчит. У Татьяны Власьевны брови нарисованные жмутся к переносице. «О! — радуется директор. — Шрифт не тот. Кегль маленький». И так кружится карусель, пока директору звонок важный не поступит или его на встречу не пригласят. Тогда в графе «подпись» он на ходу черкает «Я» в закорючках, а другой рукой трубку телефонную хватает или эту руку в рукав куртки просовывает.

— Остальных не задерживаю. Бегом. Ночная вахта. Вас, Миледи, не отпускаю.