Наталья Лазаревна подобралась.

— Да знала она не больше нашего, — она обхватывает мягкий, как подушка, лоб, — так, догадывалась. Янович умеет, — шевелит она пальчиками-сосисочками. — Ну, ты в курсе. Вроде и говорит, а не скажет ничего. Только Снежане и доверяет. Она и дизайном занималась, и комнаты распределяла — кому куда, а матери ни слова, как обычно. Вся в папеньку своего. Нашей крови и нет в ней как будто.

— Да? А ты у Полины, значит, была? С донесением, — язвит, щурясь, Гацко.

— Сашок, ну что ты, ей-богу! Не веришь? — Наталья Лазаревна опускается на диван и берёт за руку гражданского мужа. Лицо её краснеет, но на лбу белеют вмятины от пальцев. — Ну что мы, в старой, без ремонта? Посмотри! — всплёскивает она руками. — А этот паразит любовнице не пожалел, а нам, собственникам, дулю показал. А Полина догадалась просто, женская интуиция. Янович ещё в марте, после её залёта, официально заявил, что, мол, всё, теперь у них не брак вовсе, а свободные отношения — каждый живёт как хочет, и что у него есть баба на стороне, и что он не собирается бабу эту скрывать, прятаться. Вот, мол, принимай как хочешь известие.

— Ага! — улыбается Санёк, обнажая розовые, припухшие, как у младенца, дёсны. — А то Полина не знает, что у Яновича всю жизнь бабы на стороне. Вот вы с сестрой артистки.

«Скорей бы Петька прирулил, чтоб его…» — мечтает он про себя.

Оказавшись в тупике, Наталья Лазаревна срывает бантик.

— Сашенька, — запела она, — как бы там у них в семье ни было, ерунда всё. Главное что? Янович проценты твои официально не оформляет, деньги тебе, собственнику, не платит, с мнением твоим не считается, меня на работу брать запрещает. И для чего? — Лисьи глаза рассказчицы вспыхивают. — Чтоб тёмные дела свои скрыть! А дочку-то свою возьмёт на работу, да, и зятя. Думаешь, он им долю не отпишет? Ещё как отпишет, и в руководство введёт, свадьбу только сыграют. А ты, основатель и мозг «Икара», будешь у его зятя на побегушках. Ноги об тебя вытирать будут. У Снежаны характер — сам знаешь, а зять и того хуже. И затрут тебя. Никто не посмотрит, что ты на своём горбу «Икар» поднял, в самые верхи экономики поднял.

Наталья взмахивает руками-крылами, отчего её дорогие духи и дезодорант, той же гламурной темы, штормовой волной ударяют в Санькин нос, до мурашек в мозгу. Гацко зажмуривается, а его подруга, понизив тональность до минорной, продолжает:

— Милый ты мой, до чего же ты благородный. И как ты это терпишь? Но скоро… скоро всему придёт конец. Так что, Сашенька, на волю пора. Правильно мы поступили, по справедливости. Надо Яновичу рога обломать, чтобы он ими дыры в небе не пробил.

— Какие дыры, Натах? Что значит «правильно поступили», о чём ты? — Санёк подскакивает и вытягивается во весь рост, мелковатый для руководителя высокого ранга.

— Сашенька, мы с тобой — одно целое, я за тебя жизнь отдам. Просто решили мы с тобой, а план осуществила я сама. Ты ведь порядочный такой, привык собой жертвовать. Ну и хватит. Пусть теперь Янович жертвой будет.

От усиленной работы мозга на Санькином огромном лбу собрались морщины.

— Натах, ты чего? Ты чего наделала?! — вопит он.

— Справедливость восстановила. Да не волнуйся так, родной мой, ничего страшного не произойдёт, — Лисьи глаза Натахи блестят. — Ну, пощиплют Яновича трохи. Делов-то? Он из любой ситуации сухим выйдет, а мы ему поможем, да-а-а, от всей души, всем сердцем, так ска-а-ать. Только по справедливости. Пусть долю твою официально оформит, и не двадцать процентов, как говорено, а третью часть, и на работу меня — главбухом, и…

— Тебя? Главбухом? Да Юрьевну куда? Уволить? Да она гений вообще, и вообще на ней всё…

— Сашенька, — тянет Натаха, — никто лучше хозяина свои деньги не посчитает, я права? А Елена ваша Юрьевна для тебя не друг. Она только для Яновича старается, как для бога.

— Всё, хватит. Говори, что натворила? Отвечай! — требует Санёк, колечки его тёмных волос дрожат на шее.

— Да, Саш… Хе-хе… Хм…

— Да никак папку с контрабандой… — Догадка осветляет его лицо. — Эту, красную! Аа-а… Там уголовщина чистая! Ну, ты ведьма. — Теперь он бледнеет.

— Саш, успокойся. Твоих подписей нет. Там на Яновича материал.

— Да он поймёт, чьих рук дело. И тебя убьёт, и меня. И дочек твоих сопливых.

— Саш, всё пройдёт тонко, обычная проверка, и всё. Мне уже рассказали. Папку при нём, при всех, при тебе случайно, ну, по ходу, при обыске найдут, и всё. Проверок сейчас… О-о-о-о! Ну, подписку даст о невыезде, ну, повертится, и всё. И мы при своём.

— Проверка? Сама додумалась? Или подсказал кто? Я! Я за проверки ответственный. На стрелки хожу, бабло несу… У-у-у, дура! С меня спросят, всё спросят! — кричит Санька. Лицо его белее рубахи, глаза навыкате.

— Я это на себя беру. Так и скажу — человек без отдыха, без денег, без жилья…

— Ну и дура! Делать-то теперь что? Что? Я тебя спрашиваю, ведьма!

— Саш, не горячись, ты — бизнесмен, руководитель. Давай спокойно. Я бы тебя могла и не посвящать, правда? У меня с Яновичем свои счёты, давние. Но я только для тебя старалась, чтобы ты… Чтобы зять Яновича тебя не унижал, понимаешь? И никто, кроме тебя, последний пункт плана не выполнит. Соберись! Надо просто сегодня зайти к нему в кабинет и… поставить папку точно на то же место, точно на то же, откудова ты брал. И всё. Сделаешь, Сашок?

— Я? Я чтоб друга?.. Чтоб меня…

— Друга? Ну, раз уж так его назвал, тогда скажи — где твой друг? На работе не был, и вчера тоже. И ты, друг, не знаешь почему.

— Мало ли? Чтоб тебя…

— Да не мало. Пятьдесят тысяч американских рублей на подставную фирму перевёл, оттуда — в Германию… И ты, друг, не знаешь об этом?

— Ну и что! Перевёл. Откуда ты всё знаешь?

— Я? Я тебе сказала — ради тебя всё, ты — моё всё. — Страданье вырывается наружу из нераскрытых лёгких униженной женщины. — Ты ведь не знал, признайся. Тоже мне — друг.

— Ну, и?..

— В Германию укатил, это достоверно. — Защитница справедливости умалчивает, где раздобыла секретные сведения. — Я чувствую — помчался за новой машиной, уверена, помянешь моё слово. На джипе вернётся. Снежанку свою хочет с шиком в ЗАГС повезти. Весь он в этом. Шик ему нужен. Будь он проклят.

— Быть не может, — теряется Санька, начиная казаться ещё ниже своего роста, и опять опускается в кресло.

— Может. Проверь на работе, я тебе реквизиты напишу.

— Валерка? Такими бабками швыряется? И нам ни слова? Ни мне, ни руководству?

— Да, так выходит. Ты — очень верный человек, порядочный, благородный, а Валерка вот как тебе платит. Так что не жалей его, папку возьми, на то же место, да и не парься, ничего с этим барином не случится, подвинется только с чужого места.

Санька съёживается: мокрая от пота рубаха, прилипнув к спине, остывает. А в голове, и того хуже, застряла только одна мысль: чтобы влезть под бабий каблук, необязательно ставить штамп в паспорте.

Глава 2

I

Вот и майская Радуница. Оживились торговцы прекрасным: погребальной флористикой на основе синтетических материалов. Народ хлынул на кладбища. Желающих глотают рейсовые автобусы и, переполняясь, тянутся к местам вечного покоя. Запоздавший Ярила ещё не согрел землю, но посетителей могил это не смущает: вдоль оградок они расстилают пёстрые одеяла и сервируют их блюдами и напитками, даже десертами. Ярила поглядывает на примогильные скатерти-самобранки и веселится: надо же — званный ужин у покойников!

Бог ярости правит миром по справедливости. Сегодня, восходя на небо, пробираясь сквозь драконий хребет леса, он высмотрел стройную белокожую женщину, которая шагала по песчаной дороге к старому погосту, и почуял холод её сердца. Непорядок среди подданных. Ярила тряхнул разгорячённой гривой и разрумянил её щёки. В ответ на царскую милость женщина сорвала косынку и подставила солнцу свои волосы, сияющие в его лучах платиной. Бог обомлел от красоты женщины. А сердце-то её согрелось ли?

Женщина останавливается и промакивает своим платком слёзы. Ярила в ярости — она не знает, что идёт не к мёртвым, но живым? К отцу, знаменитому профессору физики Николаю Николаевичу Дятловскому, и мамочке, Екатерине Аркадьевне. Десять лет как…

Ярила открывает её мысли, подсыпая блёстки в падающие лучи.

«…Лежу на твоей груди и слышу стук больного сердца, твоего сердца, папа. Расскажи мне о чёрных дырах, как всегда, что-нибудь новое. О большом взрыве, или о Бермудском треугольнике… Мама, обними, посмотри в глаза. Ты видишь, как мне плохо? Я не могу больше держать себя в руках и себя же уговаривать. Не помогает. Он опять обманул: не приехал и не позвонил. Ни вчера, ни сегодня, завтра тоже не позвонит. Добралась я на автобусе, как все смертные. Привыкаю… До последней минуты его ждала, в автобусе аж лбом к окошку приросла. И знаешь, мама, понимаю — не придёт, и себе же не верю. Телефон его не отвечает третий день, а я жду. Правда, ты думала, всё сложится по-другому? Напрасно. Чем я лучше остальных? Типичная история одинокой женщины и женатого мужчины. Мамочка, если бы ты знала…»

Из кустов на обочину то и дело стайками вылетают дружные пичужки. Они щебечут до треска в воздухе и гонят прочь одинокую путницу, чтобы скрипом ведра из жести она не сорвала симфонию весны. Крохотным певуньям дела нет, что у нарушительницы есть известное в научных кругах имя — Валерия Дятловская, и всё благодаря отцу, лауреату советских премий и автору многих книг. Божьим тварям до того ли, что профессор Дятловский бывал на Кубе и обнимался с Фиделем Кастро, что он же братался с космонавтами?

После отставки Дятловского забыли. Мгновенно. Даже верные соратники. Есть ли кому-нибудь дело до старика — пусть он и профессор, и бывший замдиректора, — если свирепствует перестройка? Да и родная академия разваливается так же, как родная страна. Кому придёт в голову читать профессорские монографии, когда печатают столько жёлтых газет и — о! — открывается «Макдональдс»? А Николай Николаевич здесь, на краю соснового леса, в сотне километров от «Макдональдса», в своём дачном доме, который он купил на тающие советские деньги, боролся с новым видением и новым мышлением. Боролся так: в красные газеты писал статьи и украдкой от жены курил, а спустя два года его изношенное сердце остановилось.