Когда по известному маршруту тюленя увезли на скорой, спасатели взялись за несчастных котят, которые уже не плакали, а просто дрожали на полу ванной.

Замученных детей, по отработанному годами сценарию, подбодрили и доставили в крошечную квартиру, в дом на перекрёстке множества городских маршрутов, к младшей сестре их родной матери, Наталье Лазаревне, которая после подсчёта чужих (пока чужих) для неё денег пребывала в раздражённом настроении, как голодная кошка.

По дороге Снежана, как в детстве, пыталась задремать на груди Ипатова и вспоминала маму до того, как родился Миша, до того, как она стала хозяйкой салона местечкового гламура. Тогда, в пору розовых слонов, мама была домохозяйкой и водила свою дочь на тренировки в спортивный комплекс. Снежана стянула брови к переносице и пытается вспомнить её лицо. Пытается…

В детские воспоминания, как всегда без стука, вклинилась тётка. Она облачилась в платье невесты и опять затащила племянницу на свою свадьбу. Что бы там Наталья Лазаревна ни воображала, свадьба у неё была самая обычная, с шариками на машинах и бесчисленными ящиками водки на полу кухни фабричной столовой. Невеста прятала выбеленные завитушки, мелкие, как кольца ягнёнка, в кружевной тюль, а бочкообразную грудь, наоборот, выставила и обнажила до неприличия.

А жених без лица (Снежана его не запомнила), пьяный, приставал к гостям с поцелуями и слюнявил чужие рты. Маленькая Снежана пряталась от него за спиной папы. У мамы спасения было не найти. Она не сидела на месте, а каждые минут десять к кому-то подсаживалась и чокалась бокалами, или танцевала, кружась, как сумасшедшая, сверкая платьем, сотканным из капелек чёрного перламутра, словно из тысячей зрачков тьмы. Её причёска за сто долларов — а в то время средняя зарплата не превышала тридцати — распадалась на лакированные пряди-макароны, которые мало-помалу закрыли обнажённую спину, статную и сильную, как у танцовщицы. Она избегала дочери и мужа. Мама ловко упархивала из-под носа отца, прилипая к скачущим под весёлые песни мужикам, но папа ухитрялся-таки поймать её за локоть и в сто первый раз произнести: «Ты обещала — только шампанское…»

IV

На пороге крошечной квартиры Снежане больше всего не хотелось, чтобы двери открыл Гацко. Он тут же кинется с расспросами, хлопая себя по лысине и изрекая то «блин», то «чтоб её». Не до него. Вот если поржать хочется, тогда пожалуйста, пусть и двери открывает, и по лбу себя хлопает, а в беде от него проку нет, только шум один.

Никто из окружающих — ни сам Янович, ни Снежана, ни сотрудники Саньки — не воспринимают его серьёзно. А подчинённые сдерживают смех, когда попадают в область его руководства, и знает каждый: главное — удержать почтение во взгляде, но от такого прогиба исчезает вся энергия организма, поэтому, прежде чем ступить на порог кабинета маленького директора, надо выпить кофе или перекурить в кругу друзей. Правда, с той поры, когда Санька стал единой плотью с сестрой жены босса, одного почтения во взгляде стало маловато, ведь Наталья Лазаревна оказывает уважение и восхищается Санькой ежеминутно. Теперь приходится сотрудникам и лестные эпитеты в речь вворачивать.

Судьба смеялась над Санькой, но по-доброму, без трагедий. Из армии в родной деревне его ждали три человека: мать и будущая жена с младенцем на руках. Семейная жизнь складывалась с трудностями: жена оканчивала школу, мать растила внука, а Сашок учился в столичном техническом вузе.

Советская власть в срочном порядке обеспечила семью молодого специалиста жильём в новостройке на окраине столицы и должностью младшего научного в академическом институте и в начальники ему определила молодого и разудалого Валерия Леонидовича Яновича, ставшего его близким другом и компасом судьбы, по стрелке которого и выстроилась Санькина жизнь.

Его новый близкий друг в неполные тридцать стал завотделом института прикладной механики и кумиром институтской молодёжи. Валера организовывал праздничные вечера, доставал бесплатные путёвки и ордера на квартиры. И всё так изящно у него получалось, как у волшебника. Даже директор института был очарован Яновичем, советовался с ним и беседовал за чаем или в личной машине по дороге домой.

Со студенческих лет за Валерой следовал его преданный друг, Александр Ильич Ипатов, человек со спокойными глазами, которые иногда казались мёртвыми. Но если он выходил из себя, то из них сочился яд.

Санька недолюбливал Ипатова и признавался себе, что дружба с этим лысым «очкариком» ни в жизнь не состоялась бы, если бы Валерка не связал их одной цепью и не заразил одной мечтой: улететь с планеты всеобщей государственности на неизвестную, необжитую ещё, но романтичную планету свободного рынка. Сам заразил, сам и увлёк свою команду в полёт к солнцу бизнеса на новом корабле «Икар», правым крылом которого стал Ипатов, а левым — Санька. Пассажирами, почётными и рядовыми, стали все сотрудники бывшего институтского отдела Яновича, даже пенсионеры. «Икар» был настолько мощным, что вырвался первым из лап социализма, взмывая вверх, как реактивный истребитель, настолько сильным, что мог обходиться без крыльев и нести громадьё лишних пассажиров, ведь главное, чтобы капитан не выпускал из рук штурвала и никого не терпел на командирском мостике.

По жизни Санёк мчался так же легко, как и его корабль, а дома буксовал. Супруга Саньки, Люба, женщина молодая и неухоженная, с наивными глазами, периодами страдала от депрессий. Сашкина мать, Магда Даниловна, невестку считала бесноватой и кропила дом святой водой. Иногда болезнь обострялась, тогда Люба периодами выла, не спала и не ела. Приходилось несчастную укладывать в клинику, где она за месяц приходила в себя. Так что полновластной хозяйкой дома Гацко была Магда Даниловна — «яна и глядзела сямью». Внука она обожала, как все нормальные бабушки, которых обожают внуки. За «дзицяткой» Магда Даниловна подалась в город и оставила родную деревню, которую никогда не покидала, разве что на похороны в район ездила. И только она всё наладила: скопила «грошей» и подняла Любу, купила новый огромный телевизор, — «як вучоны сын з глузду зъехау», семью кинул и перебрался к «кабыле гэннай, як чорт паганой», золовке своего директора, Наталье Лазаревне. Но Магда Даниловна не смирилась, а возглавила сопротивление. Детство в партизанском лагере прошло не зря — до последнего вздоха она поклялась сражаться с врагом, как погибшие в Отечественную её братья и отец.

А с будущей женой Санька познакомился так: в армейском отпуске на танцах в клубе. Влюбился с первого взгляда, предварительно накатив с местными дружками самогону, мутного такого, ядрёного, как хрен. Поэтому не он провожал девушку, а, наоборот, Люба доставила своего кавалера во двор уважаемой Магды Даниловны.

Армейский отпуск выдался на славу: самогон, друзья, Люба. Он и опомниться не успел, как вернулся в ряды Советской армии, и тут же письмо получил в розовом конверте, надушенное, с сердечками, а в одном сердечке рукой Любы вписана упитанная мордочка младенца. С тех пор и являлся Санька главой семьи.

Роль мужа тяготила нового сына столицы, и тем больше тяготила, чем искреннее сияли накрашенные глаза Лары Рабинович, программиста из отдела ЭВМ. Лара настолько давно овдовела, что фотографии её покойного мужа не было даже в детской. Здоровый молодой учёный вернул вдове потерянные в одиночестве годы. Роман закрутился страстный, нетипичный для академии наук.

Но, хотя Лара и ждала, работу на «Икаре» ей не предложили. Санька от всей влюблённой души старался, но старшие товарищи решили кадровый вопрос Рабинович отрицательно. Они протараторили Саньке несколько пословиц на тему «жена брата и сотрудница аппарата…» Так был сделан первый шаг к разрыву нетипичного для академии наук романа, который и служебным-то быть перестал. Вскоре Саньке наскучило каждый день любоваться своими пёрышками в зеркале глаз любимой, да и сил почти не оставалось в конце рабочего дня — новоиспечённый заместитель директора теперь не жалея живота своего руководил подчинёнными, вчерашними сотрудниками по институту прикладной механики.

А Лара курила, звонила, опять курила, а когда любовник в малиновом пиджаке и с бутылкой «Абрау-Дюрсо» объявился в её доме после приёма в посольстве Казахстана, она закатила ему скандал. Не простую истерику отчаявшейся женщины, а настоящий скандал со смыслом. Она требовала Санькиного развода, растирая широкими ладонями слёзы и родинки на щеках. Требовала юридически выверенно, после консультации у адвоката по семейным делам.

Санька трезвел и по-крутому выбрасывал пальцы о двух перстнях. Валерка опять оказался прав: сотрудницу аппарата лучше всего согласно народной мудрости пользовать, то есть вообще не пользовать.

Волосы бывшей сотрудницы, стриженные под волчицу, напитались гневом и во время крика встали дыбом. Медуза-Горгона какая-то, а не белорусская учёная. Сбежал Санька от греха подальше, к Яновичу домой, а утром купил торт и провёл спокойный день в кругу семьи. Отдышавшись, обласканный мамой и супругой, Гацко начал новый рабочий день, на этот раз не с обычного построения рядовых менеджеров, а с утреннего трёпа и кофе в кругу друзей, как это было в академии.

— …Я быстро поставил её на место. Это главное с бабами, уметь вовремя — на место. Кулаком по столу — хлоп! — и твёрдо, резко так бросил… Заткнись, говорю, нечего меня грузить. Хочешь кого-то окольцевать, поди поищи лохов в своём НИИ. Я второй раз в эту петлю не полезу.

Янович и Ипатов заливались смехом так долго, что даже кофе остыл. А когда Санька в прыжке хлопнул по директорскому столу, то активировал вторую часть повествования, лирическую.

— Она сразу присмирела и запищала: Сашенька, прости, я сделаю всё, что ты хочешь, и всякое ля-ля-ля. И на колени. Ага. Боится такого мужика потерять, аж блеет. В натуре, не может без меня. Ни с кем не может после меня, — просиял Санька.