Вернувшись в Штаты, я ринулся было тебе звонить, но потом задумался: я знал, что мы почти наверняка друг другу скажем. Ты все объяснишь, и я тебя прощу. Я спрошу, что все это значит для нас, а ты ответишь, что не знаешь. Мы попытаемся восполнить урон, поведаем о последних шести неделях, и нам станет легко, мы будем шутить, дразниться и смеяться. Но в конце ты скажешь, что любишь меня, и голос прозвучит так, будто все у тебя в груди разбивается, и я пойму, что любовь опять стала проблемой, отклонением от всего, чего от тебя ожидают, элементом хаоса в тупой симметрии твоих дней. У нас была сотня таких разговоров – не вижу смысла устраивать сто первый. Но поскольку я не могу тебя отпустить, поскольку ты не можешь отпустить меня, ответ необходим. И потому через неделю я приеду в Калифорнию. В какой-то момент я окажусь у тебя под дверью, постучу и тогда узнаю ответы на свои вопросы, и мы вместе решим, есть ли что-то общее у смога и тумана, сможем ли мы жить без сожалений в стране Лос-Анджелес или природные катаклизмы – наша единственная надежда.

А пока посылаю эту валентинку. Сложная конструкция, в бумажном сердце ее – новые воспоминания, и болезненная история, и свои простые вопросы: куда мы движемся? На что нам надеяться? Чего нам хотеть? Будешь ли ты моей?