Нейперг поклонился и заказал вальс. Как только он обнял Марию-Луизу, ему сразу стало ясно, что выполнить задачу, поставленную перед ним Меттернихом, будет значительно легче, чем он ожидал вначале. Человек огромной притягательной силы — в чем я имела возможность лично убедиться, — он сразу же почувствовал аналогичный магнетизм в Марии-Луизе. Вместо того, чтобы танцевать, они стояли неподвижно, сцепившись руками, посреди зала, пробуждая в присутствующих живой, хотя и не совсем пристойный интерес.

— Я сейчас упаду в обморок, — простонала Мария-Луиза.

— Мы, по-видимому, обнаружили сильное и непреодолимое сходство натур, Ваше Высочество, — прошептал Нейперг, стараясь придать своему голосу романтическое звучание.

Разжав руки, Мария-Луиза сказала:

— Проводите меня, пожалуйста, в мою комнату, прежде чем мои чувства обнаружатся слишком явно.

Можно не сомневаться, что Адам фон Нейперг оказался более искусным любовником, чем Наполеон Бонапарт. Но, быть может, после нескольких месяцев воздержания женщина столь ограниченного опыта, как Мария-Луиза, еще не могла сравнивать уровень мастерства в данной сфере. Как бы там ни было, начиная с той ночи Мария-Луиза не думала больше ни о каком другом мужчине, кроме Нейперга. Желая испытать ее, он вскоре после возвращения в Вену из Экса передал ей письмо от Наполеона. Она с беспокойством взглянула на письмо и недовольно надула губы.

— Он пишет очень редко. У меня нет желания читать.

Продолжая испытывать ее, Нейперг заметил:

— Думаю, он просит вас приехать к нему.

— Возможно, но сколько любовниц он поменял на острове Эльба?

— Если вспомнить целый полк прежних любовниц, то нельзя назвать даже приблизительную цифру.

— Пошлите это письмо и высылайте все последующие письма моему отцу, — твердо заявила Мария-Луиза.

— Французские члены вашей свиты узнают об этом и сообщат Наполеону.

— Прогоните их, Адам, всех прогоните, — приказала она.

Как вспоминал Нейперг, именно этого добивался Меттерних: исключения всякого французского влияния. Позднее Нейперг, также в порядке испытания, завел разговор о неоднократно высказываемом желании Марии-Луизы поехать к Наполеону на Эльбу. Много раз она заявляла отцу, что видит в этом свой священный долг супруги.

— Мне не разрешат отправиться на Эльбу, — прямо ответила она. — Здесь, в Вене, за мной строго следят, как вам хорошо известно.

— Ваше Высочество, я готов устроить ваш побег.

— Вы хотите избавиться от меня! — заплакала Мария-Луиза. Удовлетворенный Нейперг сказал:

— А у меня сложилось впечатление, что это вы хотите покинуть меня.

— Никогда! — призналась Мария-Луиза. — Никогда и через тысячу лет!

Можно поверить, что Мария-Луиза действительно полюбила Нейперга и что он, цинично подсчитывая денежки, передаваемые щедрой рукой Меттерниха, также любил ее. Она родила ему нескольких детей, а когда Наполеон умер, вышла замуж за Нейперга, своего первого и единственного настоящего любовника.

Глава шестнадцатая

Я подхожу к концу своего повествования, и то, о чем мне предстоит рассказать на последних страницах, ни в коей мере нельзя отнести к приятным воспоминаниям. Вскоре после отъезда Наполеона в ссылку стало ясно, что я и Мюрат навлекли на себя ненависть всех Бонапартов, включая и Люсьена, который, хотя и поздно, все-таки помирился с Наполеоном. Бывший король Жозеф жил в Швейцарии и поддерживал постоянную связь с Наполеоном, от имени которого — во всяком случае, Жозеф так утверждал, — присылал мне ругательные письма, Мое странное поведение, писал добродетельный Жозеф, вызывает отвращение даже у союзников, сместивших Наполеона. Как бы там ни было, но англичане обращались со мной и Мюратом с типичной британской холодностью, в то время как австрийцы воздерживались от ратификации договора, который я по-прежнему считала твердой гарантией нашей безопасности в Неаполе. Нет, они не отказывались от ратификации, а просто вновь и вновь откладывали ее. С тревогой я размышляла о причинах. Возможное объяснение представил Жозеф. Никто, писал он, и в меньшей степени австрийцы, не питал доверия к предателю Мюрату. «Они лишь стремятся использовать вас в своих целях», — предупреждал Жозеф.

Я не придавала большого значения мнению обо мне Жозефа или Наполеона, но отношение матери чувствительно задело меня и вызвало мучительные угрызения совести. Когда она проследовала через Рим по дороге к Наполеону, я послала ей из королевских конюшен восьмерку лучших лошадей. Мать вернула их с короткой запиской: «У меня нет привычки принимать подарки от изменников, а тем более от дочери, которая стала врагом. Меня приводят в ужас измена и изменники». Оскорбленная, я в ярости заявила Мюрату о своем намерении ответить матери, что мы были вынуждены выбирать между злом и добродетелью.

— И что же мы выбрали? — спросил задумчиво Мюрат.

Доведенная почти до отчаяния, я написала Меттерниху, с которым прежде была в хороших отношениях, умоляя его без дальнейших проволочек обеспечить ратификацию договора австрийским парламентом. Меттерних рекомендовал связаться с австрийским послом в Неаполе, но этот господин был по-дипломатически уклончив, даже когда мне удалось заманить его к себе в постель. Разве я не знаю, пробормотал он, что римский папа, избавленный от давления со стороны императора Наполеона, хлопочет о восстановлении правления неаполитанских Бурбонов? Я, конечно, подозревала, что это была, по крайней мере, одна из причин, заставлявших католическую Австрию не торопиться с ратификацией договора. Между тем к Наполеону приехали сестра Полина и мать. Именно Полина, встретив Наполеона в Ницце во время скорбного путешествия на Эльбу, постаралась его утешить, но сперва здорово выругала. Дело в том, что он был, как это ни странно, одет в форму австрийского офицера.

— Переоденься во французскую форму, прежде чем я поцелую тебя! — скомандовала она.

Наполеон устало объяснил, что демонстрации против него на всем пути до Ниццы вконец расстроили его нервы. Три или четыре раза он едва избежал самосуда, который готовились учинить родственники солдат, погибших на полях сражений. Храбрейший из храбрых в бою, Наполеон всегда трусил, сталкиваясь с гражданской чернью. Переодевшись в форму старой императорской гвардии, он сказал Полине, что она вдохнула в Него мужество, и продолжил путь под надежной охраной британских солдат.

Полина взяла с собой на Эльбу почти все свои ювелирные украшения и передала их Наполеону для продажи. Помогла в финансовом отношении весьма существенно и мама. Разве она не сказала многие годы тому назад, что когда-нибудь ему понадобятся деньги, которые она так заботливо откладывала? А Наполеон очень в них нуждался, ибо союзники задерживали обещанную пенсию. На Эльбе тщательно следили за каждым его движением; лишить его денег был один из способов подрезать Наполеону крылья. Почему, спросите вы, союзники не судили его как военного преступника и не расстреляли так же, как он расстрелял (совершенно напрасно) герцога Энгиенского? У меня есть только одно объяснение. Они опасались, что подобный акт приведет к революции во Франции, подъему бонапартизма среди старых товарищей по оружию и к попытке посадить на трон сына Наполеона или одного из его братьев.

Независимо от этого в стране усиливалась едва прикрытая оппозиция к новому королю Бурбонов. С возведением его на престол в страну хлынул поток роялистов-эмигрантов. Все они вместе со своим толстым королем были чрезвычайно заносчивы. В это период в Париже появилась карикатура, изображавшая орла, улетающего из Тюильри и смотрящего назад, и жирную свинью с увядшей лилией в пасти, входящую в ворота дворца. Почти моментально Людовик XVIII получил в народе прозвище «король-свинья».

Оппозиция новому правительству Бурбонов сложилась в основном из вернувшихся домой французских военнопленных. Как глупо поступили союзники, отпустив их так скоро! Всего их насчитывалось около трехсот тысяч, обнищавших, неспособных найти постоянную работу. Повсюду сновали секретные агенты. Они изо всех сил старались еще больше дестабилизировать положение в стране и докладывали, что старые наполеоновские солдаты собираются группами главным образом в тавернах, вспоминают прошлые славные дела и мечтают, не без основания, о внезапном появлении в их среде человека, создавшего величайшую в мире империю. Подобные сообщения, безусловно, чрезвычайно воодушевляли Наполеона, вселяли в него новые надежды. И тем не менее я была потрясена и отказывалась верить, когда до меня дошло известие о бегстве Наполеона с острова Эльба. Об этом сообщил мне Мюрат, странно возбужденный, с пылающими щеками и сверкающими глазами.

— Каролина, — сказал Мюрат, — в один из вечеров твоя сестра Полина устроила бал. Она и Наполеон намеревались таким путем отвлечь внимание. В это время у берега на якорях стояли семь небольших судов. В разгар бала Наполеон незамеченным скрылся. Вместе с ним на корабли села маленькая армия, насчитывавшая тысячу сто человек. Благополучно высадившись возле Канн, он объявил, что идет на Париж, чтобы изгнать Бурбонов. Больше мне ничего не известно.

— Наполеон, должно быть, сошел с ума!

— Но как смело! Это отзовется в сердце каждого солдата империи!

Я внимательно взглянула на мужа.

— Тебе очень хочется присоединиться к нему?

— Клянусь, это так!

— Попытка реабилитировать себя… не так ли?

— Называй, как хочешь.

Наполеон бежал с Эльбы менее чем через десять месяцев после высылки. Старые солдаты стекались в Канны под его знамена. Он захватил Гренобль с семью тысячами солдат и, постоянно увеличивая свою армию, начал поход на Париж, почти не встречая сопротивления. Единственным злоключением в пути был приступ старой болезни (геморроя), и в течение двух дней он, к удивлению многих, ехал в экипаже, вместо того чтобы, как подобает императору, гарцевать на белом коне. Через двадцать два дня с момента отплытия с Эльбы он вступил в Париж. Солдаты оспаривали друг у друга честь внести Наполеона на руках в Тюильри. Луи-«свинья» бежал так быстро, как только могли его нести жирные ноги.