— Доре? — завопил он. — Доре и ты!

Отрицать было бесполезно.

— Что из того, Мюрат?

— Думаешь отплатить мне той же монетой?

Я старалась успокоить неистово колотившееся сердце.

— Мы больше не живем как муж и жена. В любом случае ты всегда развлекался с другими. Я тоже имею право развлечься.

— Но не бесчестить мое имя!

— Убей меня, если не можешь иначе, — сказала я, стараясь выиграть время, — но что тогда произойдет с тобой?

— Обесчещен! — судорожно зарыдал Мюрат. — Убью не тебя, а себя… себя, — добавил он, прикладывая пистолет ко лбу.

Немного оправившись от испуга, я резко сказала:

— Продолжай вести себя как помешанный, и тебя закуют в железо.

— Ты будешь рада… непременно будешь!

Я попыталась сделать вид, что вот-вот упаду в обморок. Он невольно приблизился, и я получила возможность выхватить у него один пистолет. Другой он бросил сам, упал в кресло, подобно заурядному провинциальному актеру, и залился слезами. Между отдельными всхлипываниями он, разумеется, меня бранил. Я вызвала придворных докторов, и они уложили его, стонущего и совершенно раскисшего, в постель. На этот раз мозговая лихорадка длилась недолго. Через два дня он полностью выздоровел, попытался сперва сделать вид, что ничего не помнит, затем заявил, что болезнь, причинами которой якобы были постоянные тревоги и переутомление, прояснила голову.

— Ты больше не чувствуешь себя обесчещенным? — спросила я.

— Что сделано, то сделано, — пожал он плечами. — Давай больше не будем об этом.

Тем не менее он уволил Доре и назначил нового военного министра, старого и довольно безобразного на вид господина, на которого он мог всецело положиться. Так закончились мои усилия по укреплению собственных позиций с помощью Доре.

А теперь о рождении единственного законного ребенка Наполеона, несчастного Римского короля. Мальчик появился на свет в Тюильри двадцатого марта тысяча восемьсот одиннадцатого года, вскоре после увольнения Доре. Обстоятельства рождения известны мне из писем парижских друзей, в том числе и от секретаря Наполеона. Из их сообщений я смогла составить довольно детальную картину того, как это происходило.

Вечером девятнадцатого марта беременная австрийская телка прогуливалась с Наполеоном на террасе дворца. Представляю себе, как император время от времени собственноручно клал ей в рот кусочки итальянского шоколада, причем делал это весело, поскольку разлив желчи уже больше был не в состоянии породить ложные надежды, но зато, возможно, ускорить ожидаемое с таким нетерпением знаменательное событие. Прогуливаясь, Мария-Луиза внезапно пожаловалась на боли в ее величественном императорском животе. Наполеон поспешил в покои, уложил ее в постель и срочно послал за самым главным, то есть акушером, который и объявил, что родовые схватки, несомненно, начались.

— Позаботьтесь о том, чтобы во всех церквах Парижа звонили в колокола, — наказал он Меневалю.

Сперва Наполеон намеревался постоянно находиться рядом с Марией-Луизой, но не смог выдержать вида ее искаженного болью лица и ужасных воплей. Бледный и потрясенный, он в сопровождении Меневаля удалился в свой кабинет.

— Скажите им использовать наркотическое средство, — пробормотал Наполеон.

— Ваше Величество, Ее Императорское Величество запретила это из религиозных соображений.

— Мужественная, хотя и глупая, женщина, Меневаль… Ребенок должен быть мальчиком! Все мои планы, все мое счастье, сама моя жизнь зависит от этого! — неожиданно, как безумный, вскричал он.

Меневаль хранил спокойное молчание.

— Я знаю, что вы думаете, что думают все, — горячо продолжал Наполеон. — Пол ребенка определяют только боги, но до сих пор они были милостивы ко мне.

В этот момент в кабинет вошел акушер.

— Ну? — уставился на него Наполеон.

— Ваше Величество, — проговорил акушер, нервничая, — роды проходят трудно и, вероятно, затянутся.

Несмотря на крайнее возбуждение и тревогу, Наполеон все же решил занять суровую позицию. В действительности, как Наполеон позднее рассказывал Меневалю, он был суровым только по отношению к самому себе.

— Императрица всего лишь женщина, — заявил он. — Обращайтесь с ней так, как стали бы обращаться с простой мещанкой с Руэ-Сен-Дени.

Потом Наполеон какое-то время ходил взад и вперед по комнате, что-то бормоча себе под нос. Затем он резко повернулся к Меневалю.

— Есть какие-нибудь неотложные дела? Мне нужно чем-нибудь отвлечься.

Боязливо Меневаль сообщил Наполеону, что в полдень имел неофициальную беседу с русским послом. В Санкт-Петербурге росла озабоченность продолжающейся континентальной блокадой английских товаров, и стало ясно, что скоро будет направлен официальный протест. Кроме того, русских беспокоило и передвижение французских армий близ границы с Польшей.

— Есть другие жалобы из Санкт-Петербурга? — зло спросил Наполеон.

— Ваше Величество, ощущается глубокое недовольство вашим захватом немецкого побережья от Голландии до Балтики, а также оккупацией Вашим Величеством Ольденбурга. Русский царь считает это нарушением Тильзитского договора.

— Я знаю, как заключать договоры и как их нарушать, — тихо рассмеялся Наполеон. — Я и впредь буду захватывать и оккупировать любые территории, необходимые моей империи для обеспечения ее безопасности. Царь может возмущаться и протестовать, сколько душе угодно. Ничто не изменит моей политики.

В дверь постучали. Снова акушер. Его очевидное возбуждение мгновенно встревожило Наполеона, а когда он, запинаясь, заговорил о серьезных осложнениях, уставился на него в тупом недоумении.

— Ваше Величество, — начал несчастный акушер тихим испуганным голосом, — боюсь, что будет невозможно спасти обоих, мать и ребенка, но думаю, кого-нибудь одного из них можно спасти.

— Одного из них, — монотонно повторил Наполеон. — Кого, мать или ребенка?

— Должны решить вы, Ваше Величество, — ответил акушер, избегая взгляда Наполеона.

— Я?

— Какие будут приказания Вашего Величества? Мать или ребенка?

Имея полное представление о неуемном честолюбии Наполеона, Меневаль не сомневался, что он выберет ребенка. Однако без малейших колебаний Наполеон в волнении проговорил:

— Спаси мать, спаси мою жену! Это, дурак, ее право!

Наполеон последовал за акушером в спальню Марии-Луизы. В передней толпились придворные. Он прорезал толпу, не удостоив никого взглядом, и остановился у окна, в то время как доктор и акушер оказывали помощь Марии-Луизе.

Родовые схватки продолжались всю ночь. Наполеон один раз удалился и принял неизменную горячую ванну. Затем он опять вернулся в «камеру пыток» (его выражение) и узнал, что акушер решил в качестве последнего средства использовать хирургические щипцы. При виде их Мария-Луиза завизжала как обезумевшая. Привычный к неописуемым страданиям на полях сражений, Наполеон тем не менее покрылся мертвенной бледностью и едва не потерял сознания. Три доктора держали Марию-Луизу, пока акушер вводил щипцы и приступил к операции. Мария-Луиза вырывалась, и ее приходилось держать еще крепче. Операция длилась тридцать минут, и несчастная женщина все время ужасно кричала. Ребенок родился после девяти часов утра. Едва взглянув на него, Наполеон спросил, в безопасности ли императрица.

— Ваше Величество, Ее Императорское Величество в полной безопасности.

— А… а ребенок?

— Мальчик, Ваше Величество.

— Да, конечно, но с ним все в порядке?

Ребенок лежал на ковре, будто всеми забытый. Лежал неподвижно и казался мертвым. Могу себе представить, какие мучительные мысли промелькнули в этот момент в голове Наполеона, но он наблюдал молча с непроницаемым лицом, как один из докторов шлепал ребенка, другой растирал его нагретой фланелью. Акушер вспомнил о коньяке и влил несколько капель в горло ребенка. Больше ничего не потребовалось. Сын Наполеона ожил в руках акушера и испустил внушительный вопль. Довольный, вне себя от радости, Наполеон вышел в переднюю. Слезы катились по щекам.

— Господа! Среди нас новый король. Мой сын — Римский король!

Словом, боги были милостивы к Наполеону. Он пригласил меня (заметьте: пригласил, а не приказал явиться) в Париж на крестины, но, боясь оставить Мюрата без надзора в Неаполе и зная, что новый военный министр едва ли захочет или сможет сдерживать его в мое отсутствие, я отказалась под предлогом болезни.

— Я сам поеду, — заявил неожиданно Мюрат, — как твой представитель.

— Без приглашения? — спросила я.

Он взглянул на меня с какой-то хитростью, свойственной душевнобольным.

— Разве Бог приглашал трех мудрецов в Вифлеем?

— Но, по крайней мере, Бог направлял их стопы.

— Тогда можно сказать, и меня направляет Бог.

— Ты хочешь засвидетельствовать свое почтение Римскому королю? — поинтересовалась я, уступая Мюрату.

— Никакого почтения никому! Трижды мудрый Мюрат едет в Париж требовать свои права.

Мюрат уехал полный надежд и уверенный в себе, но в Париже Наполеон целыми днями избегал его. Наконец, холодно приняв Мюрата, он сделал ему выговор за жестокое обращение со мной и приказал вернуться в Неаполь. Мой муж попытался обсудить проблему Сицилии, даже умолял, но Наполеон отказался слушать.

— Ваше Величество, я человек действия, — проговорил Мюрат в бешенстве. — Чтобы моя жизнь имела смысл, я должен действовать.

— Действовать вам придется, — заявил Наполеон загадочно, — но в другом направлении и в избранное мною время.

Мюрат подумал, что Наполеон имеет в виду Англию. Он недавно вернулся из поездки в военный лагерь возле Булони, где вид английских военных кораблей, курсирующих намеренно в непосредственной близости от французских берегов, привел его в ярость. То был ответ англичан на континентальную блокаду — постоянная и дерзкая морская блокада.