С этими словами несчастная Валентина, уже не надеясь победить оскорбительную холодность этого каменного сердца, упала на колени и, сложив руки, воздела их к небу, как бы призывая его в свидетели.
– Вы и вправду прекрасны и вправду красноречивы! – проговорил граф, нарушив свое жестокое молчание. – Надо иметь черствое сердце, чтобы отказать вам в том, чего вы так истово просите, но неужели вы хотите из-за меня вновь стать клятвопреступницей? Ведь вы же поклялись ночью вашему любовнику, что не будете принадлежать другому.
Услышав этот разящий ответ, Валентина с негодованием поднялась и, глядя на мужа с той высоты, на которую гордость возносит оскорбленную женщину, проговорила:
– Так вот как вы толкуете мои слова! Вы пребываете в непростительном заблуждении, сударь. Неужели вы думаете, что я на коленях вымаливаю себе место в вашей постели?
До глубины души оскорбленный высокомерным тоном женщины, еще минуту назад столь униженно молившей о спасении, де Лансак побледнел и, прикусив губу, молча направился к дверям. Но Валентина схватила его за руку.
– Итак, вы меня отталкиваете, – сказала она, – вы отказываетесь дать мне приют и спасение в вашем доме! Будь вы в состоянии лишить меня своего имени, вы, несомненно, так бы и сделали! О, как вы несправедливы, сударь! Еще вчера вы говорили о наших взаимных обязательствах в отношении друг друга, и так-то вы выполняете ваши? Вы же видите, что я вот-вот скачусь в бездну, и это внушает мне ужас, но когда я молю вас протянуть мне руку, вы пинаете меня. Так пусть мои грехи падут на вашу голову!
– Вы совершенно правы, Валентина, – насмешливо ответил граф, поворачиваясь к ней спиной, – ваши грехи падут именно на мою голову.
И он шагнул к двери, восхищенный собственным остроумным ответом, однако Валентина, схватив за руку, удержала его. Она сумела стать покорной, трогательной, страстной, – какой только может быть женщина в минуту душевного смятения. Говорила она так красноречиво и так искренне, что господин де Лансак, пораженный ее умом и красотой души, взглянул на жену с таким видом, что ей показалось на мгновение, будто он тронут. Но он легонько высвободил свою руку со словами:
– Все это прекрасно, дорогая, но до чрезвычайности смешно. Вы еще очень молоды, так послушайтесь совета друга: ни при каких обстоятельствах женщина не должна исповедоваться своему мужу – это значит требовать от него больше добродетелей, чем ему положено по чину. Лично я нахожу вас очаровательной, но я слишком занят делами, чтобы взять на себя непосильную задачу – исцелить вас от великой страсти. Впрочем, я и не льщу себя надеждой добиться успеха. Я и так, по-моему, сделал для вас достаточно, закрыв на многое глаза, но вы мне открываете их силой. Поэтому-то мне и приходится бежать, ибо наша совместная жизнь была бы непереносима и мы не могли бы без смеха смотреть друг на друга.
– Без смеха, сударь, без смеха! – воскликнула Валентина в приступе праведного гнева.
– Прощайте, Валентина, – промолвил граф. – Я достаточно опытен, поверьте, я не пущу себе пулю в лоб, обнаружив неверность, но у меня хватает здравого смысла, и я не хочу служить ширмой для проделок такой юной экзальтированной особы, как вы. Но я не требую, чтобы вы порвали свою связь, которая еще не утратила для вас романтической прелести первой любви. Вторая кончится быстрее, а третья…
– Вы оскорбляете меня, – печально отозвалась Валентина, – но да будет мне защитой Бог. Прощайте, сударь, благодарю вас за этот жестокий урок, попытаюсь извлечь из него пользу.
Супруги простились, и через четверть часа Бенедикт с Валентином, прогуливавшиеся по обочине дороги, увидели, как мимо промчалась почтовая карета, увозившая в Париж благородного графа и его ростовщика.
35
Растерянная, смертельно уязвленная оскорбительными предположениями мужа, Валентина удалилась к себе в спальню, желая скрыть слезы стыда. Ей стало страшно при мысли о том, как жестоко карает свет такие увлечения, и она, привыкшая свято следовать правилам общества, содрогнулась от ужаса, припомнив свои ошибки и неосмотрительные поступки. Сотни раз перебирала она в уме и отвергала планы спасения от неминуемой опасности, искала вовне возможность противостоять соблазну, так как ужас перед падением подточил ее силы, и она горько упрекала судьбу, отказавшую ей в помощи и поддержке.
«Увы, – говорила она себе, – муж меня оттолкнул, мать меня не поймет, сестра ничем не способна помочь… Кто удержит меня на этой круче, с которой я вот-вот сорвусь и полечу вниз?»
Получившая воспитание для жизни в высшем свете согласно его правилам, Валентина не находила в нем той опоры, на которую вправе была рассчитывать хотя бы в качестве компенсации за принесенные ею жертвы. Если бы она не обладала неоценимым сокровищем – верой, она, несомненно, пренебрегала бы, отчаявшись, всеми правилами, внушенными ей с юных лет. Но вера поддерживала ее, оберегая ее идеалы.
Этим вечером она не нашла в себе силы увидеться с Бенедиктом, она даже не известила его об отъезде графа и льстила себя надеждой, что он ничего не узнает. Зато она послала записочку Луизе и попросила ее к обычному часу прийти в гостевой домик.
Но как только сестры встретились, мадемуазель Божон тут же послала Катрин в парк предупредить Валентину, что ее бабушке совсем нехорошо и она хочет видеть внучку.
Нынче утром старая маркиза выпила чашку шоколаду, но ее ослабленный организм не смог переварить такую тяжелую пищу. Старуха почувствовала тяжесть в желудке, и ее начало жестоко лихорадить. Старый домашний врач, господин Фор, нашел положение больной весьма серьезным.
Валентина поспешила к бабушке и принялась старательно ухаживать за ней. Вдруг маркиза приподнялась на постели и потребовала, чтобы ее оставили наедине с внучкой, причем произнесла эти слова так внятно, как уже давно не говорила, и смотрела так ясно, как уже нельзя было ожидать от нее. Все присутствовавшие немедленно удалились, за исключением мадемуазель Божон, которая не могла допустить мысли, что подобное требование распространяется также и на нее. Но старая маркиза чудесным образом, возможно, под влиянием лихорадки, обрела ясность рассудка и воли и властно приказала своей компаньонке покинуть спальню.
– Валентина, – обратилась маркиза к внучке, когда они остались вдвоем, – я хочу попросить тебя об одном одолжении, уже давно я умоляю об этом Божон, но она только сбивает меня с толку своей болтовней, а ты, ты мне поможешь.
– О, бабуся моя! – воскликнула Валентина, опускаясь на колени возле постели больной. – Говорите, приказывайте.
– Так вот, дитя мое, – сказала маркиза, понизив голос и наклоняясь к внучке, – я не хочу умирать, прежде чем не увижу твою сестру.
Валентина вскочила и бросилась к сонетке.
– О, сейчас, сейчас, – произнесла она. – Луиза здесь, совсем близко, как же она будет счастлива! Ее ласки вернут вам, дорогая бабушка, жизнь и здоровье!
Катрин по распоряжению Валентины побежала в гостевой домик за Луизой.
– Но это еще не все, – добавила маркиза, – я хочу видеть также и ее сына.
Валентин, которого послал в замок Бенедикт, тревожась о Валентине и не смея сам явиться к ней без зова, как раз вошел в парк, когда там появилась Катрин. Через несколько минут Луизу с сыном уже ввели в спальню маркизы.
Изгнанная столь жестоко бабушкой, Луиза совсем забыла ее, но, когда она увидела бледную и дряхлую старуху на смертном одре, она сразу узнала ту, чья снисходительная нежность, пусть и не в должной мере, была отрадою первых лет ее невинной и счастливой жизни. Она ощутила, как в душе ее проснулось былое чувство уважения и любви, так свойственное нашей первой привязанности. Она кинулась в объятия бабушки, и горючие слезы оросили грудь той, что баюкала ее в детстве, хотя сама Луиза полагала, что источник слез уже давно иссяк.
Старая маркиза, в свою очередь, испытала сильнейшее волнение при виде Луизы, некогда столь резвой, столь щедро одаренной в молодости пылкостью и здоровьем, а ныне бледной, хрупкой и печальной. И она выказала в отношении старшей внучки такую любовь, которая была для этой души как бы последней вспышкой неистраченной нежности, что даруют небеса женщине для исполнения материнского призвания. Старуха просила прощения за то, что забыла старшую внучку, и просила так униженно, что обе сестры разрыдались, не в силах сдержать чувства. Потом маркиза обняла Валентина уже слабеющими руками, восхищаясь его красотой, изяществом, сходством с теткой. Он, как и Валентина, унаследовал черты графа де Рембо, последнего сына маркизы. Но прабабка обнаружила в мальчике также сходство и с ее покойным мужем. В самом деле, что-то же значили на этой земле священные семейные узы! Нет ничего более впечатляющего для сердца человека, чем некий тип красоты, который как драгоценное наследие переходит из рода в род и особенно ярко проявляется в лучших представителях семьи. Что может быть дороже чувств, где слились воедино воспоминания и надежды! Какая власть заключена в существе, чей взгляд возрождает в твоей душе прошлые годы, любовь и горе, целую жизнь, которая, казалось, угасла, и вдруг ты обнаруживаешь ее трепетные следы в улыбке ребенка.
Но вскоре душа маркизы успокоилась – то ли у старушки уже истощилась отпущенная ей природой способность чувствовать, то ли возобладала прирожденная легкость характера… Она усадила Луизу у постели, Валентину в углу алькова, а мальчика в изголовье кровати. Она заговорила с ними умно и весело, и так непосредственно, будто расстались они только накануне. Маркиза расспрашивала Валентина о его занятиях, вкусах, о его планах на будущее.
"Валентина. Леоне Леони" отзывы
Отзывы читателей о книге "Валентина. Леоне Леони". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Валентина. Леоне Леони" друзьям в соцсетях.