Бенедикт бросился бежать, но граф был уже далеко, и юноша понял, что его можно настичь только в самом замке.

Граф шел один, словно окруженный тайной, без факельщиков, будто принц, идущий впереди войска на завоевание вражеской страны. Он легко взбежал на крыльцо, прошел через прихожую и поднялся на второй этаж, так как предполагаемая беседа с тещей была лишь предлогом – того требовало соблюдение приличий, – чтобы граф не выдал перед лакеем истинной причины спешки. Де Лансак условился с графиней, что она даст ему знать, как только Валентина согласится принять своего супруга. Как мы видели, мадам де Рембо не сочла нужным посоветоваться на сей счет с дочерью, она даже не подумала, что это необходимо!

Но в тот самый миг, когда Бенедикт с заряженным пистолетом в руке чуть было не настиг графа, пробираясь за ним в темноте, компаньонка маркизы шмыгнула к нетерпеливому супругу со всей ловкостью, на какую только была способна в свои шестьдесят лет и в своем туго зашнурованном корсете.

– Маркиза хочет поговорить с вами, – шепнула она, догнав графа.

Господину де Лансаку пришлось переменить направление и последовать за компаньонкой. Все это произошло мгновенно, и оставшийся во мраке Бенедикт ломал себе голову над тем, из-за каких адских махинаций его жертва вновь ускользнула от расправы.

По огромному дому, где умышленно погасили все огни и под различными предлогами удалили немногочисленных слуг, не участвовавших в празднестве, в одиночестве бродил Бенедикт, бродил наудачу, стараясь припомнить, где находится комната Валентины. Его решение было неизменно: он избавит Валентину от ожидающей ее участи, убив либо ее супруга, либо ее самое. Не раз он смотрел из парка на окно Валентины и сразу узнавал его по свету лампы, свидетельствовавшему, что владычица его дум бодрствует, но как найти ее спальню, как не сбиться с пути в потемках и в состоянии ужасного волнения!

Он решил отдаться на волю случая. Зная лишь то, что комната Валентины на втором этаже, он прошел по галерее и остановился, прислушиваясь. В дальнем конце галереи он заметил луч света, пробивавшийся из-под полуоткрытых дверей, и ему почудилось даже, будто он слышит приглушенные женские голоса. Это оказалась спальня маркизы; она позвала к себе своего новоявленного внука, чтобы попытаться отговорить его от восторгов первой брачной ночи. Катрин, которой велели явиться к маркизе, чтобы она засвидетельствовала болезненное состояние своей хозяйки, расписывала как могла недуги Валентины. Но господина де Лансака не слишком убедили все эти доводы, к тому же он считал смехотворным и недопустимым, что женщины уже суют нос в его семейную жизнь, любопытствуют и стараются на него повлиять. Поэтому он вежливо отмел все их доводы и поклялся честью, что беспрекословно удалится, если это прикажет ему сама Валентина.

Бесшумно следуя за графом, Бенедикт притаился у дверей и слышал все эти препирательства, хотя они велись вполголоса из боязни привлечь внимание графини, так как она одним-единственным словом свела бы на нет все усилия добросердечных дам.

«Хватит ли у Валентины мужества приказать графу удалиться? – думал Бенедикт. – О, с какой охотой я отдал бы ей всю свою силу!»

И он, поднявшись на второй этаж, стал ощупью пробираться к другому, более слабому лучу света, просачивавшемуся в щель под закрытой дверью, пока наконец не приник к створке двери ухом. Теперь-то он у цели! В этом убедило его бешеное биение собственного сердца и слабое дыхание Валентины, уловить и узнать которое было дано лишь человеку, обуреваемому страстью.

Задыхаясь, чувствуя стеснение в груди, он прислонился к двери и вдруг почувствовал, что она подается; тогда он толкнул дверь, и она бесшумно открылась.

«Великий Боже! Неужели она ждала его?» – подумал Бенедикт, готовый превратить любой пустяк в новую для себя пытку.

Он шагнул вперед; кровать была расположена таким образом, что лежащий не мог видеть двери. Под матовым стеклянным колпаком горел ночник. Значит, он на месте? Бенедикт сделал еще один шаг. Полог был наполовину поднят, на постели, полностью одетая, дремала Валентина. Поза ее достаточно ясно свидетельствовала о пережитых волнениях – она прикорнула на краю ложа, спустив ноги на ковер, и дремала, уронив отуманенную усталостью голову на подушки. Лицо ее было смертельно бледно, и по учащенному биению вздувшихся на шее и висках артерий можно было видеть, как лихорадочно кипит ее кровь.

Едва Бенедикт успел проскользнуть за изголовье кровати и протиснуться в узкий промежуток между стеной и пологом, как в коридоре послышались шаги господина де Лансака.

Он направлялся сюда и сейчас войдет в спальню. Бенедикт по-прежнему сжимал в руке пистолет, будучи уверен: здесь враг не уйдет от него, достаточно ему приблизиться к кровати, и он падет мертвый, не коснувшись белоснежных простыней брачного ложа.

Шорох, который произвел Бенедикт, прячась за пологом, разбудил Валентину, она слабо вскрикнула и резко выпрямилась, но, не увидев ничего подозрительного, прислушалась и различила в тишине шаги мужа. Тогда она поднялась и бросилась к двери.

Тут Бенедикт вдруг понял все. Он выступил из своего убежища, готовясь всадить пулю в лоб этой бесстыдной и лживой женщине, но замер в ужасе, убедившись, что Валентина бросилась к двери с единственным намерением запереть ее.

Несколько долгих минут прошло в полной тишине, к великому удивлению Валентины и Бенедикта, который снова спрятался за полог; потом в дверь тихонько постучали. Валентина не отозвалась, а Бенедикт, высунувшись из-за занавески, слышал ее неровное, прерывистое дыхание, видел ее лицо, искаженное ужасом, побелевшие губы, пальцы, которые судорожно сжимали защищавшую ее дверную задвижку. «Мужайся, Валентина, – чуть было не крикнул Бенедикт, – нас двое, и мы выдержим любой натиск». Но тут послышался голос Катрин.

– Откройте, барышня, – проговорила она, – не бойтесь, это я, и я одна. Граф ушел, он внял нашим с маркизой доводам, я умоляла его от вашего имени не приходить к вам. Мы ему такого наговорили о вашей болезни! Но, надеюсь, у вас и в помине этого нет, – добавила добрая женщина, входя в спальню и заключая Валентину в объятия. – Только не вздумайте действительно расхвораться так серьезно, как мы расписали.

– О, я думала, что умру! – ответила Валентина, целуя свою кормилицу. – Но теперь мне легче, ты спасла меня хоть на несколько часов! А там – да защитит меня Господь!

– Ох, дитя мое, что это вы такое удумали! – воскликнула Катрин. – Ложитесь-ка в постель. А я посижу у вас до утра.

– Нет, Катрин, не надо, иди спать. Ты и без того провела при мне не одну бессонную ночь. Иди, я требую, слышишь! Мне сейчас лучше, теперь я спокойно усну. Только закрой спальню, возьми ключ с собой и не ложись, пока не запрут все двери.

– Не беспокойтесь. Уже запирают – слышите, как стукнула входная дверь?

– Да, слышу. Покойной ночи, няня, милая моя нянюшка!

Но Катрин не сразу решилась уйти и выдумывала все новые предлоги, лишь бы побыть с Валентиной: она боялась, как бы ее питомице не сделалось ночью худо. Наконец она уступила и, закрыв дверь, унесла с собой ключ.

– Если вам что потребуется, позвоните! – крикнула она через дверь.

– Хорошо, не волнуйся, спи спокойно, – ответила Валентина.

Она опустила щеколду, встряхнула головой – длинные ее волосы рассыпались по плечам – и охватила голову руками. Дышала она тяжело, как человек, только что избегший опасности. Наконец она села, вернее, бессильно опустилась на постель скованным, неловким движением, словно сраженная отчаянием или недугом. Слегка пригнувшись, Бенедикт мог ее видеть. Если бы он даже вышел из своего убежища, Валентина его не заметила бы. Уронив руки, вперив взор в пол, она сидела неподвижно, как застывшая безжизненная статуя; казалось, все силы ее истощены, а сердце угасло.

23

Бенедикту было хорошо слышно, как в доме одну за другой заперли все двери. Мало-помалу шаги слуг затихли где-то в нижнем этаже, последние отблески света, еще пробегавшие по листве, погасли, глухую тишину нарушали лишь отдаленные звуки музыки да пистолетные выстрелы, которыми в Берри в знак общего веселья и по установившемуся обычаю сопровождаются празднования свадеб и крестин. Бенедикт неожиданно очутился в положении, о котором не посмел бы даже грезить. Эта ночь, эта страшная ночь, которую он по велению судьбы должен был провести, терзаемый яростью и страхом, эта ночь соединяла его с Валентиной! Господин де Лансак вернулся в гостевой домик, а Бенедикт, безнадежно отчаявшийся Бенедикт, который собирался пустить себе пулю в лоб где-нибудь в овраге, очутился в спальне Валентины, в ее запертой на ключ спальне! Его мучила совесть из-за того, что он отринул Бога, проклял день своего рождения. Эта нежданная радость, пришедшая на смену мысли об убийстве и самоубийстве, овладела им столь властно, что он не подумал даже о тех ужасных последствиях, которые повлечет его пребывание здесь. Он не желал признаться себе в том, что, узнай домочадцы о его присутствии в этой спальне, Валентина погибла бы, он не задумывался над тем, не сделает ли этот неожиданный и мимолетный триумф еще более горькой мысль о неизбежности смерти. Он всецело был во власти лихорадочного упоения, которое охватывало его при мысли, что он не внял велениям судьбы. Прижав обе руки к груди, он пытался утишить жгущий его пламень. Но в ту самую минуту, когда страсть возобладала и Бенедикт уже готов был выдать свое присутствие, он замер, опасаясь оскорбить Валентину. Его объяла почтительная и стыдливая робость, которая и есть отличительное свойство всякой истинной любви.