Вдруг слева от де Шавеля раздался ужасающий вопль, и он увидел, как пушечное ядро прорезало густую толпу, задев среди прочих и женщину с ребенком на руках… Оставшаяся в живых женщина по-волчьи выла в небо, сидя на четвереньках рядом со своим разорванным на части мальчиком…

— Идем отсюда скорее! — крикнул он Валентине, дергая ее за рукав. — Мы здесь прямо на прицеле у русских!

Они побежали, обнявшись, — она держала его за пояс, чтобы он не упал, он здоровой рукой прикрывал ее от возможных осколков. Шагов за двести от моста они попали в столь плотную толпу, что пробиться сквозь нее было уже невозможно. Обезумевшие люди работали локтями и прикладами ружей, прокладывая себе путь. Один верзила с перекошенным от ужаса лицом двинул де Шавеля своим мощным плечом, и однорукий полковник упал на колени, увлекая за собой на землю и Валентину… Она в отчаянии стукнула верзилу кулаком по спине, в ответ на что тот просто смахнул ее, как муху… Она, не помня себя, выкрикивала проклятия, звала на помощь, заходясь в сухих, уже бесслезных рыданиях. Кто-то все же помог де Шавелю подняться, иначе толпа просто растоптала бы его. Она услышала, как де Шавель охрипшим голосом просит кого-то взять с собой на понтон женщину, и вне себя закричала:

— Нет! Нет! Я никуда без тебя не пойду! Не пойду! — и судорожно прижималась всем телом к нему…

Она настойчиво продвигала его вперед. Де Шавель прорычал, обращаясь уже к ней:

— Я не в состоянии защитить тебя! Ради всего святого, любовь моя, иди вперед без меня! Мне сейчас не пробиться через такую давку, пойми это!

В следующее мгновение они повалились на землю, придавленные массой других тел, а над берегом громыхнул мощный взрыв, после которого несколько секунд стояла тишина. Потом она огласилась множеством животных криков раненных, искалеченных, разорванных на части людей… Де Шавель с усилием вжимал Валентину в мокрую кашу талого снега, перемешанного с землею, словно не веря, что осколки пролетели мимо.

Но применение русскими таких мощных шрапнельных снарядов повергло собравшихся к понтонам людей из паники в чистое безумие. Раненых без разбора опрокидывали и втаптывали в землю, шли прямо по их телам, остатки войск превратились в дикую орду, уже глухую к любым доводам расчета. Льдисто-голубое полотно реки было усеяно теперь черными прорубями, в которые проваливались безумцы, рискнувшие переходить Березину по тонкому льду…

— Плохо дело, — сказал де Шавель, вытирая лицо рукавом. — Мы отсюда не выберемся. Надо попробовать пробиться к другому мосту!

Но назад было так же трудно вырваться, как и двигаться вперед; толпа напирала, и ничего нельзя было поделать с озверевшими людьми. Каждый новый взрыв вызывал бессознательный рывок человеческой массы вперед, вперед, к спасительному мосту… По другому понтону проходила артиллерия и груженые фургоны, а саперная охрана с ружьями наперевес не подпускала к нему пеших людей. В случае неподчинения они без всякой жалости стреляли в тех, кто осмеливался подойти близко к мосту.

— Черт возьми, но у нас нет другой возможности! — сказал де Шавель. — Перед тем, как они взорвут этот мост, нам может посчастливиться пройти по нему…

Они побежали ко второму понтону, спотыкаясь и подхватывая друг друга, как вдруг Валентина остановилась.

— Александра! Александра! Смотри — вот она!

Александра сидела на снегу всего в каких-нибудь сорока шагах. На ее коленях лежал Поль де Ламбаль. Валентина, побежав к ней, крикнула:

— Сандра! Скорее! Что случилось?!

Подбежав ближе, она заметила кровь на лице сестры, на ее одежде, на снегу вокруг них…

— Он прикрыл меня своим телом, — спокойно говорила Александра. — Теперь он умирает… Слава Богу, что он без сознания и, надеюсь, не чувствует боли.

— Тебе нельзя оставаться здесь, Сандра! — умоляющим голосом воскликнула Валентина, бросаясь перед ней на колени и хватая ее за руку.

— Любовь моя! Я останусь с ним. Он умирает… — Александра нежно погладила холодную щеку де Ламбаля и подняла к Валентине свое улыбающееся лицо. — Вот и полковник, твой полковник, сестричка… Полковник, будьте добры, заберите Валентину! Уведите ее поскорее!

— Боже мой, Александра! — простонал де Шавель. — Вы же видите, у него грудь разорвана в клочья… Вы никак ему не поможете!

— Оставь его! — молила Валентина. — Он скончается через минуту-другую… Нам надо идти! Пойдем скорее!

Она потянула сестру за руку, но Александра с силой вырвалась и крепко вцепилась в окровавленное тело своего любимого…

— Я не пойду! — зашипела она. — Ты, Валентина, нашла свою любовь, так оставь меня с моею…

Де Шавель, решившись, обхватил Валентину и потащил ее прочь от сестры. От понтонного моста, к которому они направлялись, послышался крик:

— Переходите все! Становитесь в колонны и идите!

— Они открыли мост! — воскликнул де Шавель. — Валентина, ради Бога, пойдем! Уже ничто не заставит ее уйти!

— Александра! Александра! — отчаянно кричала Валентина, еле видя сквозь слезы, и ветер донес до нее спокойный ответ сестры:

— Бог тебе в помощь! Будь счастлива!

Это был последний раз, когда она видела свою сестру. Следующие двадцать минут прошли в утомительном топтании по понтонному мосту, под грохот дальних орудий, в страшной толкотне, грозящей то и дело падением в ледяную воду. Была минута, когда под залпами артиллерии Витгенштейна закачался мост, и Валентина потеряла равновесие…

— Мост сейчас рухнет! — крикнул ей в ухо де Шавель. — Он не выдерживает такой массы!

И он действительно надломился, но полковник успел протолкнуть Валентину вперед, так что их немного подбросило к берегу, и они очутились всего в двадцати шагах от спасительной суши, в то время как идущие в середине моста еще не поняли, что произошло с ними…

Раздался страшный скрежет, переходящий в рев, пока понтоны, разламываясь на части, тонули в ледяной реке, увлекая за собой сотни людей — в основном слабых женщин с детьми…

Позднее русский генерал вспоминал об этом крике, об этом звуке рушащегося моста как о самом ужасном событии в своей жизни, участником которого ему, возможно, поневоле, привелось быть. Даже сам царь Александр расплакался при этом рассказе.

Успевшая добраться до противоположного, польского берега Валентина совсем потеряла себя. Она просто выла, как выли в горе беднячки из их деревень, как может выть только раздавленная жизнью женщина… Де Шавель сидел рядом с нею, все удивляясь тому, каким чудом им удалось пролететь те двадцать шагов до спасительного берега Польши… Но Валентина уже почти ничего не помнила и не понимала. Вцепившись в де Шавеля, она яростно выкрикивала в воздух имя своей сестры, словно могущественный словесный талисман, способный вернуть ей Александру…

Де Шавелю удалось втиснуться с ней (путем отвратительных по унизительности просьб и обещаний) в фургон, следующий до Вильно, и они успели добраться туда, пока Удино и Ней сдерживали наседающих русских. Остались позади подожженные генералом Эльбом понтоны, на которые он затратил столько усилий; их запалили перед самым носом русских войск, готовящихся преследовать французов и на территории Польши. И все-таки тысячи людей остались на том берегу и были, очевидно, истреблены русскими. Но Валентина не знала всего этого, как не осознавала и присутствия с нею ее любимого, который, как мог, выхаживал ее в течение многих дней и ночей, пока она металась в бреду и горячке. Только когда фургон подъезжал к Вильно, тому самому городу, откуда начался их невероятный вояж в Россию, Валентина пришла в себя и поняла, что они остались в живых.

* * *

Франция воевала вплоть до июня тысяча восемьсот тринадцатого года. Пруссия также напала на Наполеона, заключив союз с русским царем. Австрия была недалека от этого. Однако Наполеон откуда-то сумел раздобыть войска, люди прибывали из Испании, мобилизовывались из французских деревень, в его распоряжении оставалась старая гвардия, и оказалось, что он еще обладает почти шестьюстами тысячами солдат. Но большинство их все-таки составляли необученные новобранцы; несмотря на весь свой энтузиазм, они не смогли бы заменить отборные части, которые почти целиком были потеряны в бескрайних просторах России. Ощущая свое относительно слабое положение, Наполеон пришел к необходимости своего участия в мирной конференции в Праге.

Все эти новости долго шли до затерянного польского поместья Чартац. По весне вновь появилась там зелень, налились соком луговые травы, завязались яблочки на молодых яблонях. Даже старый угрюмый замок, и тот, казалось, веселел под теплыми лучами солнца, Валентина и де Шавель жили в Чартаце вот уже более полугода. Это была идиллия, выздоровление от ужаса всемирного кошмара, и лечили их простые слуги — домочадцы своими бесхитростными рассказами, уходом и отличной кухней… Она не могла без него, только де Шавель помогал ей переносить тяжесть потери Александры… Он сам уже вполне набрал силу после страшных ранений, полученных в русской кампании, и даже стал организовывать веселые пикники, как только достаточно потеплело. Вечером, когда темнело, они играли в карты, читали, и жизнь их ничем не отличалась от жизни обычных супругов. Слуги дома приняли это как данность. Кроме того, в отличие от необузданных любовных афер их прежней госпожи, ничто теперь не оскорбляло так их католического благочестия, и взаимоотношения Валентины с полковником напоминали евангельские сюжеты.

Счастье словно окутывало эту пару наподобие щита от всех жизненных передряг. И чувство их друг к другу становилось все тоньше и острее с каждым днем. Оба они переживали потерю Александры и ее друга де Ламбаля. Словно живым памятником неистовой Александре оставался вороной жеребец, которого, кроме нее, никто так и не сумел оседлать… Они были все-таки счастливы. Они жили, в то время как столько людей умерло на их глазах в ужасных мучениях. Их общение друг с другом было самодостаточным — в нем было все: и нежность, и ласка, и общие, часто гнетущие воспоминания… Никто бы не посмел цинично именовать их любовниками.