Эвелин Энтони - Валентина

Он откинулся на подушку в изнеможении и казался бесчувственным, но когда она попыталась тихонько отнять свою руку, он сжал ее судорожно и не отпускал…

Через час в комнату вошла Александра и, взглянув на них, заметила вполголоса:

— Он теперь будет жить, моя дорогая, но если ты вовсе откажешься ото сна, то сама можешь умереть!

— Если я отниму руку, я его разбужу, — отвечала Валентина. — Он узнал меня и говорил со мной вполне осмысленно. Бог мой, Сандра, что он перенес!

— Ты уже ревела над его ранениями целых три дня! — сказала Александра. — Я просто запрещаю тебе начинать это снова. Я не могу перенести столько слез. Ты уже спасла его, надо же когда-нибудь и спать!

Валентина потихонечку вытянула свою руку и, убедившись, что де Шавель не проснулся, обернулась и обняла сестру.

— Сандра! Я так тебе благодарна! Без тебя и Поля я не добралась бы сюда! Это было невозможно…

— Глупости, — сказала Александра. — Нам еще предстоит приятный обратный путь — сквозь те же снега, отсюда до Вильно еще триста верст!

— Мы их проделаем! Сейчас я уже во все верю! Теперь с нами ничего не произойдет! — Валентина оглянулась на кровать. — Ты знаешь, он рассказывал мне о человеке, офицере, которого ранило в лицо, искалечило, и как он боялся появиться перед своей женой и думал о смерти… Я думаю, сам де Шавель тоже хотел умереть. Я хочу заставить его вновь полюбить жизнь — и это кажется мне самым трудным…

— Время лечит! — заметила Александра. — Прежде всего нам надо каким-то образом выбраться из России!

Она с трудом уложила свою сестру в постель и отправилась к майору де Ламбалю. Но его не оказалось дома, и она заснула в кресле в его спальне. Когда он пришел поздно ночью, она сразу проснулась. Он поцеловал ее.

— Где ты был? — спросила она.

Он, не отвечая, повлек ее за собой в постель. Она засмеялась.

— А ты не хочешь сперва поужинать?

— Нет, попозже. Не разговаривай так много и полежи со мной…

Наверху, в спальне, проснувшийся де Шавель заметил, что свечи зажжены и горит камин, и почему-то он сразу понял, что это сделала Валентина, хотя ее здесь не было. Он осмотрел все углы в комнате, чувствуя неизъяснимую боль от того, что она оставила его. Он обессиленно сидел на краю кровати, когда она вбежала в комнату.

— Вам нельзя вставать! Вы звали меня?

— Вообще-то вы не моя служанка, — сказал он со злостью. — И, конечно, я понимаю, что всякой доброте есть предел!

Она отступила от него, и он увидел такую боль на ее лице, что застыдился своих слов. И еще он понял, что все это время искал ее…

— Простите меня, — сказал он в отчаянии. — Я неблагодарный пес.

— Я вовсе на вас не обижаюсь, — тихо ответила она. — Я же вижу, в каком вы состоянии.

— Неужели? — Он цепким взглядом всматривался в ее лицо. — Знаете ли вы, что это такое — сделать так много для человека и не хотеть ничего взамен? Это может быть тяжело не только для вас…

— Вы можете дать мне все, чего я хочу, — сказала она. — Позволить мне любить вас и хоть немного о вас заботиться.

Она присела к нему на кровать и взяла его лицо в ладони… Она не думала плакать, но слезы сами собою потекли из ее светлых глаз. Его рука ворошила ей волосы, утирала эти ее счастливые слезы…

— Я не верил, что существуют женщины вроде вас, — прошептал он. — Я не знал, что на свете бывает такая любовь… Не плачь, моя дорогая девочка, я не стою и одной из твоих слезинок…

Она подняла глаза.

— Нет, вы — это и есть вся моя жизнь… Когда я думала, что вас может уже не быть в живых, мне не хотелось жить и самой. Я не могу просить вас полюбить меня — это невозможно. Но прошу вас, позвольте мне любить вас — вот и все. Это будет для меня таким счастьем…

— Вы так молоды и красивы, — сказал он горько. — Неужели вас интересует безрукий калека, который даже не сможет обнять вас?..

— Ну так попробуйте это сделать, — прошептала она. — Только попробуйте, любимый мой…

Она сама обвила руками его шею и поцеловала его в губы. Он почувствовал ее страстную дрожь и свое бешеное желание, которое разгоралось всякий раз, стоило ему прикоснуться к ней… Желание возникало у него и в другое время, когда он наскоро утолял его с армейскими проститутками, но то было совершенно другое. И он с силой притянул ее к себе…

И то, что началось когда-то в данцигском доме Мюрата и подошло к своему разрешению в Чартаце, наконец свершилось в причудливом и тоже чужом доме в Орше. Он, отдавая свою мужскую силу в нее, волна за волною, сам ощущал прилив силы жизни. И Валентина впервые в жизни ощутила мощный и изнурительный восторг физической любви, невыносимое наслаждение все возрастало, толчок за толчком, и кульминация произошла у них одновременно… Чувство удовлетворения было настолько полным, что на некоторое время Валентина как будто лишилась всех остальных своих чувств, ощущая только его губы, его крепкий мужественный торс, сильные ноги и… Он очнулся первым и в упоительном торжестве победителя приник к ее губам.

— Я вас люблю… Боже, как я вас люблю! — простонала она.

Он поцеловал ее снова, но в этом поцелуе уже не было той дикой страсти, а только нежность и теплота, и Валентина ответила ему своими нежными истомленными губами.

— Ты помнишь, Валентина, как я сказал тебе, что не люблю тебя, — тогда, в Чартаце?

— Да, — прошептала она. — Я помню все.

— Так вот, я лгал тебе тогда, милая, любимая моя… Я был глуп и лгал тебе. Знай это.

Двадцать второго ноября тысяча восемьсот двенадцатого года Великая армия оставила Оршу. Когда войска были уже в пути, до императора дошла весть о том, что русские разгромили французские резервы, стоявшие в Минске. Это повлекло за собой полную потерю запасов провианта и боевого снаряжения армии, и кроме того, вслед за тем русские получили доступ к мосту через Березину в городе Борисове и разрушили его. Теперь задуманный Наполеоном план отступления был сорван. Путь в Польшу был перекрыт обледеневшей рекой без единого моста. От Борисова подходили войска под командованием Чичагова, а ничтожные австрияки дали прорваться кавалерии Витгенштейна; сзади наседал Кутузов. Три эти силы теперь были нацелены именно на предполагаемое место перехода Березины Наполеоном. Император распорядился сжечь свои бумаги и велел своей личной охране быть в полной готовности. Он ожидал смерти — либо в бою, либо от собственной руки…

Валентина и полковник, вместе с Александрой и ее кавалером, отбыли из Орши вместе с арьергардом, и первые два дня довольно сносно двигались в своем санном экипаже. Потом им пришлось сбавить скорость, так как путь был забит отступающими солдатами, колонны которых чернели на заснеженной дороге, словно огромные черные сороконожки… Ночь они провели среди этих людей, причем де Ламбаль и Януш оставались снаружи, чтобы стеречь лошадей. Несчастные лошади, худые, словно вешалки, но всю дорогу на них были обращены сотни голодных глаз… На третью ночь случилось неизбежное. Раздался шум, из кареты выскочил майор, за ним Александра с заряженными пистолетами. Когда Валентина выглянула из кареты, ее глазам открылась ужасная картина.

Мертвый Януш валялся на снегу, а на одной из лошадей повисло несколько полумертвых людей, словно муравьев, пытающихся завалить ее. Другую лошадь уже свалили, и оттуда слышались жадные утробные крики и жалобное ржание еще живого животного, которое, очевидно, рвали на куски…

— Пустите! — страшно кричала Александра, пытаясь вырвать свой пистолет из цепких рук майора. — Пустите, застрелю этих негодяев, этих подлых каннибалов!

Валентина кинулась к ним. Де Ламбаль, заметив ее боковым зрением, ловко откинул ей пистолет.

— Уберите это, ради всего святого! — крикнул он. — Если она застрелит кого-нибудь, они разорвут нас на куски!

— О, мои лошади! — стонала Александра. — Они едят их живьем… А Януша… Его они съедят мертвым! О Боже!..

Придерживая с двух сторон, ее вели к карете майор и Валентина, а она продолжала изрыгать проклятия, уже по-русски… Наконец, ее втиснули в экипаж. Валентина бросила взгляд на посеревшее лицо де Шавеля и вдруг, передернувшись, спрятала свое лицо у него на груди.

— Мне дурно… Никогда не могла бы себе представить такого кошмара!

— Это война! — заметил де Шавель. — И этого давно уже следовало ожидать. Эти люди шли пешком сотни миль, страдая от жестокого голода. Нельзя строго судить их за это… Чудо, что они нас самих не порубили на куски.

Майор молча кивнул, а Александра в бешенстве сплюнула. Ее глаза горели, как два пылающих горна.

— Грязные французские свиньи! — прорычала она и, выдернув у де Ламбаля свою руку, рухнула на сиденье в рыданиях.

— Нам не стоит оставаться здесь, — мягко сказал ей майор. — Нам надо двигаться…

Она бросила на него яростный взор; слезы на ее щеке успели уже застыть в ледяные кристаллы, сделав ее похожей на снежную королеву.

— Идите сами, куда хотите! — бросила она. — Я ненавижу вас.

— Я знаю это, — покорно согласился он. — И все-таки советую вам пойти со мною — не собираетесь же вы наблюдать за тем, как они будут жарить себе конину на обед? А может быть… даже есть ее сырой. Это ведь не слишком потешное зрелище?

Де Шавель обнял левой рукой Валентину, и они медленно пошли за майором, проваливаясь через каждый шаг сквозь тонкую корочку наста в рыхлую внутренность сугробов. Александра поплелась в хвосте, подчеркнуто отчужденно, не желая ни разговаривать, ни смотреть на майора. Даже когда она провалилась в снег выше колен, она не издала ни звука. Просто выбралась, стряхнула снег и пошла дальше. Только к концу дня, в сумерках, она позволила майору хотя бы идти с нею рядом. Но Валентина всю дорогу слышала своим чутким ухом тонкие стоны еле сдерживаемого плача…