Валентина через плечо посмотрела на величавого сановника, который еще так недавно был ее гостем и целовал ей руку в сверкающей зале… Сейчас в его лице не было ничего, кроме непреклонной враждебности. Она подвела его, и он не простит этого. Он покарает ее смертью и будет считать, что именно этого она и заслуживает. В его лице не было и не могло появиться жалости к ней, понимания того, что нежданная любовь придала ей силы восстать против богомерзкого дела, навязанного ей Потоцким и ее мужем… И даже если бы он узнал, что Грюновский избил ее, чтобы принудить пойти в постель к Мюрату, это не смягчило бы черты его нечеловечески важного лица. Он думал о высших государственных надобностях, и страдания женщины, случайно попавшей в жернова политики, его не интересовали.

— Уходите, прошу вас, — сказала Валентина бесстрастно. — Я устала. Я все вам сказала. Дальше я буду говорить трибуналу. Вам мне больше нечего сказать.

Он нехорошо посмотрел на нее, подошел к двери и крикнул:

— Стража! Стража! Откройте мне!

Стоя у дверей он сказал, не оборачиваясь:

— Не надейтесь, что ваши друзья французы смогут вас вызволить. Последние сведения, полученные из России, говорят о том, что они отступают, неся большие потери. Они уже потеряли три четверти личного состава. Вероятно, ваш любовник, графиня, уже на том свете. Скоро вы встретитесь!

— Надеюсь, — спокойно ответила Валентина. — Я не боюсь смерти, граф, а также прочего, что вы можете со мной сделать.

Когда за ним закрылась дверь, Валентина стала осмысливать сказанное им. Отступление. Она села на кровати и закрыла лицо дрожащими руками. «Ваш любовник, вероятно, на том свете…» Три четверти… Страшные образы проносились перед нею, видение де Шавеля, лежащего мертвым, с развороченным телом, среди залитых кровью трупов… А может быть, он медленно умирает от тяжелых, мучительных ран, пока французская армия тщетно пытается уйти от русских атак и найти теплый приют на холодную зимнюю пору… Валентина представляла, что зима в России может быть еще суровее польской, которая и так доставляла много неприятностей людям, оказавшимся без крыши над головой. В России зимой и мышь не выживет без теплого дома. Птицы там замерзают на лету. А армия Наполеона сейчас в самом сердце страны, без надежных зимних квартир, постоянно в дороге, под ударами озверевших русских войск… Валентина упала на колени и стала молиться. Она не выйдет отсюда живой; не стоит ожидать снисхождения от своих соотечественников или чудесного спасения. Величие Франции клонится к закату, и охранная грамота императора ничего уже не значит. Она будет казнена и никогда более не увидит человека, которого полюбила, полюбила впервые в своей жизни, и даже не узнает, что сталось с ним… И она молилась не за себя, она уже пропала и исчезла для самой себя, растворившись в нем, она молилась только за него, за него…

* * *

Князь Адам Чарторыский был приятным человеком. Он сохранял романтический ореол вокруг себя, который так нравился дамам. Этот же флер романтики привлек к нему и тех польских патриотов, которые, несмотря на посулы Наполеона, продолжали надеяться на доброту русского царя… В ранней юности он был другом царя Александра и в числе прочих либералов сохранял парадоксальную надежду на то, что Самодержец Всея Руси согласится на предоставление широкой автономии свободной Польше. Любовь Адама Чарторыского к русскому царю была такой глубокой, какую только можно представить себе для двух мужчин. Адам был в некоторой степени благодарен Александру за то, что тот не стал его преследовать за любовную связь с императрицей, поскольку боялся скандала. С другой стороны, Адам был несколько разочарован тем, в какой форме Александр потребовал их разрыва.

Но Адам должен был мириться с характером русского царя, поскольку только от него, как он думал, зависело относительно свободное существование Польши. Суверенность Польши была самой заветной мечтой Адама Чарторыского, несшей в себе и угрозу, и надежду, и в этой своей голубой мечте Адам полностью полагался на просвещенность и либерализм царя Александра.

Он оставался твердым в этих своих убеждениях и отвергал всяческие заигрывания со стороны французского императора; кроме того, он обеспечивал проникновение русского влияния в Польшу. У него были и противники, которые считали абсурдной мысль о том, чтобы отвергнуть Францию и Европу ради личного друга Чарторыского — Александра I. Вплоть до второй половины тысяча восемьсот двенадцатого года партия Чарторыского была весьма немногочисленна, однако, по мере того как Россия пересиливала французскую армию, все больше колеблющихся людей и прямых поклонников России примыкали к партии Чарторыского, и они прямо говорили о необходимости альянса с русским царем против Наполеона. Многие вельможи совершили в это время поездку в Краков, где находился Чарторыский. Так и Александра, прибывшая туда, сумела попасть на прием к князю в день обращения; но, конечно, основную роль в этом сыграла роль ее звучная русская фамилия.

Он выслушал Александру со спокойным вниманием. Закончив свой рассказ, она внутренне почувствовала, что он проникся симпатией к ней и к ее сестре, одурманенной любовью.

— Они убьют ее, ваше сиятельство, — сказала в заключение Александра. — Может быть, она уже мертва. Я не могу объявиться перед ними, иначе я тоже буду арестована. Как я уже сказала вам, французы нимало не обеспокоены поддержанием гарантий, данных полковником де Шавелем. Я пришла к вам с последней своей надеждой. Поймите меня и помогите моей сестре!

Князь не сразу ответил. Просительница происходила из знатнейшей русской семьи. Рассказанная история вызвала его сочувствие, хотя внутренний смысл ее был как бы в пользу французов. Князь подумал, что эта графиня Валентина Грюновская, должно быть, отчаянная женщина, раз пошла на такие испытания ради любви. Он увидел также и горе той женщины, что сидела напротив, — несмотря на ее резкие манеры, было видно, что она глубоко переживает случившееся с сестрой.

— Я думаю, здесь есть возможность помочь, — заявил он наконец. — Я могу представить этот случай как антирусский акт, совершенный, дабы оскорбить русского государя. Вы, княгиня, русская, ваша фамилия происходит от старых бояр, и можно сказать, что этим арестом вашей сестры царь Александр будет возмущен до глубины души. Тогда, я надеюсь, они освободят вашу сестру. Но дело в том, что новости из России весьма неутешительны — для французов, разумеется. Следовательно, мы должны поспешить со своей миссией, а то эти негодяи успеют покончить с вашей сестрой раньше, будучи уверенными в том, что французы посмотрят на это сквозь пальцы.

— А каковы, собственно, новости? — спросила Александра.

— Наступила зима. У французской армии нет надежных зимних квартир, Москва, где они надеялись отсидеться, сожжена. Да вы, вероятно, все это знаете.

— До меня доходили только слухи, — отвечала Александра.

— Они соответствуют действительности, — заявил князь, вставая. — Французы пропали. Третьего дня там пошел снег. Теперь один Бог знает, сколько из них доживет до весны.

— И надо полагать, что он мертв, — сказала Александра, — этот самый полковник де Шавель?

— Скорее всего, это так, — отвечал князь. — Мне необходимо вскорости ехать в Варшаву с сообщением для членов Совета. Но я дам вам письмо к графу Потоцкому — оно послужит охранной грамотой. Кроме того, в письме будет содержаться настоятельный совет освободить вашу сестру. Я почти уверен, что он согласится с моими доводами. Дело в том, что многие предвидят появление в Польше русской армии через несколько месяцев… И Потоцкий, как осторожный человек, не посмеет отказать другу русского государя. Я со своей стороны дам ему это понять.

— Спасибо, я благодарю вас от всего сердца, — сказала Александра, вставая. — Я просто не знаю, чем я могу отплатить вам за эту поддержку.

— Я надеюсь только, что вы не опоздали с просьбами о своей сестре, — сказал князь невесело.

Спустя час Александра была уже на пути в Варшаву, везя с собой письмо князя.

* * *

В зале было десять стульев и длинный стол перед ним. Свечи в двух больших канделябрах чадили, и едкий дым разъедал глаза. Ввели Валентину в сопровождении двух офицеров охраны, один из которых поставил посредине залы специальный стул для нее. Она, войдя, на мгновение замедлила шаг, посмотрев в глаза людям, которые собирались ее судить. Она сразу же узнала трех друзей своего мужа, четырех друзей графа Потоцкого, после чего села на подвинутый ей стул и стала глядеть поверх их голов. Ей все стало ясно.

Ледчинский, генерал в отставке, мужчина с длинными седыми усами и ясными голубыми глазами алкоголика, поднялся и зачитал регламент судебного совещания. Он сказал следующее:

— Графиня Валентина Грюновская, жена графа Теодора Грюновского, именем Совета Герцогства я объявляю дело об иске против вас. Также я провозглашаю полномочность этого суда над вами и невозможность апелляций после заключения этого суда!

Он посмотрел на нее, но она не ответила на взгляд. Казалось, она не услышала ни слова.

— Вы находитесь на суде, который происходит над вами, мадам! — прогремел он. — Мне кажется, вам следует проявить внимание! Вы обвиняетесь в том, что, презрев ваше предназначение, вы занимались развратом с французскими официальными лицами и выдали им секреты польской политики. Вы приняли покровительство французской тайной полиции против интересов нашего легитимного правительства и против желания собственного мужа! Каков будет ваш ответ?

Валентина встала. Она была бледной, но собранной, и голос ее прозвучал очень уверенно, что несколько озадачило судей.

— Вы говорите, что я обвиняюсь в предательстве. Но был ли предательством мой отказ спать с Мюратом? Я согласилась выполнять разведывательные поручения в пользу моей страны, но я не могла согласиться на роль проститутки! То есть либо мне этого не поручали, либо я это отвергла! Вы, граф Потоцкий, не объяснили мне, что именно это было основным содержанием той услуги, которую, по вашим словам, я должна была оказать Польше! Вы не можете этого отрицать!