— Город горит! Это зарево — не закат и не восход, это пожар, сударь!

По приказу московского градоначальника графа Растопчина в городе оставались агенты, которые по сигналу подожгли город в разных местах. За считанные минуты огонь охватил целые кварталы деревянных зданий, раздуваемый сильным ветром. Снопы искр носились в воздухе и, попадая на все новые крыши, разносили пожар по всему городу.

Не хватало колодцев, их не хватало и раньше для обеспечения питьевой водой, а уж для борьбы с пожаром ее просто не было. Французские патрули пытались задерживать поджигателей, но дело было сделано, и адский огонь быстро пожирал все новые улицы города. Тот шум, который слышал де Шавель, был вызван взрывами: французы разрушали взрывчаткой дома вокруг очагов пожара, чтобы не дать пламени захватить весь город. Однако ветер упорно сносил с горящих крыш целые языки пламени, и пожар не утихал.

Через двадцать четыре часа от императора поступил приказ эвакуировать госпиталь.

Император и сам покинул Кремль. Армия, которая надеялась немного отдохнуть и прийти в себя после ужасной битвы, спешно выводилась из Москвы. Надежды на теплую зимовку сгорели вместе с подожженной Москвой. В Санкт-Петербург был выслан в качестве эмиссара императора генерал Лористон, имея цель склонить императора Александра к переговорам о мире. Бывший посол в Москве Коленкур отказался ехать с таким поручением, и это о многом говорило. Коленкур, достаточно хорошо зная обстоятельства русского государя, не питал надежд на его уступчивость. Даже при всем своем желании Александр не пошел бы на мировую, находясь под сильным давлением семьи и двора. Последние надежды Бонапарта на мир развеялись после того, как Кутузов неожиданно атаковал отряды Мюрата у деревеньки Виньково и обратил их в бегство. Наполеон приказал отходить от дымящихся руин Москвы на Смоленск, где он рассчитывал обрести зимние квартиры для своей армии. Никто в окружении императора не посмел назвать этот «маневр» отступлением, но все понимали, что называется это именно так. В порыве злости Наполеон приказал Мортье взорвать старинные кремлевские здания после выхода оттуда французских войск.

Этот медленный исход начался девятнадцатого октября с санитарных обозов, в которых вывозили сотни еще не поправившихся раненных при Бородине. Путь этим обозам прокладывала кавалерия. Де Шавель настоял на том, чтобы ему позволили ехать сидя. Его первые самостоятельные шаги завершились унизительным для него падением. При падении в его раненой груди что-то треснуло, и рана снова закровоточила. Он ехал в фургоне, привалясь спиной к стенке и держась рукой за лавку, на которой сидел. В фургоне ехало еще с дюжину раненых офицеров, большинство из них не могли сидеть и валялись на полу вплотную друг к другу.

Бравый майор Бофуа, который дрался при Бородине в дивизионе Нея и потерял глаз от сабельного удара по голове, заметил, повернувшись к сидящему рядом полковнику:

— Кажется, мы возвращаемся, а? Это впервые мне приходится драпать за все двадцать лет, что я дрался за императора! Куда же мы все-таки едем, полковник?

— Все одни слухи, ничего больше, — отвечал полковник. — Я думаю, что план императора в том, чтобы зазимовать где-нибудь на теплых квартирах, а к весне начать новое наступление.

— С кем это? — саркастически спросил майор. — С мертвецами? Я вам вот что скажу, полковник, никто из нас этой зимы не переживет. Вчера я говорил с одним лейтенантом-пруссаком, еще до начала эвакуации, так он говорит, зима здесь такая, что хуже не бывает во всей Европе. Вот почему они подожгли Москву, они нас выкурили на мороз, и мы теперь отступаем. У меня жена и дети в Нанте. Я сомневаюсь, что я их еще увижу. Может, оно и к лучшему, моя жена будет не в восторге от моего теперешнего лица! А вы женаты, полковник?

— Нет, — сказал де Шавель. — Моя жена умерла, а детей у меня нет.

— Это самое лучшее для солдата, — усмехнулся майор. — Можно драться со спокойной душой.

В течение того времени, как де Шавель находился в полубессознательном состоянии или мучился от боли, ему не приходила в голову и мысль о женщине. Он не думал ни о ком. Но сейчас перед ним вдруг всплыло лицо Валентины в тот последний вечер в Чартаце и как она сказала, что любит его. У него не было никого, ни жены, ни дочери или сына, только боевые товарищи, и эти друзья все, наверное, рассуждали так же, как майор. Он не вспоминал о той девочке вплоть до этой минуты, и ему было странно, что мысль о ней взволновала его. Ему вдруг показались странно пророческими слова ее сестры: «Для некоторых женщин есть только один мужчина. Если Валентина такова, то она уже ни с кем никогда не будет счастлива». Но, конечно, это не могло быть правдой. Эта мысль сразу показалась ему вздорной, а сейчас он вернулся к ней только под влиянием своей слабости. Она, безусловно, давно уже забыла о нем. Трех с половиной месяцев более чем достаточно для женщины, чтобы разлюбить человека, которого она не видит рядом с собой. Лилиана изменила ему уже на следующую ночь после его отъезда в Египет. Странно, что воспоминание о Лилиане теперь не ранило его, как прежде. Она забылась, черты ее лица почти стерлись из памяти. На этом месте вдруг оказалось другое лицо, прекрасное, с внимательными фиалковыми глазами, наполненными сдерживаемой страстью и любовью… Любовью? Он вдруг обозлился на майора, который решил, что он один на всем свете и у него нет никого, кто поплакал бы о нем.

— У меня есть любовница, — сказал кстати майор. — Я ее подцепил в Данциге. Хорошенькая, ласковая, но ей тоже не понравится мое теперешнее лицо. У вас тоже, вероятно, есть любовница — иногда любовница оказывается надежнее, чем жена, а, полковник? — Майор, морщась, поправил повязку на голове. Полковник разглядел край его шрама. Когда струпья отпадут, он, должно быть, будет иметь жуткую внешность…

— Да, — задумчиво ответил де Шавель. — В Польше я встретил одну женщину. Но мне трудно представить, чтобы она или кто-нибудь еще прельстился бы беспомощным инвалидом. Все, что мы можем сделать, мой друг, это перестать себя жалеть и думать о будущих сражениях. Вместе с вами на пару мы можем считаться целым бойцом!

Он со злостью рассмеялся и тотчас замолчал — болела грудь. Майор ничего не ответил, только снова потрогал свое забинтованное лицо и медленно уронил руку — не то засыпая, не то в отчаянии… Де Шавель не стал гадать.

Глава шестая

— К вам какая-то дама, майор!

Поль Антуан де Ламбаль оторвал взгляд от рапорта и вопросительно уставился на зашедшего в кабинет младшего офицера. Де Ламбаль был оставлен выполнять функции представителя французской секретной службы в Варшаве. Формально он состоял в должности военного советника правительства Великого Герцогства Варшавского. Эта была пренеприятная работа — каждое последующее сообщение его агентов было тревожнее предыдущего.

Настроения польского общества менялись на глазах вслед за тем, как в газетах сообщалось о новых потерях французской армии и сожжении Москвы. Задачей французского резидента было обеспечивать материальное обеспечение поляками французской армии и поддержание безопасности коммуникаций, и задача эта становилась все более сложной.

— Так чего же она хочет? Кто она? — вздохнув, спросил де Ламбаль.

— Она этого не сказала. Однако утверждает, что дело весьма срочное.

— О-ля-ля, все дела отличаются срочностью, — заметил де Ламбаль. — Спросите ее имя, без этого я ее не приму.

Де Ламбаль еще хорошо выглядел после пятнадцати лет беспрерывных военных кампаний. И в этом видна была порода, происхождение потомственного аристократа-военного. К своим уже немалым годам он лишь слегка поседел, но глаза смотрели все так же живо, как и в молодости. Он был двоюродным братом принцессы де Ламбаль, наперсницы последней королевы Марии-Антуанетты, которую во время Революции беснующаяся толпа разорвала на куски перед Бастилией. Его родители бежали в Англию, где ему пришлось долгое время жить с ними на весьма ограниченные средства. К унижению от бедности примешивалось и презрение к отцу, который позорно бежал из страны, чтобы спасти свою жизнь. Кроме того, он испытывал ненависть к англичанам, которые стали высокомерно смотреть на французских эмигрантов, как только непосредственная опасность якобинского террора для Британии миновала. В девятнадцать лет он сделал свой выбор. Пусть его семья и немногие друзья остаются в этой эмиграции, во власти своих аристократических предрассудков времен Людовика XV, и вместе с так называемым наследником трона Людовиком XVIII ожидают возвращения власти Бурбонов. Сам он не испытывал ни малейшей симпатии к титулованным особам, и ни малейшего почтения к памяти казненного Людовика XVI. Во Франции начиналась новая эпоха, стараниями Первого консула Республики молодого военного Наполеона Бонапарта. Франция более не страшилась якобинского террора, и ужасы гражданской войны постепенно забывались. Наоборот, взыграл воинственный галльский дух, дух завоевателей Европы, который был очень близок молодому де Ламбалю. Он вернулся во Францию, вступил в армию и за два года превосходно зарекомендовал себя, так что ему присвоили подобающий чин. Война была его стихией. В испанскую кампанию он был удостоен ордена Почетного Легиона за выдающуюся храбрость. Однако там же он подхватил изнурительную лихорадку, которая вывела его из строя вплоть до самого начала русского похода Наполеона. Таким образом, он мог быть направлен только на тыловую службу, и оказался на этом вот посту в Варшаве, на самой неблагодарной и отвратительной должности, которую он мог себе представить.

Через пару минут молодой офицер снова постучал в комнату. Де Ламбаль уже забыл о нем.

— Имя этой дамы — княжна Шувалова. Она здесь за дверью, не желает ждать внизу.

— Шувалова?.. Мне знакомо это имя…

— Хотелось бы надеяться! — раздался резкий голос из прихожей. — Это фамилия одного из лучших генералов Европы!